10. Массовые мероприятия

Ранее мы вспоминали пропагандистский план Геббельса в одной из избирательных кампаний: «Надо было выиграть предвыборную борьбу большей частью за счет плакатов и речей. Наши финансовые ресурсы были ограниченными». Геббельс недаром рассуждал не только о плакатах, но и митингах. Работа с людьми на подобных встречах являлась одним из самых излюбленных приемов нацистов. На первом этапе Движения они стремились каждые восемь дней организовывать массовый митинг. Как результат, нацистские пропагандисты накопили гигантский опыт проведения подобных мероприятий и научились просчитывать реакцию публики. Если Министерство пропаганды устраивало массовый политический митинг в берлинском Дворце спорта, то уже по количеству проданных билетов специалисты могли судить о степени желания людей обсуждать предложенную ими тему.

С 13 марта 1933 года, после создания министерства, Геббельс стал контролировать одновременно и партийный, и правительственный аппарат пропаганды. Между ними возникло определенное разделение труда. Министерство продумывало сценарии агитационных акций, а отдел пропаганды НСДАП – обеспечивал их массовым участием. Кроме того, преимущественно по партийной линии осуществлялось изучение реакции масс на различные агитационные мероприятия.

Сценарии мероприятий, в которых участвовал Гитлер, расписывались до минуты. Даже в ошеломляющих по масштабу празднествах с огромными массами людей фюрер лично проверял мельчайшие детали: он тщательно обдумывал каждое действие, каждое перемещение, равно как и декоративные детали украшений из флагов и цветов и даже порядок рассаживания почетных гостей. И это далеко не мелочи, как говаривал старина Мюллер из «Семнадцати мгновений весны». Ведь от того, сколько человек окружают оцениваемого аудиторией лидера, каковы их облик и поведение, зависит, какие особенности во внешнем облике лидера мы выделим и оценим.

Даже рядовые рабочие визиты Гитлера в низовые нацистские организации тщательно подготавливались. Сперва в намеченное гау прибывал высокопоставленный уполномоченный. Он сообщал, какой гостиничный номер снять Гитлеру, как его встречать, сколько бутылок минеральной воды поставить в президиум; регламентировалось все – церемониал встречи Гитлера, поведение председательствующего, размер платы за аренду и прочее: «Адольф Гитлер не говорит с кафедры, кафедра поэтому убирается» и т. д.

Собрания происходили, как правило, вечером, в полном соответствии с концепцией Гитлера, прописанной им в «Майн Кампф»: «Утром и даже днем нервные силы человека еще достаточно велики, для того, чтобы они могли противостоять попытке навязывания чужой воли, они сопротивляются чуждому мнению. И наоборот, вечером они легче поддаются превосходящей силе другой воли». Электрическое освещение, чередуемое с периодически наступающим полумраком, использовалось для создания особой атмосферы единения и чуда, что было подсмотрено Гитлером в практике христианского богослужения: «Той же цели (подавлению собственного мнения. – К.К.) служит также искусственно созданный, но все же таинственный сумеречный свет католической церкви, горящие свечи, курение фимиама, курительные чаши и т. п.» (1).

Пока знамена, маршевые ритмы и крики погружали массы в состояние предпраздничной суматохи, сам он, нервничая, сидел в гостинице, пил минеральную воду и выслушивал частые донесения о настроении в зале. Нередко он давал еще несколько полезных указаний или подсказывал особо тщательно сформулированные сообщения для оглашения их в зале. И только когда нетерпение масс грозило выдохнуться, он отправлялся в путь^[19].

Итак, фюрер появлялся в зале только после того, как толпа была соответствующим образом подготовлена. Вступительное слово председателя собрания длилось не более пяти минут. А со времени появления Гитлера на трибуне до начала его речи должно было пройти 10–15 минут (5-10 минут было отведено на овации). Точно просчитанному ритуалу открытия митинга соответствовала и его заключительная часть. В шум и восторженные крики врывалась музыка оркестра, исполнявшего «Германскую песнь» («Германия превыше всего») или партийный гимн «Песня Хорста Весселя»: «Выше знамя! / Сплотить ряды! / СА марширует / Мужественным твердым шагом / Товарищи, расстрелянные / Красным фронтом и реакцией / Незримо маршируют / В наших рядах вместе с нами».

Гитлер салютовал направо и налево и уходил, пока музыка еще играла. Целью стремительного ухода было стремление оставить нетронутым катарсис, в котором пребывала публика в конце выступления, впечатление сплоченности и единства, да и просто необходимость задержать собравшихся, пока Гитлер покидал переполненное помещение.

