«И плоды превзойдут обещанье цветов». Эти стихи Малерба как нельзя лучше подходят для описания «болдинской осени», на протяжении которой Пушкин оказался заточенным в своем родовом имении из-за эпидемии холеры. За это время он создал множество шедевров.
Он закончил «Евгения Онегина», написал «Каменного гостя», «Повести покойного Ивана Петровича Белкина», «Сказку о рыбаке и рыбке», «Медного всадника», а также несколько десятков стихов.
Александр пребывал в крайнем возбуждении и думал лишь об одном: как вернуться ко мне. Разве сам он не объявил, что совершенно «огончарован»?
Увы, любые передвижения были ему недоступны. Его письма становились все более пылкими… Поддразнивая меня, сестры, также читавшие эти письма, смеялись, намекая на его «жгучую» любовь ко мне!
Метаморфоза свершилась: из чувствительных его послания становились романтическими, затем любовными и, наконец, откровенно страстными. Его эпистолы множились, и без нашего на то желания между нами устанавливались невидимые связи; как всем известно, разлука и расстояние усиливают чувства и подстегивают воображение.
Реальный облик Александра стирался в моем сознании, уступая место его улучшенному, идеализированному образу… Он становился выше ростом, красивее, мужественнее. В письмах Александра нарастала буря, я же писала мало или ужасные банальности; я боялась суда моего поэта. Десятки, сотни раз я пыталась представить себе нашу будущую встречу, прекрасно сознавая, что она никак не будет соответствовать тому его портрету, который я хранила в памяти.
Этот необычайно плодотворный в творчестве Александра 1830 год был отмечен двумя другими важными событиями: восстанием в Польше и революцией во Франции. Их объединяло только одно: стремление к Свободе.
В Польше 17 ноября 1830 года студенты подали знак к народному возмущению народа, требовавшего независимости.
На следующий год император Николай Первый ответил на это жестокими репрессиями.
Боги разгневались и отомстили: чудовищная эпидемия холеры обрушилась на часть России; она унесла десятки тысяч жизней, в том числе Константина, старшего брата императора, наместника Царства Польского…
Во Франции те же боги по политическим мотивам покарали короля Карла Х, который повел себя как деспот; в результате на протяжении трех кровавых дней – 27, 28 и 29 июля – народ Парижа бунтовал и в конце концов сместил короля, заменив его новым. В память об этом историческом моменте тот период стал называться «Три славных дня».
Итак, французы неожиданно решили избавиться от короля, который им разонравился; некогда всеми любимый и снисходительный Карл Х в начале своего царствования вызывал всеобщие восторги. Народ многого ждал от нового монарха, но с течением времени король переменился, превратившись в начинающего диктатора, не желающего считаться с избранным парламентом; он стал властным сувереном, поставившим себя вне закона.
Эти и подобные разъяснения я получала от Олимпы, моей преподавательницы французского, неотрывно следившей за событиями во Франции.
Я особо не интересовалась ни политикой, ни историей, но другим россиянам, обретавшимся за три тысячи верст от Парижа, французы казались самым оригинальным, необычайным и, главное, капризным народом на всей Земле; судите сами: на протяжении тринадцати веков у них был король; первый из них, Хлодвиг, появился еще в пятом веке; мы же в России обзавелись нашим первым царем, Иваном IV, только в веке шестнадцатом.
Затем, в восемнадцатом веке, они решили отрубить своему королю голову! Они устроили революцию, создали Республику; далее, очевидно, от недовольства и своими бесчинствами, и их результатом, они воспылали восторгом к некоему генералу Бонапарту и короновали его Императором Наполеоном I… Затем с присущим им непостоянством они отворачиваются и от него, избавляются от его присутствия и теперь уже горят любовью к новому королю Людовику XVIII. Но и от него они быстро устают и, мучаясь укорами совести… зовут обратно императора, вспомнив, что именно благодаря ему они познали славу и господствовали над миром. С той поры, неудовлетворенные и разочарованные тем, что не имеют ни императора, ни короля, они испробовали друг за другом целых троих: Людовика XVII, Карла Х и Луи-Филиппа. Внезапно они вспоминают о том, что во время революции «опробовали» Республику, и их охватывает смутное желание воротиться вспять… После всех политических перипетий этот народ – непостоянный, легкомысленный, непредсказуемый – в приступе ностальгии избирает своего первого Президента республики, но, решив, что данный титул недостаточно лестен для Франции, путем плебисцита нарекают его императором Наполеоном III. У французов острое чувство семейственности. Идеальным правительством для французского народа станет то же, что идеальная женщина для Александра: недостижимое!
