http://kultinfo.ru/novosti/1422/
Новый сезон курируемых Аллой Ройланс русскоязычных программ в Дуэк-центре Бруклинской библиотеки Нью-Йорка стартовал 7 сентября запуском проекта под названием «Трансатлантическая матрица». Идея его внешне проста и отсылает к таким весьма популярным циклам московских клубов, как «Антифон», «Полюса» и «Поколения»: совместное выступление двух авторов, отличающихся друг от друга по некоторому признаку, в данном случае – расположением страны проживания по ту или иную сторону просторов Атлантики. То есть один из выступающих – представитель местного литературного пространства, второй – гость из-за океана. Таким образом, «Трансатлантическая матрица» перекликается также и с геопоэтическими проектами, активно развиваемыми в России Игорем Сидом и Вадимом Месяцем.
Ноу-хау «Матрицы» – распределение ролей сообразно выбранному признаку отличия. Внешне это также выглядит очень просто: один из сидящих на сцене – гость, второй – представляющий его местной публике хозяин, в обязанности которого входит подать гостя как можно более полно и интересно. В подобной ситуации особенность конкретного вечера, в том числе его успешность, практически целиком зависит от подбора пары. Первую из них, дебютную, образовали два поэта: гость Игорь Иртеньев и хозяин Бахыт Кенжеев – с 1982 года живущие по разным берегам океана представители одного поколения московского андеграунда, вступавшего в литературу во времена расцвета студий Игоря Волгина и Кирилла Ковальджи. Несмотря на то что судьба так развела их, как и у большинства ровесников, их первые книги вышли в «тамиздате», а активно печататься на родине они начали после рубежа 1980-1990-х.
Надо сказать, что выступление этой пары прошло при полном аншлаге: уже через несколько минут после начала в весьма поместительном зале Дуэк-центра не было ни одного свободного места. И, судя по царившей в зале атмосфере, публика на Иртеньева и Кенжеева собралась на редкость информированная. В основном просили читать стихи, и было видно – стихи эти практически все хорошо знают. Дело дошло до того, что Иртеньеву подали из зала листок с его собственным текстом – с просьбой прочитать. Он так и поступил, заметив, что и сам хотел, но ещё не успел этого сделать. Попросили почитать и Кенжеева, удовлетворившего эту просьбу озвучиванием текстов Ремонта Приборова (было видно, что все в зале знакомы с этой литературной маской Кенжеева) – из книги, по его словам, существующей в одном экземпляре.
Понятно, что почти каждая прочитанная Иртеньевым строчка сопровождалась дружными взрывами смеха. И надо отдать должное Кенжееву, начавшему мероприятие разговором о том, чем отличается ирония от сатиры, и затем по ходу дела постоянно возвращавшегося к вопросу о том, что же такое ирония и в чём сила стихов «серьёзного» поэта Игоря Иртеньева. Коротко обозрев историю русской поэзии, присутствующие пришли к выводу, что первым истинным иронистом в ней был Козьма Прутков, что поэты вообще делятся на имеющих чувство юмора и нет (Пушкина отнесли к первым, а Лермонтова, Тютчева, Фета – ко вторым), а вершиной отсутствия в русской поэзии чувства юмора было объявлено творчество Надсона.
Вообще дискуссия не имела академического характера. Говорили просто, но от души и явно по делу: о том, что сатира предполагает наличие злости, чего в помине нет у Иртеньева, и часто вовсе не смешна, а занята выявлением отдельных недостатков, тогда как юмор просто веселит, высмеивая всё подряд. Что же касается Иртеньева, то он не только сумел пересмеять всю русскую поэзию, но и высмеять всё мироздание, и прежде всего – себя в нём.
Лучше всех сказал сам Иртеньев: ирония подразумевает задействование при отражении действительности сложной системы зеркал. Понятно, что подобная система задействуется всегда, когда речь идёт об истинной поэзии, поскольку любая истина многозначна и неуловима для конечного выражения. Однако иронист как бы подчёркивает наличие этой системы зеркал, не сглаживает, а выпячивает парадоксы жизни, нарочито противопоставляя лежащее на её поверхности и скрытое в её глубине.
