Я пребывала в глубоком удивлении тому, что мужчина зрелых лет проявил интерес к столь юной девушке; я не сомневалась в своих достоинствах, но задавалась вопросом, не есть ли это нынешняя мода в обществе. Многие мужчины, иногда вполне канонического возраста, сочетались вторым браком с очень юными девушками.

В дальнейшем, ближе познакомившись с жизнью Александра, я узнала, что в то время он испытывал жгучее желание жениться. Без сомнения, это нетерпение отражало иное, глубокое устремление: добиться более высокого положения в обществе. При дворе одинокий мужчина старше тридцати лет выглядел не очень солидно. Для императора отказ Александра от холостяцкой жизни послужил бы залогом стабильности; вступив на путь благоразумия, Пушкин стал бы безопасен.

В экипаже, который вез меня с урока танцев, Александр по обыкновению разыграл свой коронный номер: нравиться и покорять – такова была его вечная одержимость.

Задолго до нашего брака он уже развлекался тем, что завоевывал сердца как почтенных пожилых дам, так и совсем юных девиц, но исключительно платонически, дабы удовлетворить свое интеллектуальное сладострастие. Я так никогда и не смогла понять, сжигало ли его стремление к любовным победам подобно обычному дон Жуану, или же это было «искусство ради искусства» по примеру Теофиля Готье, которым он так восхищался! «Обольщение ради обольщения», чисто эстетическое удовольствие; для него в этом заключалось искусство жить, душа его этим дышала…

Это донжуанство, эта ненасытная страсть к женщинам всегда не давала мне покоя. Как можно было бы ее определить? Какими словами? Зависимость, привычка, склонность, стремление к признанию или к любви? Он действовал так, будто рано или поздно ему не придется платить по счетам. Обладание не было его целью. Александр мог бы быть персонажем «Двойного непостоянства» Мариво.

Если бы он был художником, то писал бы легкими мазками, намечая линии и изгибы.

Будь он музыкантом, то едва касался бы струн своей скрипки, дабы извлечь невероятные звуки.

Он вкладывал все свое обаяние, используя все ухищрения риторики, лишь бы убедить. И однако Александр, с его опытом общения с женщинами самого разного возраста, прилагал всяческие усилия, дабы меня не спугнуть. Тонкий знаток женской души, а главное, души девичьей, он старался касаться лишь тех вопросов, которые интересовали мое поколение. Из этих соображений он сделал вид, что увлекается хореографией. Я поделилась с ним своей страстью к танцам, сожалея о том, что мать отказывается увеличить число уроков; я могла бы стать настоящей балериной. Александр рассыпался в похвалах моей осанке, грациозности и воздушности прыжков.

Я была и польщена, и смущена тем, что мужчина позволяет себе столько намеков на красоту моих форм, но говорила себе, что таково, очевидно, поведение настоящих мужчин, а не тех молодых людей, с которыми я обычно общалась.

Он расспрашивал меня об обычных занятиях светской золотой молодежи; я с гордость сообщила ему, что была великолепной наездницей и победительницей во многих соревнованиях по верховой езде.

– Значит, у нас много общего, – заметил Александр.

– Вы тоже увлекаетесь верховой ездой? – спросила я.

– Не совсем, но для моих предков это было образом жизни; по отцовской линии наш род восходит к наводившим ужас викингам – их еще называли нормандцами, то есть людьми с Севера. В восьмом-девятом веках они правили в Европе, потом полонили Россию. Кстати, семья наша произошла от некоего Радши или Рачи; в пятнадцатом веке он получил прозвище Пушка; так фамилия моя стала Пушкин.

– Это был народ свободолюбивый и дикий, но наделенный богатым воображением… почти как я сам, – с улыбкой добавил Александр. – Они были торговцами, путешественниками, воинами, но главным образом – героическими мореходами, которые открыли множество стран, прежде чем их разграбить и опустошить. Они были неустрашимы. Вы, конечно же, видели на гравюрах их изображения, с длинными светлыми волосами и воинственно торчащими усами.

– Но вы же брюнет, господин Пушкин!

– Да, но это от другой ветви моей семьи, африканской, – пояснил Александр, не сбиваясь с рассказа.

Его биография захватывала меня все больше, и я слушала с возрастающим вниманием. Он продолжал:

– Вы, несомненно, видели эти огромные корабли, драккары, которые могли вместить более ста человек и отправлялись, подобно пламенным героям, на покорение мира.

Увлеченная речью Александра, я представляла себя то рядом с ним на гордом скакуне, скачущей с развевающимися волосами по диким степям, то на носу корабля в форме дракона, высматривающей новый остров, который мы лишим его сокровищ.

Александр вернул меня к реальности.

– Вспомните, Натали, что после Рима викинги в свое время были второй могущественной властью. Короче, когда вы узнаете, что этих скандинавов позже называли РУСАМИ – от слова «грести», – то вы все поймете в моей генеалогии! Когда я напишу автобиографию, то обязательно упомяну о своих корнях, дабы не сложилось впечатления, что мои предки были исключительно африканцами! Моего прадеда по материнской линии, Абрама, похищенного сына африканского князя, взял под покровительство царь Петр Великий. Его звали Абрам Петрович Ганнибал, родился он около одна тысяча шестьсот девяносто шестого года, умер в одна тысяча семьсот восемьдесят первом. Он был сыном владетельного князя в Абиссинии, основанной в одна тысяча двести десятом году, там правил царь Соломон, положивший начало династии соломонидов. В те времена все королевские или княжеские семьи были в той или иной степени единокровны; таким образом, существует вероятность, что этот абиссинский князь, мой предок, был родственником царя Соломона… Итак, я происхожу из колена Дана, одного из двенадцати колен, исчезнувших много веков назад… И наконец, спросите себя, по какому счастливому случаю я всю свою жизнь ношу этот перстень-талисман; посмотрите, на нем цитата на арамейском, иврите древности!

