Заключение

Опасность правого популизма для демократии проистекает, во-первых, из его коммуникативной стратегии, позволяющей сделать его верных последователей невосприимчивыми к любой рациональной аргументации, и, во-вторых, из новых возможностей распространения фейковых новостей и теорий заговора через интернет и социальные сети.

Правые популисты поднимают проблемы, игнорируемые другими партиями, однако не для того, чтобы предложить свои решения, а чтобы агитировать сторонников и манипулировать волей народа. Поскольку в основе их действий лежат обвинения в адрес государственных властей и конкретных лиц, они выбрали темы, обещающие эмоциональную реакцию народа. Правый популизм предлагает себя в качестве «плавильного котла» для всех антигосударственных групп, стоящих на крайне правых и антисемитских позициях, в том числе теоретиков заговора. Оказавшись же у власти, популистские лидеры стремятся приостановить демократический механизм контроля.

Основанием для распространения правого популизма послужили дефициты демократии, связанные с проблемами по интеграции народа, возникшими у ранее доминировавших партий, концом коммунистического правления и угасанием памяти о Второй мировой войне и ее причинах, связанных с превращением правых националистических популизмов в диктатуры.

Бороться с нынешним правым националистическим популизмом крайне сложно, так как он использует приемы политической коммуникации диктатур 1930-х годов: распространяя образы врага, он делает своих последователей полностью невосприимчивыми к любым рациональным аргументам. Праворадикальный популизм с его акцентом на стимуляцию эмоций и стремлением избежать критических размышлений является феноменом контрпросвещения.

Круглый стол «популизм и постсоциалистическая трансформация России»

Вступление

Ольга Здравомыслова, Горбачев-Фонд

Как следует из названия темы, в центре обсуждения – отечественный вариант явления, которое определяется понятием популизм. Предлагая программу круглого стола, мы сформулировали следующие предварительные замечания^[95].

Обращаясь к недавней истории, надо прежде всего подчеркнуть, что в годы перестройки (1985-1991 годы) началось глубокое реформирование отношений власти и общества, создавалась основа для установления народовластия в нашей стране. Ключевым событием в этом процессе стал Первый съезд народных депутатов СССР (25 мая – 8 июня 1989 года), положивший начало современному российскому парламентаризму. Одновременно в обществе формировалось демократическое движение, которое в перспективе могло стать реальной политической силой. По выражению М.С.Горбачева, «1989-й год нанес сильнейший удар по всей политической системе, потому что люди поверили в свои силы»^[96].

Тем не менее политическая динамика съезда в значительной степени стала определяться противостоянием большинства депутатов («агрессивно-послушного большинства», по выражению Ю.Н. Афанасьева) и оппозиции – радикальных демократов (Межрегиональная группа), претендовавших на идейное лидерство. Одновременно развернувшаяся критика государственной марксистско-ленинской идеологии и советской системы в целом, а также постепенная деградация советских социальных институтов способствовали тому, что у большой части общества нарастали растерянность, ощущение духовного и идейного вакуума. Одним из влиятельных идейных и политических факторов стало то, что на мощной волне демократизации началась антибюрократическая кампания – она вдохновлялась сильным запросом снизу на социальную справедливость.

На этом противоречивом основании сформировалась благоприятная среда для появления политиков-популистов, наиболее ярким из которых был Борис Ельцин в ранний период его деятельности. В дальнейшем, по мере превращения Ельцина в лидера радикально-демократической оппозиции курсу перестройки, его популистские черты заметно ослабли.

Примечательно, что в России и других советских республиках, ставших впоследствии новыми независимыми государствами, популизм так и не набрал серьезного влияния. Исключение представляет Белоруссия, где за годы правления Александра Лукашенко популизм превратился в мощную политическую силу.

В России в 1990-е годы популизм оказался невостребованным: перед подавляющим большинством населения встала задача выживания, а в немногочисленном слое формирующегося среднего класса шел поиск индивидуальных стратегий адаптации.

В отличие от 1990-х в начале XXI века в российской политике стали все более активно использоваться популистские технологии.

Анализируя понятие популизм на основе опыта прежде всего стран Латинской Америки, Карлос де ла Toppe рассматривает его: 1) как идеологию, «в которой у вас есть „настоящий народ“ против „плохих элит“»; 2) как предвыборную стратегию; 3) как политическую логику («способ зафиксировать общественный антагонизм, расшатать политическую систему, чтобы создать новые институты»)^[97].

В связи с отечественным опытом возникает вопрос о том, в какой мере популизм характеризует политическую жизнь последнего тридцатилетия российской истории?

