У пристани Ролло окликнула Сьюзан Уайт, дочка пекаря и его ровесница. С этой милой девчушкой, мордашка которой очертаниями напоминала сердце, Ролло по молодости целовался и даже отваживался немножко распускать руки. Именно тогда он осознал, что плоть не имеет над ним той власти, какой она обладала, похоже, над парнями вроде Донала Глостера и Неда Уилларда. В общем, посиделки со Сьюзан ничем таким не закончились. Наверное, рано или поздно ему все равно придется жениться, чтобы какая-то женщина занималась хозяйством, но уж он подыщет себе кого-нибудь познатнее, чем дочка пекаря.

Сьюзан не затаила на него зла – у нее было много поклонников.

– Жаль, что так случилось с вашим грузом, – сказала она сочувственно. – Несправедливо, правда?

– Правда. – Ролло ничуть не удивился тому, что история уже разошлась по городу. Половина Кингсбриджа, так или иначе, занималась морской торговлей, а потому едва ли не всякий интересовался новостями с моря, хорошими и дурными.

– В следующий раз непременно повезет, – утешила Сьюзан. – Присловье такое есть.

– Надеюсь, оно сбудется.

Сьюзан с любопытством покосилась на Осмунда, гадая, должно быть, куда тот направляется вместе с Ролло.

Юноше не хотелось ничего объяснять, поэтому он поспешил завершить разговор:

– Извини, я тороплюсь.

– До свидания!

Вдвоем с Осмундом они зашагали дальше. Донал жил на юго-западе города, в мастеровом квартале, известном как Тэннерис. С давних пор горожане побогаче выбирали для себя север и восток. Земли вверх от моста Мерфина с незапамятных времен принадлежали аббатству, и вода там была чище. Городской совет распорядился, чтобы мастерские строили ниже по течению, и теперь все кингсбриджские грязные производства, будь то дубильная мастерская, красильня, сарай для промывки угля или бумажная мастерская, сливали отходы в реку ниже моста; так продолжалось столетиями.

Ролло думал, что завтра воскресенье и люди будут обмениваться новостями в церкви. К вечеру весь Кингсбридж узнает о судьбе «Святой Маргариты». Одни могут сочувствовать, как Сьюзан, а другие будут говорить, что сэр Реджинальд сглупил и позволил себя обмануть; и все, буквально все, станут смотреть на Фицджеральдов с жалостью и недоумением. Ролло словно наяву услышал, как горожане делятся друг с другом запоздалой мудростью – мол, Филберт всегда был скользким типом, никто не заключал с ним удачных сделок, и сэру Реджинальду следовало это знать. Юноша скривился, будто откусив кислый плод. Ему претила сама мысль о том, что на его семью станут взирать свысока.

Но горожане заговорят иначе, когда Филберта арестуют за распространение ереси! Они увидят в этом заслуженное наказание. Будут говорить: «Не стоило мошенничать с сэром Реджинальдом, Филберт должен был это знать». Честь семьи будет восстановлена, и Ролло снова сможет с гордостью называть людям свое имя.

Если только заставит Донала признаться.

Ролло первым подошел к маленькому домику Глостеров. Дверь открыла женщина, в которой с первого взгляда угадывалась близкая родственница Донала.

Едва завидев Осмунда, она всплеснула руками.

– Господи, что еще натворил мой сын?!

Ролло протиснулся мимо нее в дом. Осмунд вошел следом.

– Не вините его, прошу, – сказала женщина. – Он сильно расстроился, вот и напился.

– Ваш муж дома? – спросил Ролло.

Ролло совсем забыл об этом. Что ж, тем проще.

– А где Донал?

– Сейчас позову.

Женщина было отвернулась, но Ролло схватил ее за руку.

– Когда я говорю с вами, вы должны слушать меня! Я не просил его позвать. Я спросил, где он.

В ее карих глазах сверкнул гнев, и на мгновение Ролло почудилось, что женщина закричит – дескать, она вольна вести себя, как пожелает, в собственном-то доме; однако она совладала со своими чувствами, сообразив, должно быть, что упрямство лишь ухудшит положение ее сына.

– Он в постели, – сказала она, опуская голову. – Первая дверь наверху.

– Ждите здесь. Осмунд, пошли.

Донал распростерся на кровати, даже не подумав раздеться, – снял только башмаки. В комнате изрядно воняло, хотя, похоже, мать проветривала за сыном, спьяну пускавшим ветры. Ролло потряс Донала за плечо. Тот приподнял голову и осоловело огляделся. Когда увидел Осмунда, он сел прямо и воскликнул:

– Господи Иисусе, смилуйся!

