Эва покрыла меня непечатными словами, еще крепче ее обычной ругани, и туда-сюда забегала по обочине. Ну и денек, – думала я, глядя, как Финн копается в нутре «лагонды». Почти бессонная ночь в дешевой руанской гостинице, тревожные сны, полные смутных кошмаров: бесконечные коридоры, в которых исчезает Роза, сопровождаемая злобным шипением матери: «Шлюха»… Потом долгая изнурительная поездка, язвительные замечания Эвы всякий раз, как из-за тошноты я просила остановиться, и, что еще хуже, каменное молчание Финна.

Шлюха, – шипела тетка в моих кошмарах, и я невольно вздрагивала. Я так радовалась началу новой жизни, упиваясь тем, что никому не ведомо, кто я такая и чем себя замарала. Но жизнь с чистого листа оказалась иллюзией. Теперь всем известно, что Чарли Сент-Клэр – шлюха, и все это благодаря бестактной старой кошелке, у которой рот что варежка.

На подъезде к Лиллю из-под капота «лагонды» повалил пар, и Финн, съехав на обочину, достал из багажника ящик с инструментами.

– Оживет она? – спросила я, когда он объявил, что дело, видимо, в клапанах, забрызганных маслом, потекшем радиаторе или шестеренках коробки передач. – До Лилля-то дотянем?

Финн обтер руки ветошью.

– Если только потихоньку, – сказал он под аккомпанемент Эвиной брани.

Я кивнула, не глядя на него. С тех пор как моя Маленькая Неурядица перестала быть тайной, я не могла смотреть ему в глаза. С Эвой было проще – спрячься в скорлупу цинизма и на хамство ответь хамством хлестче. Но Финна переиграть в молчанке невозможно. Мне оставалось лишь изображать полное безразличие.

Наконец мы сели в машину и поехали со скоростью улитки. Лилль показался весьма симпатичным городом. Дома из обожженного кирпича на фундаментах из белого известняка, окружавшие просторную главную площадь, напоминали о близости Бельгии. Город пережил оккупацию, но не был превращен в руины. Жизнь здесь казалась веселее, чем в Гавре: народ спешил за покупками, выгуливал собачек. Однако Эва с каждой минутой все больше мрачнела.

– Действия всякого гражданского лица, в том числе персонала городской управы, в помощь врагам Германии либо во вред ей и ее союзникам караются смертью, – неожиданно произнесла она, явно что-то цитируя.

Я покачала головой:

– Фашисты…

– Они тут ни при чем. – С каменным лицом Эва смотрела в окно.

Проезжая по набережной Дёли, мы миновали ресторанчик со столиками под полосатой маркизой, и мне вспомнилось прованское кафе, где я и Роза провели чудесный день. Больше нигде я не была так счастлива. Сейчас я позавидовала веснушчатой официантке в красном переднике – девушке моих примерно лет, которая несла поднос с багетом и кувшином вина. Она вдыхала аромат свежеиспеченного хлеба и знать не знала ни о какой Маленькой Неурядице.

Мысли мои нарушил голос Эвы, злой и холодный:

– Это здание надо было сжечь дотла, а пепелище присыпать солью, как делали в Средние века. И направить сюда воды подлинной Леты, чтобы даже памяти о нем не осталось.

Она смотрела на милый ресторанчик с арочным окном в золоченом переплете.

– Что с вами? – Финн глянул на нее через плечо.

Голос Эвы полнился яростью, но вся она как-то обмякла, съежилась и переплела изуродованные пальцы, точно стараясь унять их дрожь. Мы с Финном переглянулись, от удивления я даже забыла, что избегаю его взгляда.

– Надо найти отель, – тихо сказал он. – Поскорее.

Мы остановились у первой попавшейся гостиницы и сняли три номера. Портье неверно подбил сумму, я указала ему на ошибку, но он вдруг перестал понимать мой французский с американским акцентом. И тогда Эва, перегнувшись через стойку, выпустила очередь на чистейшем французском с северным выговором, от чего опешивший портье мгновенно переправил счет.

– Я не знала, что вы так хорошо говорите по-французски, – удивилась я.

– Уж получше тебя, америкашка. – Эва сунула нам ключи от комнат. – Спокойной ночи.

Я посмотрела на улицу за окном. Еще только смеркалось, а мы весь день не ели.

– Поужинать не хотите?

– У меня свой жидкий ужин. – Эва хлопнула по сумке, в которой звякнула бутылка. – Я собираюсь напиться в умат, но, если утром ты будешь ждать, пока я просплюсь, тебе кранты. Выезжаем на рассвете, я хочу поскорее убраться из этого гадюшника и, если что, уйду пешком.

Она скрылась в своем номере, и я поспешила в свой. Не было ни малейшего желания оставаться наедине с Финном.

Усевшись на узкую кровать, я поужинала скверными бутербродами. Потом в маленькой раковине простирнула белье и блузку. Видимо, скоро придется подкупить себе одежды. Затем, собравшись с духом, спустилась в холл, где был телефон. Я не собиралась посвящать мать в свои планы (а то еще заявится с полицией – ведь пока что я несовершеннолетняя), но просто известить, что я жива-здорова. Однако портье «Дельфина» сказал, что мать выехала из отеля. На всякий случай я оставила ей сообщение и, с тяжелым сердцем повесив трубку, пошла обратно в свой номер. Вдруг накатила страшная усталость. Весь день я просто сидела в машине, но чувствовала себя обессиленной напрочь. Последнее время это случалось часто, и я узнавала еще один признак Маленькой Неурядицы.

Отгоняя мысли о ней, я вошла в свою комнату. Завтра – в Рубе. По правде, ехать туда совсем не хотелось. Эва уверяла, что нужно переговорить с ее знакомой, которая может что-нибудь знать, но ведь я уже все выяснила у своей тетки. Розу отправили рожать в какой-то южный поселок, потом она перебралась в Лимож, где искала работу. Вот туда-то я и хотела поехать, а Рубе и сомнительная знакомая Эвы меня ничуть не интересовали.

Я присела на край кровати. В груди моей теплилась надежда, которой одарил жуткий час в обществе тети Жанны. Да, всеми силами я старалась себя убедить, что Роза могла уцелеть, и все равно противная мыслишка не давала покоя: твои родители правы – ее нет в живых. Иначе она, кого я любила как родную сестру, она, так боявшаяся одиночества, уже давно нашла бы способ дать знать о себе.

Но ведь все родные от нее отвернулись и, сплавив рожать ублюдка, умыли руки… А я знала Розин характер, гордый и вспыльчивый. Она бы никогда не вернулась в родительский дом, из которого ее вышвырнули.

И вполне понятно, почему она не поделилась своими бедами со мной. С какой стати? В нашу последнюю встречу я еще была девчонкой, которую нужно опекать, а не посвящать в свои неприятности. И потом, к позору постепенно привыкаешь. Не уверена, что я бы решилась написать Розе о своей Маленькой Неурядице, даже если б у меня был адрес. Встреться мы лицом к лицу, я бы, наверное, поплакала у нее на плече, но доверять такое бумаге – все равно что черным по белому расписаться в своем бесчестье.