Мы вновь увидели Александра только 5 декабря 1830 года, и он нас даже не предуведомил. Нашему удивлению не было границ. Как Улисс, возвратившийся на родной остров Итаку, Александр поступил на античный манер, подобно греческому герою. Но, в отличие от Улисса, он не устоял перед пением многочисленных сирен.
Хотя он и преодолел по дороге в Санкт-Петербург различные карантинные заграждения, его ждало нечто куда худшее – волшебница Цирцея, моя мать! Что же до меня, нежнейшей и робкой Пенелопы… я-то устояла под напором претендентов в женихи и готовилась встретить нашего поэта.
Мы с Екатериной и Александрой весело болтали в моей комнате и вдруг услышали, как громко хлопнула входная дверь; властный голос матери лихорадочно звал нас:
– Наталья, Екатерина, Александра!
Мать металась по дому как мышь, попавшая в лабиринт.
Она голосила:
– Он возвращается, возвращается, уже вернулся!
– Да кто же? – спросила я. – Что происходит?
– Пушкин возвращается, – выдохнула мать, а затем сурово обратилась ко мне. – Иди сюда, я хочу с тобой поговорить.
– Слушаю вас, маменька.
– Я случайно узнала, что Пушкин покинул свое родовое имение в Болдино и вернулся в Санкт-Петербург; слушай меня хорошенько, Наталья, и повинуйся беспрекословно; и не вздумай задавать глупые вопросы!
– Хорошо, маменька.
– Нам несказанно повезло: князь Мещерский по-прежнему проявляет к тебе интерес; взгляды, которые он на тебя бросает, более чем красноречивы: этот мужчина желает покорить молодую женщину и связать с ней свою судьбу, поверь моему жизненному опыту, – добавила она, убежденная собственными речами.
Мать впадала во все большее неистовство:
– Пойми, ты станешь княгиней; в скором времени ты войдешь в ближайшее окружение императора и императрицы; слуги будут кланяться тебе каждый день, едва ты появишься; почти каждый вечер ты будешь ездить на концерты, получать приглашения на балы и приемы; на каждый выход у тебя будет новое платье, ты заведешь личную портниху; твой куафер будет являться каждое утро, разве это не чудесно?
Я осмелилась ее прервать:
– Маменька, вы знаете басню Лафонтена «Молочница и кувшин с молоком»? Надеюсь, финал у нас будет иным!
– Дурочка, – отозвалась мать.
– Я лишь хотела пошутить, мне кажется, вы так нервозны, – кротко заметила я.
– А теперь послушай меня. Когда Пушкин придет, ты должна напустить на себя самый ледяной, надменный и жеманный вид, ты не будешь улыбаться всем его комплиментам, словно они обращены не к тебе, а к кому-то другому, ты будешь лишь кратко отвечать: да, нет. Нужно сделать так, чтобы он сам передумал на тебе жениться. А потому тебе следует выглядеть как можно более неприятной и отталкивающей; он должен увидеть тебя холодным чудовищем, бесчувственным и не слишком привлекательным. Его возвращение – катастрофа, оно полностью нарушает все мои планы относительно такого исключительного претендента, как князь Мещерский; ты все хорошо поняла, Наталья?
– Да, маменька, я сделаю, как вы скажете.
– Твой брак с князем Мещерским станет для нашей семьи несказанным везением.
– А для меня? – осмелилась я спросить.
– Разумеется, дурочка; поднимемся наверх и подготовимся, он должен появиться где-то через час.
Мать собрала всех слуг и по своему обыкновению начала раздавать властные приказы; челядь ее ненавидела. Ей придумали прозвище «Ивановна Грозная» с ясным намеком на лютого царя, чье правление утопало в терроре.
Она всегда находила повод грубо осадить или унизить прислугу, злобно давая понять, что они лишь люди второго сорта, просто имущество.
В сущности, это было не так уж далеко от истины, крепостные являлись ходячей звонкой монетой. Чем больше земли и «душ», то есть крепостных, которые к этой земле были приписаны, имелось у владельца, тем богаче он был. Когда он продавал свою земельную собственность, то уступал ее вместе с «душами»… Частенько это давало возможность смошенничать, особенно когда в передаточную опись включались уже умершие крепостные. Ведь благородный человек не унизится до того, чтобы их пересчитывать!
Так, Николай Гоголь, друг Александра, через пять лет после его смерти, в 1842 году, опубликовал роман «Мертвые души», который как раз и повествовал о плутовстве одного беспардонного пройдохи, торговавшего уже несуществующими душами!
Нам с сестрами было стыдно за то, как мать обращалась со слугами. И она была не единственной, кто вел себя подобным образом, ее подруги поступали так же.