Здесь уместно вспомнить, что поэтика Иртеньева складывалась в эпоху постмодернизма, и в ней с лёгкостью обнаруживаются такие его характерные черты, как стирание границ между элитарным и популярным, массированная ирония и не менее массированная центонность. Однако прав Артём Скворцов, утверждающий, что «творчество Иртеньева – удачная попытка преодолеть постмодернизм его же средствами» («Арион», № 4/2002). От себя добавлю, что это можно сказать и в отношении других авторов поколения Иртеньева, равно как и о большинстве из поколения самого Скворцова, часто именуемом постпостмодернистами. Речь идёт о смене иронии на самоиронию – в сочетании с ощущением, что, цитируя строки самого Иртеньева, приведённые Кенжеевым в качестве крайне важных, надо «вселенского зла выходить супротив в обнимку с вселенским добром».
Мне запомнился один эпизод, имевший место в ходе разговора Иртеньева с залом – уже к концу вечера. Кто-то из публики, обращаясь к нему, начал так: «А вы уверены…» Игорь, не дослушав, резко прервал говорившего: «Нет!» Вот в этом и заключается сила поэзии Иртеньева – в убеждённой неуверенности в значимости любых окончательных формулировок, решений и действий, вкупе с уверенностью в том, что в мире есть добро и зло и необходимо активно защищать добро, напоминаю – «вселенское». Недаром на вопрос, «есть ли что-либо святое для вас в этой жизни?» – он ответил словами Юза Алешковского: «Святого у меня до ***».
Когда Иртеньев читал стихи на злобу дня, бросалось в глаза, что они пронизаны неверием в возможность реальных социальных изменений и в скопившиеся в сознании людей представления о путях их осуществления: «Завтра настанет нам полный кирдык, полагаю», «Ведь за окном всё та же осень, / Ну разве минус пубертат», «. А может, не стоит ту сталь закалять? / Оставить как она есть», «Они, сынок, и есть народ – / В него ты не ходи» и так далее. При этом герой Иртеньева активно ходит на митинги, участвует в выборах и всё такое. Он, этот герой, ощущает, что социальные проблемы – вроде верхушки айсберга, но выявлять этот айсберг – не его дело. Его дело – быть со всеми, в гуще всего, против вселенского зла и за вселенское добро, дело же его автора – используя сложную систему зеркал, вызывать здоровый очищающий смех, напоминая о непреходящей парадоксальности жизни – как отдельного человека, так и всего человеческого сообщества.
«Я просто стихоплёт» – так сказал о себе Иртеньев, заканчивая недолгий разговор с залом о том, что можно назвать текущим политическим моментом. Да, конечно, кому, как не иронисту, понимать, что поэт – не пророк или учитель, а человек, пишущий стихи в эстетике, соответствующей его личности. Этим он, как писал ещё Маяковский, и интересен.
А русскоязычный Нью-Йорк можно поздравить с началом нового литературного сезона и нового, обещающего быть интересным проекта.
http://kultinfo.com/novosti/1412/
9 сентября встречей с Натальей Горбаневской открылся сезон литературных вечеров «Культурной инициативы» на новой для «инициаторов» площадке в «Китайском лётчике Джао Да». В этот свой приезд в Москву наша любимая Наташа нарасхват. Множество литературных вечеров, концерт, посвящённый фильму «Пять минут свободы», благотворительный завтрак в «Мемориале», эфиры на «Дожде», на «Эхе Москвы», на «Свободе».
Огромный интерес вызывает поэзия Горбаневской и тем более возможность услышать её стихи в авторском исполнении. Но необыкновенно важен для нас сегодня и её правозащитный, антисоветский опыт – опыт сопротивления человека властной машине. В этом году исполнилось сорок пять лет с того дня, когда несколько человек, включая Горбаневскую, вышли на Красную площадь в знак протеста против вторжения советских войск в Чехословакию. Собственно говоря, в связи с этой датой Наташа и прилетела в Москву.
25 августа 2013 года события сорокапятилетней давности повторились в абсурдизированном варианте. На Красную площадь снова вышли – на этот раз с мемориальной акцией – участники демонстрации 1968 года (тех, кого уже нет на свете, заменили их друзья или родственники) и снова были тут же арестованы, уже не советской милицией, а полицией новой, демократической и капиталистической России. Акция оказалась значительно более мемориальной, чем ожидалось. Спасибо ещё, что Наташу с её легендарным плакатом «За вашу и нашу свободу» не тронули.
