Эта книга, как и предыдущие относится к жанру фантастики, но я бы не решился к приставке научная либо сказочная, правда эти понятия чуточку сохранились. Мне кажется, для новой книги больше подходит детективно-приключенческое определение. Надеюсь, вам будет не скучно увидеть моих героев достойно прошедших испытания в веках и на удивительных планетах.

2018г.

«Аладдин» № 007

В день нашей смерти приходит ветер, чтобы стереть следы наших ног. Если бы это было не так, было бы, будто мы еще живы. Поэтому приходит ветер стереть следы наших ног…

(из песни бушменов).

Предки.

– Я, по дороге из Варшавы, специально дал небольшой крюк, передать вам привет от генерала Домбровского.

– Не раз мы с ним были в бою рядом…

– Сейчас он организует оборону Варшавы. Все рвутся утопить в крови восстание: пруссаки, австрийцы, русские. Особенно зверствует Суворов, его солдаты несут по городам и селам на штыках детей. Мол вы будете бунтовать, то и ваших словно букашек наколем.

Статный седой пан со свежим шрамом на левой щеке и рукой на перевязи нервно обернулся на дверь, сквозь которую пробивался слабый писк.

– Жена рожает, первенца, – объяснил он странные звуки.

Пан, прихрамывая, подошел к инкрустированному столу в центре большого зала и налил в бокалы красного вина.

– Располагайтесь, – он указал на уютное кресло, пододвигая ко мне бокал, и добавил слуге, топтавшемуся у порога. – Приготовьте пану…

Хозяин внимательно на меня посмотрел, надеясь на подсказку. Как он ни старался быть внимательным к гостю, но его словно не было со мной. Он помимо воли старался не упустить ни звука за дверью роженицы. И, несомненно, не слышал, как слуга представил меня несколько минут назад.

– Тадеуш, – еще раз представился я.

– Пану Тадеушу обед подай побыстрее, видишь, он наверняка голоден с дороги и согрей комнату, – хозяин усадьбы вновь обернулся ко мне. – Ведь вы не откажете старику в рассказе о последних новостях. У нас места глухие. Скорее зубр или медведь забредут, чем такой высокородный пан, как вы.

Я рассказывал последние политические и военные новости, к сожалению, неутешительные. А хозяин вспомнил победу под Рославицами, тогда он получил ранения, а Костюшко жезл генералиссимуса. Он сожалел, что не может сейчас поддержать Домбровского, рука саблю не удержит. Он левой подливал вина и рассуждал о судьбе многострадальной родины.

Я знай себе, прихлебывал из бокала, изредка вставляя пару фраз в монолог гостеприимного хозяина, с интересом анализируя его и свое родовое гнездо.

Если бы этот седой пан только знал, что я его потомок, что меж нами лежат века. Впрочем, раскрывать свое истинное лицо не входит в мои планы даже перед родным человеком. Табу. Наблюдатель, путешественник, разведчик из будущего, называйте, как хотите, обязан скрывать из какого он времени на самом деле. А иначе столько пространственно-временных парадоксов неминуемо наплодишь…

Меня с детства увлекали загадки прошлого, не удивителен выбор профессии историка. Но больше всего свербели во мне загадки своего рода, особенно сказочная судьба моего пра-пра-… деда, который, скорее всего и пищал из-за двери. Который едва выжил младенцем, но в итоге оказался долгожителем-рекордсменом.

Дверь открылась. На пороге стоял встревоженный старичок, протирая ручником пальцы. На белом полотне оставались алые пятна. Он уводил глаза в сторону и едва из себя выдавил:

– Пан Иосиф…

– Ну, не тяни.

– Пани Мария родила без осложнений, но… – старичок споткнулся на фразе, повисла тревожная пауза, но он собрался с духом и продолжил: – Мальчик родился совсем слабенький, зовите священника, не жилец он. И не медлите, как бы не остался не крещеным.

Иосиф побледнел, глотнул добрых пол бокала и рявкнул: – Антось!

На пороге мигом появился все тот же слуга.

– Немедленно запрягай, скачи за попом к униатам.

Слуга недоуменно посмотрел на хозяина. Он-то знал, что по закону майората в роду Пиотухов наследство переходит старшему мальчишке, но, если он католик. Почему новорожденного лишают наследства, чем он успел провиниться?!