Когда они раз в неделю собирались вместе «на чай», любимой их темой было обсуждение оплошностей и неловкости слуг, над которыми они нещадно насмехались; какое увлекательное занятие! Достаточно было услышать их презрительный истеричный смех, чтобы догадаться, о чем шел разговор.
Однако наиболее несчастными и заморенными были те крепостные, которые работали в полях; я удивлялась, почему они не бунтуют. Возможно, будучи глубоко религиозными, они полагали, что Господь обрек их на такую судьбу во искупление первородного греха.
А верхом парадокса было то, что мать желала быть любимой «своими людьми». Ее вечной присказкой было:
– Мои люди делают то, мои люди делают се, мои люди думают, что…
Это собственническое «мои» возвышало ее в собственных глазах и поддерживало ощущение матриархата; другим доказательством было то, что она насильно отселила полусумасшедшего отца в дальний закуток дома…
Она пила все больше и больше; часто, пьяная, она начинала бредить. Как некоторые алкоголики, которые хотят с одной стороны скрыть, до какой степени они захмелели, а с другой – не терять чувства собственного достоинства, она обращалась к воображаемой аудитории и декламировала раз за разом:
– «Вино свойственно лишь человеку»
и
– «Вино является высшим проявлением культуры в этом мире!»
Произнеся эти исторические слова Рабле, она погружалась в глубокий сон, дабы проспаться после общения с «божественной бутылью».
Больше всего от нее доставалось поварам, потому что, желая сохранить стройность, она старалась соблюдать диету; ей не нравилось ни одно блюдо, и она проявляла безмерную капризность.
Любая помеха превращалась в трагедию. Ей была невыносима мысль, что она стареет; когда-то она была королевой красоты, окруженной мужским восхищением и лестью. Сегодня же она видела в зеркале отражение дурнеющей женщины; желчный характер отражался на ее лице, подчеркивая морщины; злобность натуры выплывала наружу…
– Наталья, поди сюда и надень это платье.
– Но, маменька, оно же совсем старое, я уже столько лет его не ношу и как раз собралась отдать его какой-нибудь из наших служанок.
– Нет, – не терпящим возражений тоном заявила мать, – именно его ты и наденешь, ведь оно делает тебя не такой привлекательной. В нем ты похожа на провинциальную старую деву, которая закончит свои дни в монастыре, и это ровно то, что требуется! Надень также стоптанные туфли, а волосы собери в строгий пучок; и, конечно же, не вздумай подкраситься!
Снизу, от входной двери послышались звуки боевой тревоги и раздались радостные восклицания: это был голос Александра, он шутил с встретившей его прислугой.
– Привет всем домочадцам, – зычно вскричал Александр.
Похоже, он пребывал в прекрасной форме, начало было многообещающее.
Каждое появление Александра несло с собой радость и нечто необычное.
Я нетерпеливо и с некоторым замиранием сердца ждала этого события; лишь накануне встречи я осознала, что встреча с человеком, которого давно не видела и страстно желала увидеть вновь, давала волю воображению, уносящему нас в неизведанные дали… И в сам момент воссоединения после столь долгого ожидания и постоянного напряжения – удар молнии, а потом ничего, ни единого слова… нечто вроде оргазма свидания!
Мы с сестрами всякий раз заранее наслаждались уготованным нам спектаклем. Он был словно порыв свежего воздуха в удушливой и напряженной атмосфере, царящей вокруг матери.
В этом театральном представлении Александр отвел себе благую роль: придя в дом, он задаривал презентами моих сестер Екатерину и Александру; к ногам матери он слагал самые пошлые знаки почтения, которым всегда предшествовал огромный букет редких цветов, со всей возможной деликатностью доставленный специальным посыльным ровно за час до его прихода.
Что касается меня, то я получала или драгоценное украшение, или французское платье, которое он специально заказал, загадочным образом узнав мои точные размеры…
Александр, как доблестный рыцарь без страха и упрека, припадал на одно колено; он ждал причащения от моей матери, после чего обрушивал на нас все разом – свою любовь, свои подарки, свою славу.
Когда он бывал в особенно хорошем расположении духа, его экспромты становились непредсказуемыми; он рассказывал невероятные истории, и мы никогда не знали, были ли они целиком выдуманными или же имели место в действительности. Однажды за игрой в карты он обвинил графа Зубова в нечестной игре. На следующее утро, в день дуэли, Пушкин появляется в назначенном месте, с аппетитом поедая черешню из пакета и небрежно сплевывая косточки. Полковник стреляет, промахивается, а Александр, продолжая лакомиться черешней, спрашивает противника:
– Вы удовлетворены?
Полковник кидается к Александру… с объятиями!
Тот останавливает его со словами:
– Это уже лишнее.
О проекте
О подписке