В изумлении я уставилась на него, не зная, говорит ли он правду или сочиняет, стремясь меня поразить.

– Кстати говоря, я отнюдь не отрицаю, что во мне кровь метиса, напротив, – продолжил Александр. – Мои африканские и скандинавские корни составляют взрывчатую смесь, способную разнести наше общество. Но я слишком болтлив, расскажите мне о себе!

В дальнейшем я выяснила, что, когда мужчина желает определить, насколько умна его собеседница, он прибегает, как к волшебному «Сезам», к этим магическим словам, чтобы оценить женщину: «Расскажите мне о себе!»…

Я была удивлена его вопросом, это «расскажите мне о себе» и властный, повелительный тон словно парализовали меня. У меня возникло ощущение, что я сижу перед следователем Третьего отделения политической полиции, который расспрашивает меня о моей биографии. Должна ли я покаяться в грехах, которых не совершала? Что выбрать? Говорить о себе – какая тоска! Я заколебалась: или ложная скромность, или кичливость, или слабость; нет, ни одно из трех.

Если Александр обратился ко мне с подобной просьбой, не значит ли это, что он счел себя слишком претенциозным? Он старался быть забавным; женщины обожают мужчин, которые смешат их и развлекают; они воображают, что и жизнь с такими мужчинами будет веселой и приятной.

Мне не нравились серьезные, печальные и чопорные молодые люди, рассуждающие обо всем и ни о чем. Александр это понял, его высказывания стали легковесными и остроумными; они лучше подходили девушке-подростку в начале знакомства. Не затрагивалось ни одной темы, требующей вдумчивого размышления.

На самом деле ему и дела не было до моего ответа. Он желал только слушать музыку моего голоса. Он наблюдал за движениями моих губ; каждое слетающее с них слово казалось пузырьком, который появлялся и исчезал…

Я прикинулась скромницей.

– Знаете, господин Пушкин, я всего лишь обычная девушка из семьи, лишь недавно получившей дворянство. Во мне нет ничего необычайного, разве что страсть к танцам, успехи в верховой езде и любовь к французскому языку.

– Ну что ж, – со смехом заявил Александр, – этого достаточно для самого взыскательного воздыхателя всей Российской империи!

– Господин Пушкин, я тоже могла бы похвастаться моим генеалогическим древом…

И я пустилась в невероятную историю:

– Знайте, что моим предком была амазонка! Мы были племенем женщин-воительниц, наши деревни располагалась по берегам Черного моря.

Александр вытаращил глаза. Я невозмутимо продолжила свой рассказ:

– Вы должны знать, что Александр Великий, не наш знаменитый царь, а греческий полководец, встретил мою прародительницу Фалестриду, царицу амазонок; он безумно в нее влюбился, и вот храбрейший женился на прекраснейшей… Посмотрите на меня, перед вами наследница их любви!

Александр внезапно перестал дымить своей трубкой, сглотнул слюну; он смотрел на меня в смятении, не отводя глаз, словно в наш экипаж проник сам дьявол. Чтобы окончательно его добить, я добавила:

– Вам, конечно же, знакома одна из наших легенд: наши женщины были грозными охотницами и отрезали себе правую грудь; это добровольное калечение позволяло им лучше стрелять из лука… По этой же причине нас звали «амазонками», от греческого «mazus», то есть «грудь» и частицы «а», означающей «без».

Александр смотрел на меня, разинув рот.

– Да, да, – отозвался он, – все знают эту легенду, но я был не в курсе таких подробностей.

– Это не «легенда», как вы утверждаете! – прервала я его тоном взрослого, который бранит маленького ребенка за невнимательность к своим словам.

– Как это?

– У меня, например, – добавила я, дерзко глядя на Александра, – правая грудь немного меньше левой!

Я сделала вид, что с наивным простодушием подношу руку к корсажу, дабы доказать истинность своих слов…

Но Александр поспешил остановить меня:

– Нет, нет, я вам верю, мадмуазель!

Довольная произведенным эффектом, я шаловливо заключила, бросив исподволь на него взгляд:

– Я забыла сказать вам, что у нас, амазонок, женщины выбирают мужчин, а не наоборот!

Александр покраснел, с него слетела вся его спесь. Я таки заставила его проглотить своих викингов! С высоты своих шестнадцати лет я не имела ни притязаний, ни дерзости меряться с тем, кто станет самым знаменитым поэтом России; однако единственным моим оружием было мое воображение, питаемое самым разнородным чтением, и я использовала его вовсю.

Намного позже, когда я уже была замужем, время от времени, стараясь придать беседе немного остроты, я пыталась по примеру писем мадам де Севинье превратить банальное происшествие в историческое событие. Увы, мои истории, неловкие и лишенные интереса, не имели успеха; они превращались просто в бабские пересуды! Чем больше я изощрялась, стараясь быть оригинальной, тем безнадежно яснее проявлялась моя эпистолярная манерность…

Александр исчез на долгие месяцы; он оставил меня, пообещав дать о себе знать. Я с нетерпением ждала его возвращения, как вдруг, без всякого предупреждения…