Ролло присел на край кровати.

– Господь помилует тебя, если ты скажешь правду. Ты вляпался в беду, Донал.

Юнец растерялся.

– Э… О чем ты?

– Не припоминаешь наш разговор в таверне?

Глаза Донала забегали. Он честно пытался вспомнить.

– Ну… смутно…

– Ты сказал, что ходил на протестантскую службу вместе с Кобли.

– Я не мог такого сказать!

– Я передал твои слова епископу Джулиусу. Тебя обвиняют в ереси.

– Нет! – Церковный суд редко кого-либо оправдывал. Считалось, что, если человек и вправду невиновен, его попросту не в чем было бы обвинять.

– Тебе же будет лучше, если признаешься.

– Да в чем признаваться-то?

– Выбить из него правду? – спросил Осмунд.

Донал совершенно спал с лица.

От двери послышался голос его матери:

– Ты не станешь ничего из него выбивать, Осмунд Картер. Мой сын живет по закону, он добрый католик, а если ты тронешь его хоть пальцем, неприятности будут у тебя!

Это была пустая угроза: Осмунда никогда не наказывали за избиение людей. Но Донал все же приободрился.

– Я никогда – слышите, никогда! – не участвовал в протестантских службах! Ни с Филбертом Кобли, ни с кем-либо еще!

– Вы не имеете права задерживать человека за пьяную болтовню, – прибавила миссис Глостер. – Если попытаешься, молодой Ролло, то лишь выставишь себя дураком.

Ролло мысленно выругался. Миссис Глостер его раскусила. Он совершил ошибку, когда стал допрашивать Донала у того дома, под боком у заботливой маменьки. Но это легко исправить. Он не позволит какой-то старухе помешать мести Фицджеральдов состояться!

– Надевай башмаки, Донал! – велел Ролло. – Ты пойдешь с нами в гильдейское собрание.

– Я тоже пойду, – заявила миссис Глостер.

– Нет, не пойдете, – возразил Ролло.

Глаза женщины снова сверкнули, и Ролло добавил:

– Если я увижу вас там, вы тоже окажетесь под стражей. Вы наверняка знали, что Донал посещает эти богохульные службы, значит, вы виновны в укрывательстве преступника.

Женщина снова опустила голову.

Донал натянул башмаки и поднялся.

Ролло с Осмундом вывели его из дома, провели по главной улице до перекрестка и затолкали в подвал здания гильдейского собрания. Ролло послал одного из стражников за сэром Реджинальдом, и тот явился несколько минут спустя – в сопровождении епископа Джулиуса.

– Ну что, юный Донал, – сказал Реджинальд с притворной доброжелательностью, – надеюсь, ты догадался, что изрядно облегчишь свою участь, если сознаешься.

Голос Донала дрожал, но слова прозвучали вызовом:

– Я не знаю, что нес, когда был пьян, но уверяю вас – я никогда не бывал на протестантских службах!

Ролло забеспокоился. Этак, глядишь, слизняк ничего не расскажет.

– Позволь кое-что тебе показать. – Реджинальд подошел к тяжелой двери, откинул увесистый засов и распахнул дверь. – Иди сюда и посмотри сам.

Донал нехотя подчинился. Ролло последовал за ним. Взгляду открылась комната без окон с высоким потолком и земляным полом. Пахнуло застарелой кровью и дерьмом, как на скотобойне.

– Видишь крюк на потолке? – негромко спросил Реджинальд.

Донал кивнул.

– Тебе свяжут руки за спиной, – спокойно объяснил Реджинальд. – Другой конец веревки зацепят за этот крюк и подтянут тебя вверх.

Донал судорожно сглотнул.

– Боль будет невыносимой, уж поверь, но сперва твои плечи не вывернутся, это происходит не слишком быстро. К твоим ногам привяжут тяжелые камни, чтобы усилить растяжение. Когда ты лишишься сознания от мук, тебе в лицо плеснут холодной водой, чтобы привести в чувство. А боль останется. Чем тяжелее будут камни, тем она будет становиться сильнее. В конце концов твои руки вывернутся. Звучит ужасно, верно?

Донал побелел лицом, но все еще сопротивлялся.

– Я живу в Кингсбридже! Меня нельзя пытать без королевского соизволения!