– Лучше православным помереть, чем нехристем. Поп ближе, а пока до ксендза доберешься, так сын успеет Богу душу отдать. – Ответил на немой вопрос пан Иосиф.

Хозяин вернулся к столу и добавил мне:

– Вы уж меня извините, сами видите…

Оправдания моего древнего предка прервала молодая служанка с подносом, заставленным дымящимся аппетитным угощением.

Мы опять остались одни. Предок почти не ел, волновался за малыша. Я-то был уверен: не может мой прародитель умереть, не оставив потомков, как иначе появлюсь я?

Я с интересом оглядывался. Родовое гнездо Пиотухов оказалось совсем не бедным. Пол – мозаичный паркет. Стены драпированы тканью. Под потолком хрустальная люстра с множеством свечей. И везде на стенах оружие: сабли, пистолеты, ружья.… А на самом видном месте красовалось вооружение летучего гусара. Такие были лишь в Польше и Литве. Правда и они немного отличались. У польского гусара грудь защищали пластины, а литовского воина предохранял панцирь. Панцирь на стене и шлем не только украшали гостиную, на них остались характерные вмятины от оружия врага. Но их хоть сейчас надень и в бой. Особенно впечатляли крылья. Я сразу представил хозяина в амуниции под крыльями и на быстром коне – летучая смерть. Врагам такого воина не позавидуешь. Но крылья имели не только психологический эффект, а еще защищали от ордынского аркана. А именно Орда с ее передовым отрядом Московией (Ордой Залеской) и была главным врагом Литвы и моих предков. Почти на пол длины стены висело огромное, в пять метров копье. Говорят, с разгона гусар мог насквозь пробить таким копьем врага в самых тяжелых доспехах.

– Клянусь, пан Тадеуш, перед Богом клянусь, – Иосиф перекрестился, глядя на закатное светило. – Если выживет младенец, то будет защитником родины. Воспитаю искуснейшим воином. До своего последнего часа клинок не выпустит.

Я понимал предка, ведь его родина обречена, ей не выстоять. Но воин никогда не сдается. И он готов был положить даже жизнь первенца на алтарь свободы отечества. Интересно, если бы он знал будущее, то переменил бы свое решение?

После еще одного бокала, без стука, вошел слуга с безбородым попом в черной рясе.

Иосиф, молча, указал попу на дверь, и мы все вошли в комнату роженицы. Она лежала под одеялом. Бесконечно уставшая, бледная, печальная и одновременно прекрасная и любимая, моя прародительница.

Малыша взяли из колыбельки, и священник приступил к таинству крещения.

У меня на пальце всегда одет перстень, сверхсекретная разработка моего времени. Он перенес меня в этот бурный конец 18 века, в 1794 год, он сверхмощный компьютер, моя дополнительная память, прибор способный усилить мое восприятие и многое другое ему по плечу. Чем не джинн из восточной сказки? Только могущественный дух скрывался не в лампе Аладдина, а в скромном на вид колечке. Неудивительно, что серия таких украшений получила маркировку «Аладдин». Мое изделие шло под № 007.

Когда поп завершил свой ритуал, то я тоже успел диагностировать своего новорожденного предка. Не будь почти всемогущего «Аладдина», жить младенцу осталось бы не больше получаса. А по семейному преданию, он должен попасть в Царство Мертвых на 124 году жизни. И по тому же преданию он родился едва живой. Первая часть семейной хроники сбылась, но мне больше нравилась вторая, история долгожителя.

– Пан Пиотух, – обратился к отцу младенца. – Я смогу его вылечить.

– Вы?!

– Я учился в университетах Кракова и Падуи. Необходимо немедленно оказать помощь, малыш вот-вот умрет.

Пан Иосиф глянул на лекаря. Тот беспомощно развел руки.

– Ну что же, лечите пан Тадеуш. Теперь его жизнь в ваших руках и Господа.

Я склонился над посиневшим и задыхающимся тельцем, скрывая свои манипуляции от окружающих. Незаметно ввел внутримышечно инъекцию.

Натужное дыхание успокоилось, сердечко стало работать без сбоев.

Я передал малыша на руки лекаря.

– Он будет жить. Потребуется лишь обычный уход.