Небольшой зал «Лётчика» был полон. Среди слушателей Людмила Улицкая и давний друг Горбаневской Маша Слоним. Горбаневская читала в своей обычной манере – громко, с нажимом на шипящие, будто округляя некоторые острые звуки и рифмы. Из ещё не опубликованного:
Кошка рыжа
из Парижа
убежала —
но куда?
От чего она бежала?
От осиного ли жала?
Или хладного кинжала
убоялась навсегда?
(«Кошка рыжа…»)
Из сборника «Осовопросник», не так давно вышедшего в издательстве «АРГО-РИСК»:
А совопросник века сего
благополучно ответы считает,
и осы не жалят его – щекотают,
чтобы мозги у него не свело
от стольких ответов, от стольких вопросов…
А на пути безответная я,
тихо бубня, не пляша, не поя,
рифмами приодевшийся остов.
В перерыве Наташа подписывала свои книжки, снабжая каждую некой забавной «печаткой», абстрактным геометрическим рисунком, который можно истолковать по-разному, даже как автопортрет. После чтения стихов кто-то спросил, как ей живётся в Париже. «Хорошо живётся, – ответила она, улыбаясь. – Мне везде хорошо жилось, даже в Бутырках – только в казанской психиатрической тюрьме, после ареста в 1969-м, было плохо».
Всё ещё с ума не сошла,
хоть давным-давно полагалось,
хоть и волоса как метла, а метла
с совком поругалась.
(«Всё ещё с ума не сошла…»)
Листая уже дома сборник Горбаневской «Города и дороги» («Русский Гулливер»), я думала о том, что внутренняя свобода в её стихах оказалась едва ли не большим вызовом тоталитарной советчине, чем знаменитая демонстрация 1968 года.
«Смеешь выйти на площадь» – эти слова накрепко ассоциируются с диссидентским движением в СССР, опыт которого сегодня востребован в протестной Москве. Но опыт горстки людей, не согласившихся когда-то с давлением силы, учит нас гораздо большему: готовности, следуя своим принципам и идеалам, оказаться в трагическом меньшинстве, даже в одиночестве. Может быть, как раз порой и вне площади – особенно той, где тысячи скандируют одно и то же имя.
Какая безлунной, бессолнечной ночью тоска подступает,
но храм Покрова за моею спиною крыла распускает,
и к белому лбу прислоняется белое Лобное место,
и кто-то в слезах улыбнулся – тебе ль, над тобой, неизвестно.
Наполнивши временем имя, как ковшик водой на пожаре,
пожалуй что ты угадаешь, о ком же деревья дрожали,
о ком? – но смеясь, но тоскуя, однако отгадку припомня,
начерпаешь полною горстью и мрака, и ливня, и полдня,
и звёздного неба… Какая тоска по решёткам шныряет,
как будто на тёмные тесные скалы скорлупку швыряет,
и кормщик погиб, и пловец, а певец – это ты или кто-то?
Летят, облетят, разлетелись по ветру листки из блокнота.
Это стихотворение датировано автором так: «осень 1968 – весна 1970, начато на воле, закончено в Институте Сербского».
http://kultinfo.com/novosti/1417/
В Москве наскоком отметился презентацией нового поэтического сборника, вышедшего в издательстве «ОГИ», русский поэт Амарсана Улзытуев, чьё выступление 11 сентября прошло в жанре «полноценного землетрясения», отголоски которого и сподвигли автора этих строк к некоторому высказыванию.
В зале собрались многие однокашники автора. И это неудивительно. Амарсана – человек по-своему легендарный, ещё с восьмидесятых, когда он, шагнув из окна то ли пятого, то ли шестого этажа общаги Литинститута, через несколько минут преспокойно вернулся и присоединился к пирующим товарищам. А потом наспор вышел из окна ещё раз. И снова спокойно вернулся. Помогало дерево, растущее напротив окна. Особый колорит его личности хорошо передают строки из программного стихотворения того времени, с которых он и начал чтения: «Я умею любить лосих».
О проекте
О подписке