После речи Гитлер ни с кем из руководителей гау не беседовал. Все текущие дела разрешал не он, а кто-либо из его свиты. Претензии вождь тоже не выслушивал – во время речи он выкладывался настолько, что просто не был в состоянии адекватно реагировать на просьбы. Один из гауляйтеров нашел своего фюрера уже наутро после одной из речей. «С усталым и унылым видом сидел в одиночестве, сгорбившись, за круглым столом и медленно, с неохотой ел свой обычный овощной суп» (2).

Для прочих пропагандистских мероприятий специальное «Ведомство по организации праздников, досуга и торжеств» разработало «Типовые программы торжеств национал-социалистического движения и указания по порядку проведения национал-социалистических митингов на основе сложившихся в период борьбы традиций». То же ведомство даже издавало специальный журнал для нацистских массовиков и затейников.

Модель стандартного нацистского политического собрания создана при непосредственном участии Геббельса. Он ввел в практику торжественный внос знамен в начале собрания через живой коридор, образованный шеренгами штурмовиков; он также установил порядок проведения партийных собраний, по его распоряжению каждое собрание открывалось музыкальной увертюрой. Вообще, значение музыки в пропаганде достойно отдельной главы, сейчас лишь напомним, что в эмоциональном воздействии особую роль играют ударные инструменты и звучание фанфар. Известно, что маршевая музыка рождает энтузиазм, бравурная – возбуждает. И напротив, траурная музыка угнетает, вызывает отрицательные эмоции.

Предполагалось наполнить каждое гуляние или народный праздник политико-идеологическим смыслом, что вплотную связано с внешним оформлением проводимого мероприятия. Из кадров хроники мы хорошо представляем, как во время шествий фасады домов исчезали за цветными декорациями, знаменами, вымпелами и символами нацистского движения. Специализированные издания для пропагандистов давали советы своим подопечным относительно декора: не следует заклеивать окна наглядной агитацией, броские лозунги сделают наряднее тусклый городской пейзаж, грузовики с громкоговорителями, везущие огромные плакаты, эффектнее всего использовать в сумерках. Во время фольклорных праздников киоски, торговые места, открытые концертные площадки украшались в сельском стиле соответствующих земель, в качестве строительного материала использовались дерево, солома, камыш, черепица, то есть традиционные крестьянские материалы.

Кроме создания праздничной атмосферы с помощью музыки и художественного оформления, нацистские пропагандисты удачно использовали особенности нешироких улиц старинных немецких городов – прохождение 50 тысяч штурмовиков в колонну по четыре человека по узким проулкам какого-нибудь провинциального города при соответствующей режиссуре могло продолжаться 6–8 часов, что создавало впечатление чего-то немыслимого, грандиозного, необъятного.

Психологи утверждают, что приемы побуждения более эффективны, если они направлены не только на сознательную, но и на подсознательную сторону психики человека. В качестве примера можно привести классическое действо нацистской пропаганды – церемонию освящения знамен. Летом 1926 года на втором съезде НСДАП Гитлер торжественно вручил тогдашнему начальнику охраны СС Берхгольду самую священную реликвию нацистского движения – «знамя крови». То самое знамя, с которым члены НДСАП шли 9 ноября 1923 год во время «пивного путча», когда погибли шестнадцать партийцев, возведенных теперь в ранг мучеников и героев. Согласно официальному мифу, знамя было обагрено их кровью. Данная памятная дата использовалась для ритуала «освящения знамен», когда новые партийные штандарты рукой фюрера прикладывались к окровавленному знамени «пивного путча», как бы вбирая часть его сакральной энергии. Напряжение нарастало с каждым новым залпом, сопровождавшим прикосновение, и, таким образом, «освящение» следующего штандарта тем самым окровавленным знаменем. Ежегодная церемония просчитывалась до тонкостей и вызывала массовую истерию, наподобие религиозной.

Постепенно обряд модифицировался. 9 ноября 1935 года Гитлер провел большое торжество в честь павших в ходе марша к Фельдхернхалле. Он распорядился вырыть тела шестнадцати нацистов, погибших в перестрелке с полицией, и поместить их саркофаги в Фельдхернхалле, ставшем национальной святыней. Его стены накануне основного действа затянули коричневой тканью и украсили горящими светильниками. «Во время церемонии в честь мучеников партии многочисленные оркестры играли «Похоронный марш», который я сочинил на смерть нашей маленькой дочери Герты. Это звучало очень впечатляюще, и Гитлер поздравил меня». (3).