– Что вы с ним сделали?! – лекарь смотрел на ребенка, словно на чудо Господа Бога. А на меня выпучил глазищи, как будто узрел Творца или, по крайней мере, одного из его ангелов. Его глаза жадно просили ответ.

– Секрет, – кратко отрубил излишнее любопытство.

И лекарь сдержал назревшую лавину вопросов.

Конечно, дать жизнь умирающему, значит преступно вмешаться в ход времени, создать парадокс. Но дать умереть своему предку, не оставив потомства, еще больший парадокс. По крайней мере, я выбрал зло, не ставящее под сомнение мое существование. Своя рубашка ближе к телу. Помимо того я не собирался оставлять в отчете это вопиющее нарушение правил поведения во Времени.

Повстанцы.

Лишь проскакал за ворота усадьбы Пиотухов, свернул в рощицу и дал новое задание кольцу – моей палочке-выручалочке. Мое кольцо значилось в лаборатории под инвентарным номером № 007. А всего их было на всем свете 30 штук. Соответственно погружалось в Историю 30 подобных мне исследователей, еще в лаборатории работало несколько спецов по физике времени. Вот и весь наш засекреченный, даже в моем времени, штат.

Кольцо сразу среагировало на приказ агента 007 (меня не раз приятели в шутку называли из-за номера кольца Джеймсом Бондом) и перенесло в ту же рощицу, но на полвека спустя, в неспокойные тридцатые годы 19 века, из одного восстания перелетел в другое.

Здесь я должен выследить и вернуть в мое время беглого сумасшедшего. Так что на сей раз я впервые в истории лаборатории не наблюдатель, а именно агент. Чем не Джеймс Бонд?! Но одновременно хотел проследить за своим предком, которого я вчера или полвека назад вылечил. Все зависит от того, как считать время. Так вот, во мне зудело смутное подозрение, что без еще одного парадокса он вряд ли выживет и оставит потомство.

Я упрямо настроился вмешаться во Время. Меня словно нашкодившего котенка, могли выбросить с любимой работы. Но без любимого дела еще можно прожить, а можно ли вообще появиться на свет, если тебя некому родить? А спасенному мной младенцу хоть и натикало уже под сорок лет, но он числился холостым, и мой следующий предок еще не появился на свет.

Ответственность задания и даже беспокойство за свое существование не смогли оторвать от созерцания природы. В мой век хоть цивилизации много, но о диком лесе можно и не мечтать. Вот я и любовался вершинами сосен. Они словно пытались сдвинуть облака, по крайней мере, пытались зацепиться за них верхушками, но те лениво плыли по небу. Хоть стволы за полвека стали значительно толще, вытянулись поближе к небу, но не могли царапнуть облака. А вот хвойный аромат все пропитал. От него я охмелел, сами деревья пьяно качались, а осоловевшие пушистые сугробы лениво плыли в никуда. Не успел я толком надышаться лесом, прослушать трели птиц, как идиллию разбил грубый окрик.

– Стой, кто идет?!

«Колечко как-то пассивно себя ведет? Неужели оно проморгало засаду?!»

– Не видишь? – крикнул из кустов второй голос. – Одет, как пан, значит – инсургент, повстанец. Чего тут разбираться.

Раздался выстрел, и пуля врезалась в грудь. Боль – врагу не пожелаешь, но защитная прозрачная пленка сдержала натиск свинцового ядрышка, не дала прогрызться в плоть.

Второй солдат выскочил из кустов, направляя на меня длинный ствол.

«Невидим», – спешно приказал кольцу, и оно послало иллюзорные картинки в головы двух опешивших солдат.

У обоих оружие выпало из рук, они истерично молились оберечь их от злого духа.

Кольцо могло заморочить мозги любому, но не дальше, чем за 50 метров. Вот я и стоял возле двух российских «героев», но мне быстро надоела их затянувшаяся молитва. Пришлось напустить на них огромного иллюзорного черта с огромной вилкой и истекающего голодной слюной.

Солдаты бежали, забыв о ружьях и присяге. За исключением синяка от пули, все хорошо кончилось. Но не в первый раз мне не понравилась бездеятельность кольца, ведь оно, несомненно, могло заранее предупредить о засаде. Но оно, словно джинн в сказочной лампе, молчало в тряпочку. Все же в конструкции «Аладдина» проглядывала несомненная недоработка.