Андрей Рябов, ИМЭМО РАН

В российской и политической литературе – как в профессиональных работах, так и в политической публицистике – доминирует расширительное понятие популизма. В этой связи мне вспоминается недавнее выступление на одном из международных форумов экс-президента Польши Александра Квасьневского, который предложил разделить, собственно, популистские технологии, которые в современных условиях используют практически все политики и политические партии вне зависимости от их политико-идеологической направленности, что продиктовано особенностями современных массовых коммуникаций. И популизм политических акторов, популизм как политические идеологии.

В этой связи хотелось бы направить дискуссию именно в русло этого, более узкого, понимания популизма. Как мне кажется, такая постановка сразу позволяет высветить несколько вопросов, так или иначе возникающих при изучении не просто политических движений в постсоветской России, а политических циклов ее политического развития.

Вопрос, с которого хотелось бы начать. Почему мощный политический запрос на популизм, родившийся в эпоху перестройки и способствовавший появлению популистских политиков и партий различного масштаба, еще сохранявшийся в начале 1990-х, затем фактически исчез? С чем это было связано?

Неизбежно возникает и второй вопрос. Почему в современном российском обществе в начале XXI века, в его первые два десятилетия так и не появились новые сильные политические движения популистского характера, новые популистские политические партии? Как постановка вопроса о популизме сочетается с широким распространением таких идеологических конструктов, как элитизм, пропаганда различных вариантов сословности? Как столь разные понятия оказываются подчас рядом в политическом дискурсе?

Наконец, третья группа вопросов. Явления и акторы, которые мы так или иначе упоминаем в постсоветской, постсоциалистической России в связи с обсуждением популизма, являются теми же самыми, что и в остальном мире, или мы имеем в виду здесь нечто особенное, некое иное качество популизма? Может быть, как это уже было предложено в одном из докладов симпозиума, необходимо ставить вопрос о новом популизме – неопопулизме, применительно в том числе к постсоциалистической России?

Доклады и дискуссии

Василий Жарков, Московская высшая школа социальных и экономических наук (Шанинка)

Можно ли найти элементы популизма в демократическом движении конца 1980-х – начала 1990-х годов?

Непосредственный источник для моего анализа – стенограмма Первого съезда народных депутатов, опубликованная Президиумом Верховного Совета СССР, а также некоторые другие материалы. В качестве отправной точки я выбрал оптику Ральфа Дарендорфа^[98], который говорит о популизме в следующем контексте: популизм – это обычный выбор, который делают экзотические и неуравновешенные политики, не заинтересованные в сосредоточенной рутинной деятельности. Такие политики ищут власти и предлагают достаточно простое решение одной из проблем, на которой фокусируются интерес и внимание массы избирателей. Часто как способ достижения своих целей при этом используется референдум или попытки проведения референдума. Как правило, такие политики не рассчитывают на долгосрочные действия. Их призывы касаются сиюминутной тактической цели получить голоса и привлечь к себе внимание. Но когда они приходят к власти, то реализуют совершенно другие цели, чаще всего связанные с необходимостью удерживать власть в собственных интересах, а не в интересах тех, кто за них голосовал.

В данной оптике рассмотрим две политические фигуры, которые на момент Первого съезда народных депутатов являлись безусловными лидерами. Это, с одной стороны, Борис Ельцин, а с другой – Тельман Гдлян. Об этом, в частности, упоминает Владимир Прибыловский в описании первого митинга, который произошел в Лужниках 21 мая 1989 года, непосредственно накануне открытия съезда, где самые большие аплодисменты и восторги многотысячной аудитории собрали эти два человека. Причем Гдлян привлек тогда даже большее внимание участников митинга, чем Ельцин.

Прибыловский с сожалением констатирует, что выступление Андрея Сахарова на том же самом митинге было встречено холодно – не то чтобы недоброжелательно, но гораздо холоднее, чем выступления Гдляна и Ельцина.

К сожалению, тексты этих выступлений не сохранились. Но есть тексты выступлений на Съезде народных депутатов. И есть запись выступления Ельцина на многотысячном огромном митинге в Зеленограде, которое опубликовано и до сих пор доступно в YouTube.

Итак, Ельцин выступает 31 мая 1989 года на Первом съезде народных депутатов с предложениями повестки внутренней и внешней политики Советского Союза. Что он предлагает? Первое: решительно провести децентрализацию власти, экономики, демонтаж административно-командной системы. Первый тезис дальше подкрепляется, развивается. А что же, собственно, это подразумевает? Пункт первый. Землю – крестьянам! Именно с этого лозунга начинается предлагающая часть: «Да, надо наконец реализовать на деле этот лозунг, а крестьяне сами определят формы и способы хозяйственного управления. И я полностью поддерживаю сегодня обращение тех, кто работает на селе», – это вызывает аплодисменты зала. «И, безусловно, помочь крестьянам надо не только правительству и Центральному комитету Коммунистической партии, но и всему народу. Лишь тогда мы как-то сможем сдвинуться с мертвой точки по обеспечению продовольственной программы». На этом точка. На этом, собственно, крестьянский вопрос, с точки зрения Бориса Николаевича Ельцина, решен. Землю – крестьянам. Пусть они сами решают, как ею распоряжаться.