Незадолго до полуночи Гитлер проехал на «встречу» с покойными соратниками, стоя в открытой машине. Факелы штурмовиков и эсэсовцев образовывали вдоль улицы две колышущиеся огненные линии, за ними стояла густая толпа. На следующий день после этой мистической церемонии «Фёлькишер беобахтер» описывала ночное «свидание» фюрера: «Он стоит неподвижно перед саркофагами. Человек, который уже перешагнул пределы всего земного» (4).

Спустя три года, 9 ноября 1938 года, саркофаги убитых участников путча на лафетах перевезли с кладбища в так называемый «Храм чести», выстроенный по приказу Гитлера на Кенигсплац. Ну и снова – «Город Мюнхен украшен красно-коричневыми знаменами, которые должны символизировать пролитую кровь. На знаменах три золотые руны, посвященные богу древних германцев Вотану. Пламя, поднимающееся над наполненными маслом чашами, установленными на многочисленных пилонах, символизирует жертвенные огни германских жрецов и костры, из огня которых, по древнему преданию, герои северных саг поднимались в Валгаллу – аркадию древних германцев» (5).

По пути следования марша 1923 года были установлены сотни обтянутых кумачом пилонов, на постаментах которых золотыми буквами организаторы начертали имена «павших за движение». Во главе колонны шагала рядом с Гитлером группа «старых бойцов» в коричневых рубашках или нацистской форме образца 1923 года (серая куртка и лыжное кепи «Модель-23», выданные службой по организации торжеств). Руководитель церемонии по очереди выкрикивал имена погибших партийных активистов, а из колонн формирований партии в ответ на каждое имя звучала соответствующая церемониальная фраза – «Здесь!» «Последняя перекличка» в обязательном порядке транслировалась по радио^[20]. Открывая мемориал, Гитлер сказал: «Отныне они обрели бессмертие. Они олицетворяют Германию и стоят на страже нашего народа. Они покоятся здесь как истинные рыцари нашего движения».

Заключительная часть траурного действа – перекличка, орудийные салюты и т. д. – получила тогда официальное наименование «воскрешение из мертвых». Даже в кинотеатре театральность пышного действа и исполненный драматизма текст производили сильное впечатление. По свидетельству очевидца, люди сидели, охваченные благоговейным трепетом, никто не смел кашлянуть, не слышалось обычного шороха от кульков со снедью и вообще – ни звука (6).

Саги и мифические герои в ряду прочих символов описанной нами церемонии оказались отнюдь не случайно. Метафоры, и в частности поэтические метафоры, воздействуя большей частью в обход сознания, способны вызвать эффект «внутреннего озарения» и направлять мысли адресата в направлении, желаемом для автора (исполнителя, манипулятора). Именно так немецкие нацисты использовали великий труд Рихарда Вагнера «Кольцо нибелунга» – оперный цикл, созданный на основе великого германского эпоса «Песнь о Нибелунгах», который возвратил Германии, в частности Третьему рейху, много популярных германских легенд.

Эти легенды нацисты активнейшим образом задействовали для воссоздания оккультных ритуалов, языческих традиций (вроде нынешней Рун-веры) и подгонку древней истории под вкусы новой правящей верхушки, в числе которой можно особо выделить «доктора археологии» рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера. В узком кругу Гитлер потешался над археологическими изысканиями «верного Генриха»: «Гиммлер приходит в восторг при виде каждого черепка и каждого каменного топора, которые удалость выкопать. Этим мы лишь показываем, что метали каменные дротики и сидели вокруг костра, когда Греция и Рим уже находились на высшей ступени культурного развития. У нас есть основания помалкивать насчет своего прошлого. А Гиммлер трезвонит о нем на весь свет. Воображаю, какой презрительный смех вызывают эти разоблачения у сегодняшних римлян» (7). Однако, повторюсь, шутки в узком кругу посвященных не имеют никакого отношения к тому, что элита скармливает плебсу в качестве государственной идеи.

