Шоколадная анкета

Такой необычной рекламы старый Петербург, похоже, не видывал.

Но сначала о тех, кому пришла в голову счастливая мысль воспользоваться для рекламы своей продукции суждениями видных столичных артистов. Существовала в начале нынешнего века в домах 33–36 по Лиговской улице (ныне проспекту) шоколадная фабрика акционерного общества «Миньон». Ее владельцы, люди предприимчивые, были заинтересованы в увеличении сбыта своей продукции, стремились обойти такие широко известные фирмы, как «Блигкен и Робинсон», «Жорж Борман» и другие. У них – громкие имена и традиции, тысячи постоянных покупателей и сбытовиков по всей стране. У фабрики – шоколад «Миньон», ароматный, вкусный, тающий во рту. И шесть фирменных магазинов в разных концах города.

Страница артиста Константина Варламова («дяди Кости») из альбома «Что говорит артистический мир?»

В своем пристрастии к конфетам и шоколаду «Миньон» призналась и актриса Елизавета Тиме

Надо сказать, что «Миньон» завоевал себе добрую репутацию у питерцев. Но какой уважающий себя предприниматель не стремится к расширению производства?

Артисты, любимцы публики – вот кто может помочь! Был нанят опытный фотограф. Задачу перед ним поставили несложную: сделать фотопортрет актера, позднее вручить ему пачку фотографий и попросить автограф. Непременно с отзывом о качестве конфет и шоколада «Миньон». После почти двухлетней работы в распоряжении администрации общества оказалось около 50 снимков с автографами и отзывами. Добавим, что при каждом визите фотограф преподносил «презент» – набор конфет и шоколада в оригинальной упаковке.

Затем был выпущен альбом «Что говорит артистический мир?» с портретами и отзывами, отпечатанными новым способом художественной печати «Меццотинто-Гравюра». Его предваряло слово от издателя: «К Вам, кумиры толпы, несем мы наши восторги за те незабвенные минуты счастья, которыми Вы дарите нас, заставляя забывать все будничные дрязги и суету жизни. Вас осыпают лаврами, драгоценностями, цветами и шоколадом, и кто же лучше Вас может по достоинству оценить, что хорошо и что лучше всего. Вот почему, являясь фабрикантами шоколада, мы постарались получить Ваши отзывы о качестве наших изделий. Предлагая этот альбом публике, мы приносим глубокую благодарность высокоуважаемым артисткам и артистам как за их лестные отзывы, так и за благосклонную готовность отозваться на эту первую «шоколадную анкету».

Что же писали артисты? Певица Евгения Збруева:

 
На устах твоих темная песня
Миньоны,
А в устах – соблазнительно —
сладкий «Миньон»…
Ты поешь, улыбаясь. Он вторит,
влюбленный…
Кто ж причина блаженства?
Миньон или он?
 

Актер Александринской драмы Юрий Юрьев:

 
Когда грущу или скучаю,
Иль озабочен, утомлен,
То бремя жизни облегчаю
Всегда конфектами «Миньон».
 

Балерина Агриппина Ваганова: «Кушать Ваши шоколадные конфекты так же приятно, как танцевать с оркестром под управлением господина Дриго». Певица Лидия Липковская: «Конфекты фабрики „Миньон” обьядение!!! Сладкоежка Липковская».

Танцовщица Мариинского театра Людмила Шоллар подвела своеобразный итог «шоколадной анкете»:

 
Разгадайте-ка загадку:
Что так нежно и так сладко?
В чем приятных свойств мильон?
Что вкушают в высшем свете,
В драме, в опере, балете?
Шоколад Миньон.
 

Небольшого формата отлично изданный альбом этот бесплатно раздавали посетителям магазинов фирмы. Нет, что ни говорите – всем рекламам реклама!

Борис МЕТЛИЦКИЙ

«Наследие» № 26 (284) опубликовано 26.12.1992 в № 296–297 (395–396) «Санкт-Петербургских ведомостей»

Рубеж двух эпох

Хорошо понимаю, что поставленный мною над этим материалом заголовок кому-то покажется надуманным. Дескать, о каких «эпохах» можно толковать, да еще делать обобщения на примере фотоснимков расхристанной и цивилизованной подворотен. Но не спешите с упреками. Не все так просто, как кажется.