Засада и масса иных признаков говорили о готовящемся сражении. Я включил систему анализа на полную мощность, и достаточно четко услышал команды на русском артиллеристам, пехоте, гусарам. Еще едва уловил тихое перешептывание на литовском (его скоро переименуют в белорусский) повстанцев. Повстанцы были окружены засадами и несколькими довольно крупными подразделениями.

Я оставил в кольце программу невидимости, так безопаснее, и направил коня в самую гущу событий.

Скакун нес по роще у края болота. Копыта вгрызались в податливую почву. Земля чавкала, пытаясь присосаться к ногам, но лишь вылетала вслед коню, перемешанная с ярко-зеленым дерном.

На опушке, рядом со мной, скрытно стояла сотня гусар. На поле открыто, без маскировки расположилась артиллерийская батарея в четыре ствола. Жерла орудий направили на опушку с противоположной стороны поля точно в направлении повстанцев, видно каратели были хорошо информированы. Из хвойного леса, между мной и повстанцами, вышла строем на поле пехота, 103 человека, подсказало умное колечко. Шум из леса, немного позади группы повстанцев подсказал, что в тыл храбрецам движется не меньше батальона пехоты и около сотни драгун.

«Обречены! – не сомневался я. – Но Иосиф, всех первенцев в роду Пиотухов одинаково называли, обязан выжить. Иначе я исчезну!»

Пехота беспечно шла по полю строем, выдвигаясь перед артиллерией и, на погибель себе, перекрывая сектор обстрела пушкарям.

Ошибку русских мигом заметил Иосиф.

– Мы обречены, – отфильтровало кольцо речь от посторонних шумов. – Даже, если сдадимся, нас повесят. Но я перед смертью напою саблю кровью врагов. Отомщу за унижения края, за детей на суворовских штыках, за виселицы вдоль дорог. За поруганную отчизну не жалейте врага. Умрем с честью. Вперед, за Литву, за свободу!

Из опушки леса вылетел Иосиф. Словно ангела смерти нес его вороной конь, и как у ангела над ним трепетали огромные крылья.

«Да он же в доспехах крылатого гусара!?» – я сразу узнал панцирь по особым вмятинам, их видел еще вчера (по моим часам) в день рождения повстанца. Гусарское облачение тогда красовалось на стене. Уже тогда оно считалось устаревшим вооружением, но видно трудно было по-иному экипироваться.

Вслед за предводителем летело еще шесть крылатых гусар и разношерстно вооруженные воины. Всего 63 всадника оставило информацию дотошное в арифметике колечко.

Пехота изумленно распахнула рты и вытаращила глаза. Ведь их готовили к незначительному, почти безопасному уничтожению плохо вооруженного и неопытного противника, а тут такое. Я видел, как у многих тряслись коленки, а кое-кто обмочился. Но будь я на месте русских, то тоже мечтал бы о памперсах.

«А если прорвутся?!» – сам не верил догадке, но подсознание выплескивало именно эту несбыточную надежду.

Повстанцы летели молча. Именно летели, без истеричного «ура», лишь топот и храп коней, лишь ненависть и готовность умереть и убивать накатывались неумолимой лавиной на растерявшуюся пехоту.

Наконец офицер опомнился, выхватил ружье из трясущихся рук солдата, но и самого нервы подвели. Пуля по касательной скользнула по гусарской броне, оставив еще одну борозду. Офицер бросил ружье, но саблю достать не успел – его голова покатилась по сочному разнотравью, в последний раз глядя на Мир.

А окровавленная сабля Пиотуха уже нашла очередную жертву. Остальные повстанцы методично крошили врага, хладнокровно вонзали в противника копья. Мало кто из пехоты и артиллеристов уцелел, разве что утаился, притворившись убитым.

Победители обошлись без убитых, лишь несколько раненых и потеряли четырех коней.

– Пан Иосиф, – крикнул один из безлошадных. – Уходите, мы вас прикроем.

Он указал рукой на опушку, из которой они сами недавно атаковали врага. Оттуда сомкнутыми рядами выходила пехота и строилась кавалерия.

Иосиф кивнул.

– Прощайте! – крикнул безлошадным добровольцам, а остальным указал на нового врага. – Атакуем их. Их смерть – наш единственный шанс.