В замке Вевельсбург, главной резиденции СС, приказом рейхсфюрера были введены многие языческие (древненемецкие) обряды, обязательные для всего эсэсовского состава и местного населения. Например, праздники весны, урожая, летнего солнцестояния; особую церемонию разработали также и для эсэсовских свадеб – все по древнему, исконно народному образцу. И напротив, обряд крещения новорожденного в семье эсэсовца представлял совершенно новый ритуал «наречения» младенца, проходивший перед портретом Адольфа Гитлера, его книгой «Майн Кампф» и знаком свастики. Вот как проистекали крестины в организации «Лебенсборн», созданной под патронатом СС для матерей-одиночек. «В комнате, украшенной бюстом фюрера, портретом его матери, знаменами национал-социалистского движения, цветами и лавровыми венками собираются матери, их дети и «крестные» от СС. Затем заведующий домом произносит речь о смысле и цели обряда «имянаречения». При этом он отсылал их к обрядам древних германцев, указывая, что христианская церковь лишь переняла эти обычаи, превратив их в крестины. После этого обращения под тихие звуки национального гимна Германии происходит само «имянаречение» детей. При этом заведующий задавал матери вопрос: «Немецкая мать, обязуешься ли ты воспитывать твоего ребенка в духе национал-социалистского мировоззрения?» После положительного ответа, заведующий обращался к «крестному эсэсовцу»: «Готов ли ты наблюдать за воспитанием этого ребенка в духе родовой общности охранных отрядов?» На что эсэсовец изъявлял согласие и пожимал протянутую руку заведующего. После чего заведующий домом касался эсэсовским кинжалом ребенка и произносил: «Настоящим я беру тебя под защиту нашей родовой общности и даю тебе имя! Носи это имя с честью!» Далее матерям выдавалось свидетельство о присвоении их детям имени, а затем следовало чаепитие» (8)^[21].

Большое значение для «наглядности» идеи, как реальное воплощение ее силы, имеет и внешнее оформление людей, то есть одежда. Еще в 1921 году в Италии молодые фашисты стали носить черные рубашки военного образца как обязательную боевую форму. Точно так же, как титул «фюрер» был только онемеченной формой «дуче», так коричневая нацистская рубашка – только модификацией черной. Общая униформа может производить впечатление, более того – нести пропагандистскую нагрузку. Гитлеровцы удачно использовали старую прусскую традицию, в соответствии с которой служебная униформа считалась почетной одеждой мужчины, а облачение офицера вообще имело культовое значение. Что, в общем-то, легко объяснимо – человеку в военной форме общественное мнение устойчиво приписывает такие качества, как дисциплинированность, аккуратность, настойчивость. Плюс, разумеется, тевтонские милитаристские традиции.

В нацистском партийном учебнике облачению штурмовика посвящен особый раздел: «1. Служебный костюм штурмовика – это почетная одежда. Костюм и осанка (манера держаться) определяют отношение к штурмовикам со стороны народа… 4. Служебный костюм штурмовика носят на служебном месте СА. Кроме того, желательно, чтобы его носили по возможности часто и вне служебного места СА». Правда, из пункта 7 того же устава следовало, что «после часа ночи штурмовики в служебном костюме не имеют права посещать общественные кафе». Оргии, пивные пятна, ну и все прочее^[22].

Гражданская одежда национал-социалистов и сочувствующих им граждан тоже имела свои отличительные особенности – это и упомянутые нами ранее кепи с лыжными куртками, а позже униформа из реквизита автогонщика: шлем, очки-консервы, грубые перчатки-краги.

Такое внимание, которое мы уделяем внешнему виду нацистов, определяется тем, что деятельность, связанная с выполнением приказов и требований (солдаты, партийные функционеры и даже спортсмены), способствует внушаемости, а униформа наиболее декларативный признак принадлежности к той или иной структуре, объединенной общей дисциплиной. Но при этом униформа воспринималась как благодеяние и признак высокого доверия.

Более того, иногда наличие или отсутствие формы само по себе давало повод для грандиозных пропагандистских акций. В последние годы Веймарской республики власти, стараясь добиться гражданского мира, запрещали публичное ношение партийных униформ. На что штурмовики реагировали довольно остроумно: поскольку ношение партийных галстуков и портупеи не было запрещено, они надевали их прямо на голое тело. Смех, вызываемый видом марширующих полуголых колонн СА, также сработал на расширение популярности нацистской партии.

Вообще, важнейшим инструментом гитлеровской пропагандистской мобилизации было шествие колонн в ногу; оно принуждало всех к одинаковым движениям и одному ритму, имевшему порою опьяняющее воздействие. У человека в колонне отсутствовала собственная воля и собственные желания, он слушал команды, держал равнение на идущего рядом. Часто шествие нескольких колонн переходило в перестроение для митинга.