Глава восьмая
Эва

Июнь 1915

Эва встала как вкопанная, сраженная не тяготами, описанными Лили (хотя их тоже хватало), но плакатом, под ветром трепетавшим на церковной стене. Текст на французском и немецком гласил:

ДЕЙСТВИЯ ВСЯКОГО ГРАЖДАНСКОГО ЛИЦА, В ТОМ ЧИСЛЕ ПЕРСОНАЛА ГОРОДСКОЙ УПРАВЫ, В ПОМОЩЬ ВРАГАМ ГЕРМАНИИ ЛИБО ВО ВРЕД ЕЙ И ЕЕ СОЮЗНИКАМ КАРАЮТСЯ СМЕРТЬЮ.

– Эти плакаты появились в конце прошлого года, – равнодушно сказала Лили. – Поначалу их никто не воспринял всерьез. Но в январе расстреляли женщину, укрывавшую двух французских солдат, и тогда народ сразу все уразумел.

Эва вспомнила мобилизационный плакат на входе в ее лондонскую контору, который она разглядывала, не ведая, что за ней наблюдает капитан Кэмерон. Пробел в строю бравых пехотинцев и надпись: «Тут еще есть место для ТЕБЯ! ВСТАНЕШЬ В СТРОЙ?»

Ну вот, она встала в строй. И теперь читала плакат, суливший смерть, если ее поймают. Это было вполне реально. Гораздо реальнее слов капитана Кэмерона на ветреном берегу Фолкстона: мол, женщин боши не расстреливают.

Эва посмотрела на Лили, вновь отметив запавшие глаза на ее подвижном улыбчивом лице.

– Мы в самой п-п-пасти зверя? – спросила она.

– Да. – Лили взяла ее под руку и отвела от полощущегося на ветру плаката. Сейчас она выглядела совсем иначе, нежели в Гавре: ни тебе вызывающей шляпы, ни прически «помпадур», но простенькое саржевое платье, штопаные-перештопаные перчатки, сумочка на локте. По иным фальшивым документам она значилась белошвейкой, и потому в сумочке лежали катушки ниток и набор иголок. А за подкладкой – карты с целями для обстрела. К счастью, об этом Эва узнала уже после того, как они миновали контрольный пункт на въезде в Лилль. Она едва не лишилась чувств, а Лили только ухмыльнулась:

– Вот уж была бы радость бошам! Там отмечены все новые артиллерийские позиции.

– Вы к-кокетничали с солдатами, проверявшими ваши документы, а в сумочке у вас было это?

– Да, – безмятежно ответила Лили, и Эва задохнулась от восхищения, смешанного с ужасом.

Теперь она поняла, что похвальба превзойти лучшего агента капитана Кэмерона обречена на провал, ибо Лили просто нет равных в хладнокровии. Наверное, она немного сумасшедшая, – с еще большим восхищением подумала Эва.

Явно того же мнения была и Виолетта Ламерон, встретившая их в убогой съемной комнатушке неподалеку от центральной площади города. Крепышка в круглых очках на хмуром лице и с аккуратным узлом волос на затылке, Виолетта обняла Лили и, облегченно выдохнув, тотчас стала пенять:

– Надо было послать меня встретить новенькую. Ты так часто всюду мелькаешь, что вскоре привлечешь внимание!

– Уймись, трусиха! – сказала Лили по-французски, а затем перешла на английский. Она уже уведомила Эву, что между собой они говорят только по-английски. Если кто-нибудь их подслушает, гораздо проще состряпать оправдание английской болтовне, нежели объяснить, с какой стати по-французски обсуждаются секретные донесения и британские шифры. Лили говорила на безупречном английском, пересыпанном французскими ругательствами. – Скоро нам с тобой предстоит переправить добытые сведения через границу, а пока надо ввести Маргариту в курс дела. – Лили улыбнулась. – Образ глупышки превосходен, однако над нашей новой подругой еще надо поработать.

