Участник семинаров Л. Л. Фадеевой и А. Г. Машевского. Публиковалась в литературных альманахах «Колпица», «Двадцать пятая верста от Санкт-Петербурга», «Михайловский замок», Inkerin Uutiset, в журналах «Новый мир» и Pelican, соавтор Russian-American Anthology-1994 (St. Petersburg, Florida – St. Petersburg, Russia).

Старателю

Сверху – взгляд всегда невидимых сов.
Воздух весок, в нём и гарь, в нём и прель.
Под молчание канадских лесов
в Наггет-Крик идёт на нерест форель.
Лунный свет наколот в кубики льда,
притуманен, вдет по блёстке в проток.
Втиснет скрипом рыбьих спинок вода
ночь в оставленный до завтра лоток —
и намоет медно-бурую горсть
донных, плоских (с небольшой аманит)
юрких камешков…
А сверху – от звёзд —
для загадки пух совиный слетит.

* * *

Я вижу осень долгим продолженьем
для слов: «Четверг.
На стёклах мокрой дачи…»

Там все уехали, а в отраженье
обратно шли часы какой-то миг:

перебирая вмятинками бурыми,
катилось яблоко,
и дождь накрапывал,

и шахматными белыми фигурами
играл старик.

* * *

Горечь капель налитых.
Смерть – пустое: сны-обманы.
Как в другие океаны,
Уплывают за туманы
Рыбы листьев золотых,
Словно осень не про них,
А они легки и жданны.

Вышел дождь косой и частый
Размывать дорогу к дому.
Умер вереск незнакомый:
«Спи-усни!» – пора к другому.
С той же нежностью причастной

Эта сонная вода
В зачарованные ночи
Травы гладит, камни точит.
Разве сердце что-то хочет,
Заглядевшись в никогда?
…К сердцу дома – ни следа,
Островка земли непрочной.

* * *

Что изменилось? Да просто
лето ушло синее.
В мелкой речке
из лунного света остров.
Холодные струи
лучей звёздных
чертят косые линии.

Из августа
даже присниться поздно.
Повзрослевшие листья
тесней прижались
к наболевшей ветке,
но не остались:
каждый лист – роздан.

Не отпускать,
не слышать,
словно не ждать тебя.
Но упрямо верить
в пустом вагоне,
что всё излечит
осенний холод —
светофор птичий остроконечный,
зеленью звёзд-свечек
темноту дробя.

Николай Неронов

Родился в Ленинграде в 1970 г.

* * *

Девять недель с половиной, наверное,
это для долгой, счастливой,
а для обычной достаточно и четырёх,
чтоб познакомиться и разругаться могли вы
с самой красивой и умной из этих
брюнеток, блондинок, дурёх.

Если глубокое чувство, как обморок,
дольше обычного длится
и с каждым днём ты всё меньше и меньше похож
сам на себя и, как месяц худой, бледнолицый
в липком тумане с ножом одиноко,
пугая прохожих, идёшь,

значит, ты выпал не то чтоб в осадок,
а вышел из лунного цикла
и под воздействием нейротрофинов и звёзд
всё принимаешь как есть, что бы там ни возникло,
даже обиду и глупость чужую
используешь: в собственный рост.

Только от этого толку немного
и радости нету ни капли —
весь этот опыт готов променять на одну
встречу внезапную, как новогодние залпы,
чтобы рассыпало сверху на голову
жёлтой соломы казну.

* * *

Больше никаких любовных писем,
только эсэмэски в телеграфном
стиле – без тире, без точки… просто
пауза, бессмысленное «мбда» —
потому что, если независим
в выборе любом и равноправном,
можно сочинить и девяносто,
сто стихотворений без труда;

весь вопрос, как удержать словами
то, что так и просится наружу
и течёт, как хочет, – прохудились
вроде бы надёжные мехи.
Что бы в них теперь ни заливали —
всё в конце концов стекает в лужу,
как бы ни был ручеёк извилист,
а уста останутся сухи.

* * *

Набраться наглости и написать: в России —
как будто уезжал за тридевять земель,
как будто ждут тебя, как будто бы просили
откуда сообщать, куда же ты отсель.