Давайте для начала обратимся в прошлое. В проклятый, по недавней официальной терминологии, царизм. Санкт-Петербург именно при царизме славился не только редкостной красотой, но и поразительной ухоженностью и порядком. (Оставляю за скобками дореволюционные промышленные окраины, ибо они не входили в черту города.) Как этого добивались?

Практически весь жилой фонд столицы находился в частных руках. И по одной этой причине содержался в идеальном состоянии. За его благополучием, и прежде всего за благополучием жильцов, наблюдали дворники и швейцары.

Любопытно, что эти разумные, проверенные многолетней практикой, житейские нормы и правила сохранялись довольно долго и в советское время. Разогнали только швейцаров. А вот дворники… Питерские старожилы помнят, что еще в первые послеблокадные годы институт дворников существовал почти в прежнем объеме. Как и институт управляющих домами. Во всех зданиях были целы ворота, двери парадных. С наступлением позднего времени они запирались, и в дом можно было попасть только после звонка дежурному дворнику.

Результат этой «реликтовой» системы, доставшейся в наследие от царизма, впечатлял. Ни праздношатающихся темных личностей по дворам и подъездам, ни выпивок и драк на лестницах, ни обилия квартирных краж.

Радикальные – в худшую сторону! – перемены последовали в пятидесятых годах. Укрупнение и централизация всех служб жилищного хозяйства привели к ликвидации штата управдомов, резкому сокращению числа дворников. Под предлогом развития коллективных начал в большинстве домов сняли металлические ворота и замки с парадных дверей.

Итог общеизвестен – полный беспредел в жилищном хозяйстве центральных районов города.

Как быть? Как сегодня вернуться к утраченному порядку?

Поднаторелые невзгодами питерцы быстро нашли решение: прежде всего возвратить былое назначение сохранившимся воротам. Повесить замки и запирать их на ночь. А то и на день, если во двор ведут два въезда. На двери парадных – кодовые замки.

Это всеобщее стремление к цивилизованному быту весьма характерно. Многие здания уже украсились на средства жильцов новыми воротами.

Вот вам и рубеж двух эпох: приказного коллективизма с его «общенародным», и потому бесхозным, достоянием, которое разрушали и растаскивали кто только мог, и в муках рождающегося личностного отношения к дому, в котором живешь.

Если реформы нашего житья-бытья будут продолжены – надежда на это греет всех питерцев, – то скоро появятся и умелые, знающие дело управдомы, и опытные дворники. С непременными фартуками и медной номерной бляхой.

А Петербург станет чище, спокойнее и величественнее. Ведь в недалеком будущем – его трехсотлетие.

Борис МЕТЛИЦКИЙ

«Наследие» № 8 (292) опубликовано 17.04.1993 в № 87–88 (486–487) «Санкт-Петербургских ведомостей»

«Принимай нас, Суоми-красавица»

У меня в руках старая граммофонная пластинка, выпущенная, судя по матричному номеру и разрешительному индексу Ленинградского репертуарного комитета, осенью 1939 года. Пятьдесят четыре года назад. Текст этикетки гласит: «Фабрика граммофонных пластинок. Ленинград. „Принимай нас, Суоми-красавица”. Муз. Покрасс, сл. Д’Актиля. Исп. ансамбль Красноармейской песни и пляски ЛВО п/у А. Анисимова».

Первое же прослушивание диска повергло меня в состояние легкого шока. Признаюсь, никогда раньше не приходилось сталкиваться со столь откровенной прокламацией и пропагандой предстоящего ввода советских войск в суверенную Финляндию. Жанр для обращения к жителям Суоми был выбран совершенно необычный – песня!