В учебном центре Фолкстона все было как положено: инструкторы в военной форме, ряд парт, флаги. Сейчас обучение проходило совсем в иных условиях: сырая комнатка с узкой кроватью и рукомойником, зигзагообразная трещина в потолке, неистребимый запах плесени, преподнесенный нескончаемым колючим дождем. В выборе комнаты главным были не удобства, а ее защищенность от подслушивания: за одной стенкой глухой торец церкви, за другой – старая нежилая квартира, над потолком пустой чердак. И вот три женщины, прихлебывая отвратительное питье, сваренное из листьев грецкого ореха с лакрицей (немцы конфисковали весь запас кофе), буднично говорили о чем-то совершенно невероятном.

– Вы идете по улице, навстречу вам немецкий офицер, – начала Виолетта, предварительно плотно затворив дверь и окно. В отличие от жизнерадостной начальницы она излучала серьезность, которой с лихвой хватило бы им обеим. – Ваши действия?

– Не поднимая глаз, уступлю дорогу.

– Неверно. Поклон. Иначе вам грозят штраф в двадцать марок и трехдневный арест. – Виолетта взглянула на Лили: – Чему их там учат в Фолкстоне?

Эва ощетинилась:

– Многому.

– Ничего, поднатаскаем, – успокоила Лили своего заместителя. – Немец потребовал ваши документы и начинает вас лапать. Что вы сделаете?

– Ничего? – предположила Эва.

– Нет. Вы улыбнетесь в знак, что ничуть не против, иначе вас наградят пощечиной, да еще обыщут. Немец спрашивает, почему у вас руки в карманах. Как вы поступите?

– Т-тотчас их выну…

– Нет. Вы никогда не держите руки в карманах, ибо гансы могут решить, что вы прячете нож, и проткнут вас штыком.

– Да не может такого быть… – натянуто улыбнулась Эва.

Щеку ее ожгла звонкая пощечина от Виолетты.

– По-вашему, мы сочиняем? На прошлой неделе вот так закололи четырнадцатилетнего парнишку!

Эва схватилась за щеку и посмотрела на Лили, невозмутимо гревшую руки о кружку.

– Что такое? – спросила Лили. – Решили, что вы на посиделках с подружками? Мы должны вас обучить, маргаритка.

Эву захлестнули гнев и обида на предательницу, которая в Гавре была такой мягкой и ласковой, а теперь показала свое истинное лицо.

– Меня уже обучили!

Виолетта закатила глаза.

– Отправляй ее обратно. Толку не будет.

Эва изготовилась грубо рявкнуть в ответ, но Лили приложила палец к губам, а затем спокойно сказала:

– Маргарита, ни вы, ни дядя Эдвард понятия не имеете о том, что здесь происходит. Вас подготовили к заброске сюда, а наша задача – обучить вас, как уцелеть и быть полезной. На это у нас всего пара дней. Не освоите новые знания, станете просто обузой.

Взгляд ее был тверд и неумолим. Она походила на фабричного бригадира, наскоро инструктирующего нового рабочего. Теперь щеки Эвы пылали от смятения. Она медленно выдохнула, разжала стиснутые зубы и заставила себя кивнуть:

– Кланяться офицерам. Не противиться лапанью. Не держать руки в к-карманах. Что еще?

Муштра казалась нескончаемой. Упражнения на встречу с немцем: как поступить, если… Упражнения на смекалку: чем отвлечь внимание, если не успела спрятать донесение? Наставления о правилах жизни в оккупированном Лилле.

– Не верьте ничему в газетах и сводках, – поучала Лили. – Все напечатанное – ложь.

– Всегда носите с собой паспорт, пистолет прячьте, – говорила Виолетта, небрежно поигрывая своим «люгером». – Гражданским запрещено иметь оружие.

– Держитесь подальше от офицеров. Они считают, что могут поиметь любую женщину, и неважно, согласна она или нет…

– …но после этого многие назовут вас немецкой подстилкой, которая раздвинула ноги ради льгот.