Не так и далеко и ненадолго ездил,
и можно рассказать и можно позабыть,
зачем и почему подумал невзначай,
что очень может быть среди больших созвездий
горит и горяча кому-то, но кому?

Ещё не высушив промокший скарб дорожный,
а фотоаппарат достать из рюкзака
и выставить фотоальбом неосторожно
для всех, для каждого – с какого огонька?

* * *

В тот самый момент, когда кажется – всё:
На всё, что задумал, на то и решился,
И ветер в открытое море несёт,
И парус, как наволочка, округлился.
И в этот момент, когда кажется: миг —
И недостижимое осуществится,
И можно успеть между скал напрямик
Пройти там, где только что крикнула птица.
И что это было? И кто нас вознёс
Так непредсказуемо остервенело
Под самые веки трясущихся звёзд
И вытер утёсы тряпицею белой…

Микросхема

Хотя бы что-нибудь большое
Или тяжёлое, а то,
Наваливаешься левшою
И впаиваешь в решето

Какую-то мадам Петрову
Под бок такому же Петру,
Под грохот, этот шум портовый,
Кровоточащий поутру.

Безрезультатно жалом тычешь
В расхлябанную колею —
Вот так и слепнут сотни тысяч,
Цепляясь к инобытию.

Но ей, мятежной, нет покоя —
Пока отсутствует уют,
Ничтожной капелькой припоя
Опять к земле не прикуют.

Сергей Николаев

Родился в 1966 г. в Ленинграде. Служил в армии, работал на стройках и в экспедициях, был рабочим на заводах, дворником, продавцом, рекламным агентом. Сейчас живёт в маленьком лесном посёлке под Выборгом.

* * *

Где парус неспешно плывёт в синеву,
где скорбный молчит кипарис,
на древних камнях Херсонеса траву
колышет полуденный бриз.

Там я на понтийскую даль объектив
Бог знает зачем наводил.
Волна шелестела, на брег накатив.
Что было? Что будет?.. Забыл.

Забыл я, откуда приходит беда
в Поволжье и северный край.
Мне только зелёная долго вода
вослед лепетала: «Прощай!»

Но тронулся поезд, и ветер степной
опять волновал ковыли,
как воды морские, волну за волной,
а вечером звёзды цвели.

О, как этот сад молчаливый потряс
тисненьем своим золотым!
За нами, казалось, пускаются в пляс
и шпалы, и рельсы, и дым.

И время, казалось, подобно струне,
и тьма целовала стекло.
И если бы не было Бога, то мне
пришлось бы придумать его.

* * *

Вот сидят у сельмага Антонов небритый и Вовка,
третий день погружённый в лиловую дымку запоя.
На скамейке пузырь и китайской фигни упаковка.
Сосны тихо шумят, над речушкой извилистой стоя.

Не продраться сквозь эти навек непрорубные чащи
в изнурительных поисках полубезумного смысла.
Но, когда я любуюсь на грустных людей одичавших,
начинает казаться, что Бог не напрасно трудился.

Что-то в них остаётся – какая-то тонкая жилка
между миром животных и чистого разума светом.
И у Вовки стакан не дрожит, и витийствует пылко
мутноглазый Антонов… И оба как люди при этом.

* * *

На этой сомнительной, грустной земле
и банка гнилой баклажанной икры,
и спирта бутылка стоит на столе…
А есть во вселенной прекрасней миры?

Вот гость поднимается:
– Выпьем за тех,
кто знает всегда назначенье своё!..
– Ну что же, и выпить немного не грех…
Но так заунывно снаружи поёт
метель и снегами заносит страну,
что хочется лечь непременно в салат
лицом и сказать:
– Протрезвею – начну
с каких-нибудь громких о счастье баллад:

«На этой сомнительной, грустной земле,
где спирта бутылка стоит на столе…»

* * *

Над уснувшим посёлком седые дымы,
а вокруг зимогорят медвежьи снега.
Говорили когда-то давно: от сумы
да тюрьмы зарекаться не стоит. Тайга
обступила нас тесно дремучим кольцом,
и автобус пропал на дороге ночной.
Лишь сосед забредает с дешёвым винцом,
говорит:
– Ё-моё! Тяпнешь, может, со мной?..
– Ну лады. По чуть-чуть… Чёрт его бы побрал!
Слишком холодно нынче у нас – на краю
самой трудной земли, чересчур серебра
по сугробам рассыпано в этом раю.
Здесь живут – не живут, но таких кренделей
выдают на-гора, что над этой землёй
никакие законы…
– Ну что же? Налей!..
– За любовь!.. – За неё! По одной!.. – По второй!