Чтобы разобраться в ситуации, приведшей к появлению пластинки, пришлось окунуться в прошлое. Конец сентября – начало октября 1939 года. Независимые прибалтийские государства Эстония, Латвия и Литва, уступая настояниям Москвы, подписали с СССР «Пакты о взаимопомощи», в соответствии с которыми в эти страны были введены советские войска. Аналогичная перспектива возникла и для Финляндии. Однако переговоры, происходившие в октябре-ноябре, ни к чему не привели. В итоге Договор о ненападении 1932 года был денонсирован, отношения прерваны, и 30 ноября началась «зимняя кампания» 1939–1940 годов, принесшая Советскому Союзу миллионные расходы и огромные человеческие потери. Финляндия сохранила самостоятельность.

Песня «Принимай нас, Суоми-красавица», судя по тексту («невысокое солнышко осени зажигает огни на штыках»), сочинялась заблаговременно, еще в период затянувшихся переговоров с финнами. Уже тогда советская сторона хорошо понимала, что военных действий не избежать, что несговорчивых соседей следует «проучить». Но – внешне цивилизованно. Поэтому авторам песни дали четкий идеологический заказ: она должна убедить слушателей, что советские войска пойдут не завоевывать, а «освобождать» народ Финляндии, их цель – помочь ему вернуть «отнятую, оболганную шутами и писаками» родину.

Выполнение заказа поручили людям весьма популярным: композиторам братьям Дмитрию и Даниилу Покрасс и поэту Анатолию Д’Актилю (Френкелю). Старший из братьев Даниил и Д’Актиль приобрели широкую известность еще в 1920 году, когда сочинили «Марш Буденного» («Мы – красная кавалерия, и про нас былинники речистые ведут рассказ»). В тридцатые годы композиторы прославились песнями «Москва майская», «Прощальная комсомольская», «Если завтра война», «Три танкиста». В отличие от них Д’Актиль отошел от массовой и военной песни, предпочтя ей лирику. Люди старшего поколения помнят «Добрую ночь», «Песню о неизвестном любимом», «Пароход», «Тайну».

Создание «Принимай нас, Суоми…» не составило особого труда для опытного поэта-текстовика. В тексте присутствовала оговоренная заранее с Д’Актилем политика «кнута и пряника»: танки, самолеты, штыки и – в противовес им – солнышко, сосняк, ожерелье прозрачных озер…

Пропагандистский музыкальный опус, сочиненный в Москве, был не случайно записан на грампластинку в Ленинграде. Он явно предназначался исключительно для района возможных боевых действий и адресовался кроме советской еще и финской стороне. Дескать, знайте, что вас ждет в случае несговорчивости!

Припоминая реалии конца тридцатых годов, можно с абсолютной уверенностью утверждать, что песня неоднократно звучала и в эфире, и по трансляционной сети Ленинграда. Не буду удивлен, если кто-то из питерцев сообщит, что слышал ее более полувека назад.

Что же предлагалось аудитории?

 
Сосняком по околкам кудрявится
Пограничный скупой кругозор.
Принимай нас, Суоми-красавица,
В ожерельи прозрачных озер.
Ломят танки широкие просеки,
Самолеты жужжат в облаках.
Невысокое солнышко осени
Зажигает огни на штыках.
Мы привыкли брататься с победами,
И опять мы проносим в бою
По дорогам, исхоженным дедами,
Краснозвездную славу свою.
Много лжи в эти годы наверчено,
Чтоб запутать финляндский народ.
Раскрывайте ж теперь нам доверчиво
Половинки широких ворот!
Ни шутам, ни писакам юродивым
Больше ваших сердец не смутить.
Отнимали на раз вашу родину,
Мы приходим ее возвратить.
Мы приходим помочь вам расправиться,
Расплатиться с лихвой за позор.
Принимай нас, Суоми-красавица,
В ожерельи прозрачных озер.
 

Такие вот дружески-агитационно-устрашающие стишки. И – надо же – не приняла!..

Что же касается доверчивого раскрытия широких ворот, ведущих в Суоми, то это состоялось, но позже. Среди множества акций, связанных с этим событием, назову лишь одну: цветные номера «Санкт-Петербургских ведомостей» печатаются в Финляндии, и тамошние предприниматели и коммерсанты охотно публикуют в них рекламу, предназначенную для российских коллег и потребителей.