Повстанцы повернули коней на гусарскую сотню, которая недавно скрывалась недалеко от меня, а сейчас выдвигалась на поле боя.

Сотня с криком «ура!» понеслась на повстанцев. Те, молча, скакали навстречу. Две бешеных ненависти столкнулись, смешались в безжалостной сече. Звон сабель, стрельба, крики, стоны, ржанье переплелись на краю поляны.

Из калейдоскопа смертей в жестокой сече я вычленил своего подопечного. Когда кавалерия противников смешала ряды бойцов, Иосиф удалым ударом срубил руку с саблей, а затем и голову командира гусарской сотни. Еще метко разрядил два допотопных пистолета в гусаров. Сейчас он сошелся в поединке с красавцем подпоручиком, но получил две пули в спину. Броня не справилась с выстрелами в упор. Кто-то из товарищей зарубил стрелка, не дав выпустить третий заряд, но Иосифу хватило и этих пуль. Он на глазах бледнел, но опыт и воля помогли перехитрить, почуявшего легкую жертву противника. Когда молодой офицер пытался, упираясь саблей в саблю, сбросить ослабевшего повстанца, тот второй рукой ткнул в нос врага. На мгновение офицер потерял ориентацию, а Иосифу и этой крупицы времени хватило воткнуть саблю в шею оккупанта.

Яростная рубка длилась всего минут пять. Поле усеяли павшие гусары и повстанцы, копыта скользили в густой крови. Но маленькая победа досталась, еще недавно обреченным Иосифу и еще шестерым его соратникам. Они прорубили дорогу в жизнь, посмеялись над старухой с косой.

– Будем уходить болотом, – Иосиф указал саблей в направлении отхода, а ослабевшая рука дрожала, едва не роняя оружие.

Кони приближались к опушке, рядом со мной. А за ними четыре повстанца пустили в ход артиллерию. После двух удачных залпов русские ретировались в лес. Но не прошло и минуты, как их вытолкали на поле офицеры, и с неуверенным «ура» пошли вперед. С фланга драгуны тоже неслись на батарею повстанцев.

Батарея огрызнулась еще одним залпом, оставив плеши в рядах наступавших. Повстанцы, так и не успев перезарядить стволы, пали под саблями и копытами врага. А те еще долго с наслаждением топтали уже мертвых, но не сломленных до последнего вздоха упрямых литвинов.

Я пустил коня легкой рысью вслед за беглецами. Ветви молодой ольхи и березы иногда неприятно хлестали по лицу, но я не сбавлял темп, держась метрах в тридцати от повстанцев.

На краю болота Иосиф остановил поредевший отряд.

– Восстание разгромлено, но дух свободы останется, если выживет, хоть один из нас. Мой последний приказ: спасайтесь. Уходите через болото по одному. Оружие спрячьте, потом еще пригодится. Обходите кордоны, а если попадетесь, то отрекайтесь от своего участия в восстании. Нет в этом «отречении» предательства, нет греха. Прощайте.

«Ну, вот и все, кажется, умираю, – без сожаления оценил ситуацию Иосиф. – Главное, не показать товарищам слабость тела, иначе меня не бросят. Все равно не спасут, а сами глупо погибнут. Еще минутку бы продержаться в седле».

«Аладдин» различил короткие слова расстающихся братьев по оружию, а затем чавканье топкой земли. Кольцо определило, как они рассредоточились веером, пробираясь неприметными тропками среди трясины вглубь болота.

Но одна лошадь, мохноногий крепкий дрыкгант, стояла. По дыханию лошади и наездника кольцо определило – это Иосиф.

Моя лошадь вязла не меньше остальных, но мой помощник на пальце глушил чавканье болта и все остальные шумы от меня и коня в мозгах моего предка и его лошади. Раненый естественно не обратил внимания на меня, даже когда остановился рядом с ним. Правда, Иосиф не увидел бы меня и без моих волшебных штучек. Он потерял сознание, но чудом держался в седле.

Я перевел себя в видимый режим и ввел общеукрепляющее снадобье смертельно раненому.

Укол подействовал быстро: Иосиф разлепил глаза. Густой мрак бледнел, расплывчатая зелень постепенно слепилась в знакомую болотистую опушку.