Пойдем дальше: необходимо принять Закон о печати, в котором снять все ограничения на гласность, существующие на тот момент в Советском Союзе.

Следующий пункт: провести всеобщие выборы главы государства. Тут же восклицание из зала: «Время критическое, ждать нельзя!». Ельцин: «Нужно провести очередной съезд партии и переизбрать руководящие органы», то есть ЦК и Политбюро. (Кстати, этот лозунг вызвал бурную овацию на митинге в Зеленограде.)

Дальше: «Стабилизировать курс рубля. Изъятие из оборота не обеспечивает товарные массы, лишние бумажные деньги. Например, за счет того, чтобы сократить на 30 % объем централизованных капвложений в промышленное производство и вывести из оборота соответствующий денежный эквивалент. Это решит три проблемы: съедает 30 млрд незавершенки, укрепляет курс рубля, дает возможность предприятиям реализовать заработанные деньги, так как строители будут искать заказчика. Предложение как бы повысит спрос [„как бы“ – это в оригинале текста]. Появится возможность больше наполнить внутренний рынок товарами».

Это, конечно, только часть программы. Но, собственно, на этом экономическая программа Ельцина в его выступлении заканчивается. И кроме этого больше он ничего не предлагает.

Ельцин: «Необходимо сокращение количества министерств при этом правительстве, причем более решительное, чем сейчас». И внимание: аплодисменты вызывает следующий тезис: «Перевести оставшиеся на хозрасчет, я имею в виду аппарат, и не финансировать их из госбюджета». Министерства не финансируются из госбюджета, а переводятся на хозрасчет. Это очень интересная мера, особенно в свете будущей коррупции, с которой нам сейчас предлагает бороться Алексей Навальный.

Ельцин: «Предоставить больше политических прав, а также экономической, финансовой самостоятельности, хозрасчет каждой союзной республике. За семьдесят с лишним лет [и здесь он переходит, конечно, к главному своему тезису] мы так и не сумели продвинуть вопрос хоть какой-то социальной справедливости. Есть все основания говорить о существовании элитарного слоя в нашем обществе, строящем социализм». (Аплодисменты.)

«Начать нужно с того, – говорит Ельцин, – что учитывать дефицит, отменить все незаконные привилегии для номенклатуры. Да и вообще убрать из нашего лексикона это слово – „номенклатура“». (Бурные аплодисменты.)

Уже на этом съезде надо решить конкретно хотя бы один социальный вопрос, иначе люди не поймут. Ельцин предлагает сделать бесплатными лекарства и проезд на общественном транспорте для инвалидов и малоимущих. А также (внимание!) «перевести Четвертое главное управление Минздрава СССР на обслуживание материнства и детства». Речь идет об Управлении, которое обслуживало сотрудников номенклатуры. Работавшие в так называемой Кремлевской поликлинике врачи (в основном это были хорошие кардиологи, геронтологи) должны были бы заниматься проблемами материнства и детства.

Ельцин: «В целях контроля над широкими полномочиями главы государства принять закон о ежегодном референдуме по поводу доверия Председателю Президиума Верховного Совета СССР». То есть ежегодно должен проводиться референдум, на котором будет решаться, кто будет Председателем Президиума Верховного Совета СССР.

Ну и в конце – восклицание: «Товарищи, трудящиеся страны, пославшие нас на этот съезд, ждут от нас радикальных решений, решительных действий перестройки и реальных результатов. Мы не должны их разочаровать!» (Аплодисменты.)

Такова была речь Бориса Николаевича Ельцина на Первом съезде народных депутатов. Очевидно, что в ней предлагались очень простые решения сложных проблем. Предлагалось действовать немедленно, ни в коем случае не откладывая, ни в коем случае не взвешивая все за и против, но обязательно действовать решительно, «сократить на 30 % объем централизованных капвложений», что решит, оказывается, проблему наполнения товарами. Правда, при этом непонятно, откуда и как будет решаться проблема дефицита, если он существует.

И, конечно, лишить всех льгот. Это главный тезис на тот момент, который активно встречается улицей: главный враг – это «аппарат». Так называется некое воображаемое сообщество сотрудников госаппарата и чиновников высшего уровня. А с другой стороны, «аппарат» – это номенклатурные привилегии.