* * *

Посмотрела пасмурно: «Не бросай
никогда, ты слышишь!..» – «Не брошу, нет!..»
В небе слышен крик журавлиных стай,
а стемнеет – видится ход планет.

Кто, не знаю, там сочинил судьбу
нам обоим, брошенным в жернова.
«В Петербурге жить – словно спать в гробу».
Встанешь утром – белая голова.

Да такие мысли в ней бродят – жив
или нет – без доктора не понять.
Вот поедем, милая, на Залив,
разопьём на камушке лимонад.

А в кострище, ох, горяча зола
потому, что я, как последний бомж,
не найду ни хлебушка, ни угла.
– Ну давай вернёмся домой, Серёж!..

Сергей Семенов

Родился в 1979 г. Окончил факультет истории русской культуры ГУКиИ, публиковался в журналах «Звезда», «Северная Аврора» и сетевом альманахе «Folio Verso».

* * *

На стройке я, невольный каменщик,
Работал. Было лето жаркое.
Мои случайные товарищи
Вокруг меня слонялись, шаркая.

Меня и заработок радовал.
Был, помню, тоже рад отчасти я
Тому, что в эти стены вкладывал
Свое посильное участие.

Аж снилось, как кладется, месится…
Работал горячо и тщательно
Четыре с половиной месяца,
Пока не спился окончательно.

Ворчал прораб: достань и дай им все,
А им все пить… Меня расстроили,
Сказавши: больше не нуждаемся…
И зданье без меня достроили.

* * *

…И вдруг заметишь неудачным днем,
Дворцовый мост пройдя до середины:
Все в направленье движутся одном,
И оттого ты видишь только спины.

И проходя сквозь моросящий дождь
Под небом, оседающим на крыши,
Вдруг на мгновенье быть перестаешь
Одним из тех, которые не слышат.

И в этой смеси грязи и тоски
Все, как один, толкущиеся возле,
Становятся понятны и близки,
Как никогда до этого и после.

* * *

Что воодушевляло?.. Пустяки.
Но жизнь другими пробуя глазами,
Я б не сказал, что я пишу стихи —
Стихи себя всё чаще пишут сами.

Они приходят словно бы извне,
Когда прижмет или когда досужно…
И не сказать, что это нужно мне
И вообще кому-то это нужно.

* * *

Качанье волн, летейский лад,
Волной смывается минута.
Так глубоко, что даже взгляд
Не возвращается оттуда.

Все, что от вечности хранит,
От приближенья, притяженья —
С волной граничащий гранит,
Проспект, домов нагроможденье.

Домов нагроможденье и
Повисшая в пространстве птица.
И отойти, и перейти,
И ничего не повторится,

Но не отпустит глубина.
И ничего уже не тронет
Души, качающейся на
Ее волне, как на ладони.

* * *

Где вдоль проспекта без просвета
Домов кубы.
Завод, и в небе сигарета
Его трубы.

Объезд движеньем захлебнется,
Блеснет металл,
И мост, как кошка, перегнется
Через канал.

Сил без оттока напряженье
В аду слепом,
Как будто замкнуто движенье
В себе самом,

И сквозь поток неудержимый
Кольнувший слух
Из проезжающей машины
Осколком звук.

Но дело движется. И кто-то
Читает мне
Что «…крепко заперты ворота.
А на стене…»

Слова вбиваются, как гвозди;
Не в этом суть:
Уже ничем и никого здесь
Не обмануть.

* * *

Ни давки из-за пустяка,
Ни толкотни машин.
Велосипедного звонка:
«Берлин-берлин-берлин…»

Звенит. Усилие ведет
И держит на весу,
Покуда цепь передает
Вращенье колесу.

Легко вращается – дави ж!..
Летишь, земли едва…
Мелькание реклам, афиш,
Слова, слова, слова.