Борис МЕТЛИЦКИЙ

«Наследие» № 25 (309) опубликовано 25.12.1993 в № 274 (673) «Санкт-Петербургских ведомостей»

Питерские задворки

Досадно, конечно, но мы плохо знаем свой город. Знания наши чаще всего ограничиваются общеизвестными памятниками зодчества или теми достаточно поверхностными сведениями, которые содержатся в путеводителях или справочниках типа «Ленинград от А до Я», «1000 вопросов и ответов о Ленинграде» и других, аналогичных им. Грустно сознавать, но целые, причем огромные территории в центре Петербурга оказываются для нас, питерцев, этакой «терра инкогнита».

Я убедился в этом много лет назад, когда, ожидая начала очередного сеанса в кинотеатре «Колизей», углубился от нечего делать в глубь квартала, ограниченного Невским проспектом и улицами Маяковского, Восстания и Жуковского. Сколько же интересного и неожиданного обнаружилось здесь! Интереснейшие постройки разных времен – от середины девятнадцатого до середины нынешнего века, остатки каких-то оград – от металлических до деревянных, удивительные по своей топографии проходы между зданиями, бывшими конюшнями, прачечными, амбарами. Многое прямо-таки просилось на пленку фотоаппарата или, что еще выигрышнее, на холст живописца.

Но самое, пожалуй, сильное впечатление оставила бурно разросшаяся внутри квартала зелень. Вековые деревья, кустарники, кое-где цветники. Я сообразил, что часть этого зеленого убора уцелела тут, вероятно, еще со времен знаменитого некогда Итальянского сада – он тянулся от Фонтанки к Пескам, то есть к району нынешних Советских, бывших Рождественских, улиц. Среди зелени и строений резвилась детвора, то и дело попадались площадки для игр и занятий спортом.

Какой-то другой, незнакомый Петербург предстал передо мной. «Задворки» города оказались не менее привлекательными, чем его парадные фасады. Попутно выяснилось, что проходные дворы позволяли беспрепятственно попадать и на улицы, и на проспект.

Это мое «путешествие» припомнилось, когда почта принесла письмо читателя Михаила Михайловича Блиоха. В нем он привел текст заметки, напечатанной в 1872 году в газете «Кронштадтский вестник» № 62 за 30 мая. Речь шла о саде бывшей усадьбы светлейшего князя Александра Даниловича Меншикова на Васильевском острове. Каждый, кто знает этот район, сразу представит себе территорию, расположенную между Университетской набережной, Съездовской (Кадетской) линией, Волховским переулком и Биржевой и Менделеевской линиями. Очень немногим доводилось бывать тут, на этой запретной, принадлежащей военному ведомству земле. Она и сейчас практически недоступна для обычных смертных.

Заметка, озаглавленная «Рост Петра Великого», сообщала следующее: «В саду Павловского военного училища (на Васильевском острове), принадлежавшем первоначально известному любимцу Петра I князю Меншикову, есть очень любопытный пункт, напоминающий преобразователя, которого 200-летнюю годовщину приготовляется праздновать вся Россия (Петр I родился 30 мая /9 июня/ 1672 года. – Ред.). Петр Великий однажды мерял здесь свой исполинский рост, который и был отмечен на одной стене сада, перешедшего потом в собственность Кадетского корпуса и принадлежащего ныне Павловскому училищу.

Рост Петра показан 2 аршина 14 вершков (около 2 метров 4 сантиметров. – Ред.).

Впоследствии на этом же самом месте меряли свой рост и отметили великие князья: Александр Павлович и Михаил Павлович.

Рост Александра Павловича в 1788 году был 2 аршина 2 вершка, Константина Павловича в 1789 году 1 аршин 15 вершков.

Тут же обозначена высота воды в 1777 и 1824 гг. Из сделанных на стене отметок видно, что в 1777 году вода поднялась до 9 футов и 10 дюймов выше обыкновенной высоты, а в 1824 году высота воды доходила до 2 аршин 9 вершков (1 фут – 0,3048 метра. – Ред.).

Место это у стены обведено было когда-то железною решеткою, которая теперь (1872 г. – Ред.