Это было правдой. Тайный совет короны не давал разрешения на пытки горожан. Конечно, правило часто нарушалось, но горожане Кингсбриджа знали свои права. Если выяснится, что Донала пытали незаконно, шума будет не избежать.

– Будет тебе соизволение, юный глупец!

– Покажите мне его! – В голосе Донала сквозил страх, но упорства ему было не занимать.

Ролло приуныл. Похоже, им придется отступиться. Они испробовали все способы, чтобы запугать Донала и вырвать из него признание, но ничего не добились. Судя по всему, гнусный Филберт сумеет избежать заслуженного наказания.

Тут заговорил епископ Джулиус:

– По-моему, юный Донал, нам с тобою есть о чем побеседовать наедине. Не здесь, нет. Идем со мною.

– Хорошо, – согласился Донал. Он явно перепугался до полусмерти, но был готов пойти куда угодно, подумалось Ролло, лишь бы вырваться из этого подвала.

Джулиус вывел Донала наружу. Ролло и сэр Реджинальд шагали следом, отстав на несколько ярдов. Ролло гадал, что замыслил епископ. И удастся ли, черт подери, спасти честь и достоинство семейства Фицджеральдов?

По главной улице дошли до собора. Джулиус провел всех внутрь сквозь маленькую дверцу с северной стороны нефа. С хоров доносилось вечернее песнопение. Свечи на стенах едва разгоняли царивший внутри полумрак, по аркам метались изломанные тени.

Джулиус взял в руки свечу и повел Донала в крохотную боковую часовню, с алтарем и изображением распятого Христа. Свечу он поставил на алтарь, с таким расчетом, чтобы свет пламени падал на изображение. Сам Джулиус встал спиной к алтарю, глядя Доналу в лицо, а перед глазами Донала очутились и епископ, и изображение на стене.

Джулиус взмахом руки попросил Ролло и Реджинальда не подходить ближе. Поэтому Фицджеральды остались в нефе, но могли видеть происходящее в часовне и слышать, о чем там говорят.

– Прошу тебя, забудь обо всех карах земных, – обратился Джулиус к Доналу. – Возможно, тебя станут пытать и сожгут на костре, как еретика, но не того тебе надлежит опасаться этим вечером.

– Неужели? – Донал боялся, но церковник явно пробудил в нем любопытство.

– Сын мой, твоей душе угрожает смертельная опасность. Что бы ты ни сказал сегодня днем в таверне, это не имеет значения, ибо Господу ведомо все. Он ведает, что ты натворил. Муки, ожидающие тебя в аду, куда страшнее всего, что может случиться с тобою в этом мире.

– Знаю, святой отец.

– Тогда ты должен знать и то, что Всевышний дарует нам надежду на прощение – всегда.

Донал промолчал. Ролло попытался разглядеть выражение его лица в неверных тенях, но не преуспел.

– Скажи-ка мне вот что, Донал, – продолжал Джулиус. – Если ответишь правдиво, я отпущу тебе грехи и Господь смилостивится над тобою. Но если соврешь, то отправишься прямиком в преисподнюю. Прими решение здесь и сейчас.

Донал немного запрокинул голову, разглядывая изображение Иисуса на стене.

– Где они проводят свои службы? – спросил епископ. – По каким дням собираются? И кто к ним ходит? Отвечай, я жду.

Донал застонал. Ролло затаил дыхание.

– Первый вопрос был – где.

Донал молчал.

– Тебе не нужно прощение? – делано удивился епископ. – Спрашиваю в последний раз. Ну, где?

– В сарае вдовы Поллард, – выдавил Донал.

Ролло позволил себе выдохнуть. Наконец-то!

Владение миссис Поллард стояло на южной окраине города, на дороге в Ширинг. Других домов поблизости не было, вот почему никто до сих пор не замечал сборищ протестантов.

– По каким дням? – не отставал Джулиус.

– По вечерам в субботу, – ответил Донал. – Сегодня тоже. Когда стемнеет.

– Значит, они крадутся по улицам в сумерках, чтобы их никто не видел, – проговорил Джулиус. – Эти люди предпочитают тьму свету, ибо их дела и сердца черны, как черно само зло. Но Господь все видит. – Он бросил взгляд на окно. – Уже почти стемнело. Они сейчас там?

– Да.

– И кто там?

– Филберт и миссис Кобли, Дэн и Рут. Еще сестра Филберта, брат миссис Кобли, их родные. Еще миссис Поллард, пивовар Эллис, братья Мейсон, Элайджа Кордвейнер. Больше я никого не знаю. Могут быть и другие.