– Жить будете в этой комнате. Прежде мы использовали ее для разовых ночевок, но теперь это ваш дом. Перед дверью повесьте табличку со своим именем и возрастом – на случай проверки жителей квартала…

– …запрещено собираться группами больше десяти человек…

– И как люди здесь ж-живут? – изумилась Эва, на второй день учебы заслужив хмурое разрешение иногда задавать вопросы.

– Жизнь тут паршивая, – сказала Лили. – И будет такой, пока не вышвырнем немцев.

– Как я передам вам сведения? Если что-ниб-будь узнаю?

– Мы с Виолеттой станем к вам наведываться. – Лили усмехнулась, глянув на своего заместителя. – В случае надобности тут и заночуем. Но мы постоянно в разъездах, так что по большей части вы будете здесь одна.

Виолетта окинула Эву скептическим взглядом:

– Надеюсь, хоть с этим справитесь.

– Язва! – Лили дернула напарницу за собранные в тугой пучок волосы. – Не будь такой стервой!

Вскоре кошмар оккупации Эва увидела воочию. Наверное, до войны Лилль был чудесным городом, где кипела жизнь: устремленные в небо церковные шпили, воркование голубей на центральной площади, уличные фонари, в сумерках отбрасывающие круги теплого желтоватого света. Сейчас здесь царили уныние и разруха, кругом удрученные лица, помеченные голодом. Линия фронта проходила недалеко, и в городе слышался гул орудий, похожий на раскатистый гром, а в небе время от времени кружили бипланы, точно зловредные осы. Немцы, занявшие Лилль прошлой осенью, устроились основательно: появились таблички с новыми немецкими названиями улиц, по мостовым уверенно грохотали германские сапоги, во всех общественных местах слышалась громкая гортанная речь. Сытые морды розовощеких немцев резко контрастировали с изможденными лицами горожан, и уже одного этого хватило, чтобы Эвина неприязнь к безликому врагу переросла в жгучую ненависть.

– Взгляд ваш должен быть тусклым, – наставляла Лили, помогая выбрать одежду для собеседования: опрятную серую юбку и такую же блузку. Кроме того, смесью сажи с мелом она решительно затушевала здоровый румянец на щеках Эвы. – Немцы хотят вас видеть подавленной и покорной. Огонь в глазах привлечет ненужное внимание.

– Подавленной, – хмуро повторила Эва. – Ладно.

Сверкая круглыми очками, Виолетта осмотрела ее с ног до головы.

– У нее волосы блестят.

Слегка их засалили. Эва натянула штопаные перчатки и встала.

– Я провинциалка, недавно приехала из Рубе, – отчеканила она. – Ищу работу, не очень грамотная. Аккуратная, расторопная, немного г-глуповата.

– На вид так просто дура, – бросила Виолетта.

Эва ожгла ее взглядом. Виолетта ей не нравилась, но, спору нет, со своей задачей она справилась отменно: Эвелин Гардинер сгинула, в единственном мутном зеркале теперь отражалась подурневшая с голодухи Маргарита Ле Франсуа.

Эва себя осмотрела и вдруг заволновалась, точно актриса перед выходом на сцену.

– А если я п-провалюсь? Если хозяин «Леты» мне откажет?

– Тогда поедете домой, – прямо, но беззлобно сказала Лили. – Поскольку иного применения вам, маргаритка, нет. Так что разбейтесь в лепешку, но получите место и постарайтесь, чтоб вас не укокошили.

Даже если Рене Борделон распоследняя тварь, логово его весьма и весьма впечатляет, – думала Эва, ожидая собеседования.

В зале, обшитом темными панелям, за покрытыми скатертями столами сидели шесть девушек. Вначале их было восемь, но двум метрдотель сразу дал от ворот поворот, узнав, что они владеют немецким.

– Никто из сотрудников не должен понимать язык наших клиентов, желающих свободно говорить о самом личном.

Если оккупация затянется, жители поневоле его выучат, – подумала Эва, но, не моргнув глазом, солгала: по-немецки она не знает ни слова, кроме «да» и «нет». Ей велели ждать.