– Молодец! – похвалил Джулиус. – Теперь я дам тебе свое благословение и ты сможешь уйти домой. – Он предостерегающе воздел в воздух палец. – Никому не рассказывай о нашей беседе, не хочу, чтобы люди узнали, откуда я получил эти сведения. Живи, как жил до сих пор. Ты меня понял?

– Да, святой отец.

Джулиус покосился туда, где стояли Ролло и сэр Реджинальд. Его голос резко изменился – из негромкого и дружелюбного сделался зычным и повелительным:

– Ступайте к тому сараю! Задержите еретиков, всех до единого!

Поворачиваясь, чтобы уйти, Ролло услышал хриплый шепоток Донала:

– Боже мой, я всех их предал!

– Сын мой, ты спас их души, – весомо произнес епископ Джулиус. – И свою тоже.

Фицджеральды, отец и сын, выбежали из собора. По главной улице они добрались до гильдейского собрания и созвали всех стражников, что дожидались в подвале. Затем ненадолго зашли в свой дом и вооружились мечами.

Все стражники прихватили с собой самодельные дубинки, а Осмунд взял крепкую веревку, чтобы связывать пойманных еретиков. Двое стражников держали в руках шесты с фонарями.

До владений вдовы Поллард было около мили.

– Быстрее будет верхом, – заметил Ролло.

– В темноте – вряд ли, – отозвался отец. – А цокот копыт можно предупредить протестантов. Нет, пойдем пешком. Я не хочу, чтобы хоть кто-то из этих мерзавцев выскользнул у нас из рук.

Отряд двинулся по главной улице, мимо собора. Горожане настороженно глядели им вслед, догадываясь, что у кого-то серьезные неприятности.

Ролло подумалось, что какой-нибудь приятель еретиков может сообразить, что происходит. Скорый на ногу бегун способен опередить стражу. Юноша ускорил шаг.

Они пересекли двойной мост Мерфина и миновали Лаверсфилд, а затем направились по дороге на юг. На окраине города было тише и темнее, чем у собора. По счастью, дорога вела прямо и не виляла.

Дом вдовы Поллард выходил окнами на дорогу, но сарай, где скрывались протестанты, отстоял далеко от дома. Покойный Уолтер Поллард владел малым поголовьем молочного скота. После смерти мужа вдова продала все стадо. Вот так у нее оказался надежный и пустой кирпичный сарай.

Осмунд распахнул ворота, и все последовали за ним, по тропе, протоптанной коровами, которых когда-то водили на дойку. Сарай прятался в темноте; разумеется, никто и не подумал прорубать в его стенах окна.

– Давай вперед! – прошептал Осмунд одному из стражников с фонарями. – Убедись, что нет другой двери.

Остальные осторожно приблизились к плотной двойной двери сарая. Сэр Реджинальд приложил палец к губам, призывая соблюдать тишину. Все прислушались. Изнутри доносилось многоголосое неразборчивое то ли бормотание, то ли пение. Чуть погодя Ролло узнал слова – в сарае читали «Отче наш».

По-английски.

Ересь, откровенная ересь. Иных доказательств не требовалось.

Фонарщик вернулся и прошептал:

– Другого выхода нет.

Реджинальд подергал дверь. Та, похоже, была заперта изнутри.

Это движение привлекло внимание протестантов. Голоса в сарае стихли.

Четверо стражников с разбега кинулись на дверь, и та рухнула. Реджинальд и Ролло первыми шагнули внутрь.

Два десятка людей сидели на четырех скамьях. Перед ними стоял простой квадратный стол, покрытый белым полотном; на полотне лежала краюха хлеба и стоял кувшин, наполненный, должно быть, вином. Ролло не мог не ужаснуться – эти люди устроили собственную мессу! Ему доводилось слышать о подобном, но он никогда не думал, что однажды увидит это своими глазами.

За столом стоял Филберт Кобли, в белой рубахе поверх дублета. Похоже, он изображал на этом сборище священника, хотя его никогда не посвящали в духовный сан.

Стражники и Фицджеральды молча взирали на эту святотатственную картину. А святотатцы таращились в ответ, слишком потрясенные, чтобы издать хотя бы звук.

Первым совладал с собою сэр Реджинальд.

– Еретики! Вы арестованы, все до единого! – Он помолчал и прибавил: – Ты мне за все заплатишь, Филберт Кобли!