Ася не была связана с этой группой. Никто и никогда не посмел бы отнести ее к местным скинхедам, несмотря на то что она носила черные штаны милитари и коротко стриглась. Дочь бывшего работника пилорамы, который сейчас занимался разного рода строительными работами по заказу местного совета, и примерная ученица третьего курса лицея, называемого в народе «поляком», поскольку в Хайнувке было только два общеобразовательных средних заведения. Каждый учебный год она заканчивала на «отлично», но все равно ее аттестат считался менее престижным, чем «корочка» другого лицея, с белорусским языком обучения. Это второе заведение было отлично оснащено, в нем молодежи предлагались различные дотации, стипендии, языковые факультативы, кружок кинолюбителей и собственная газета. Имелся даже волейбольный клуб, который играл в первой лиге и щедро финансировался, потому что белорусский лицей как учреждение, поддерживающее культуру национального меньшинства, получал кучу денег как от Евросоюза, так и от многочисленных министерств. Кроме того, у дирекции лицея имелись выгодные связи и возможность пользоваться помощью из-за восточной границы. Выпускники «белоруса» могли рассчитывать на стипендии из России, Белоруссии или других бывших соцстран. Учащиеся «поляка» не имели никаких шансов в соперничестве с белорусами, которые в этом городе на каждом шагу получали поддержку. Ася постоянно слышала дома нарекания отца.

– Здесь власть по-прежнему принадлежит советам, – повторял он, как мантру. – Хайнувка была и будет красной. Ничего не изменилось с тридцатых годов прошлого века. Это бывший рабочий поселок, территория потомков пролетариата. Несмотря на то что в стране у нас демократия, здесь все осталось как при коммунизме, потому что у руля были и есть гэбэшники и новые коммунисты, пусть они и выставляются под совсем другими знаменами. Что они, собственно, и делают.

Он подсовывал дочери различные публикации на тему, статьи из независимой прессы, высылал линки на электронную почту. Но ни разу так и не решился озвучить свое мнение на публике. Дочь соглашалась с отцом, но считала его трусом. Они отчаянно ссорились, когда Ася обвиняла его в конформизме. Отец так никогда и не объяснил своего поведения. Иногда лишь бессильно разводил руками, говоря, что у него, не в пример ей, уже нет никакого выбора. Он живет здесь с детства. Благодаря этой системе он сбежал из деревни, окончил вуз. Не уехал, когда для этого был подходящий момент. А теперь ему только и остается, что заботиться о семье, обеспечить ей, дочери, хороший старт во взрослую жизнь. Чтобы она как можно быстрей покинула этот город и не была вынуждена жить в обмане, как они с матерью.

– Ты поймешь это, когда вырастешь, – заканчивал он разговор.

– Я уже почти совершеннолетняя, – огрызалась Ася.

Отец лишь смеялся:

– С волками жить – по-волчьи выть.

А мать добавляла, что ласковое теля двух маток сосет.

– Или умирает с голоду, – парировала разозлившаяся Ася и закрывалась в своей комнате, чтобы почитать о настоящих героях. Людях, которые не притворялись даже во время войны, когда риск был несоизмеримо больше. Тогда они рисковали не потерей работы, знакомств, симпатии общественности, а собственной жизнью.

Ей импонировали их поступки. Она тоже хотела жить как они. Бескомпромиссно и смело делать выбор. Говорить то, что на самом деле думает, и упорно бороться за свои идеалы. Бурого, Инку, Лупашку, Железного и Акулу – «проклятых» или «отверженных» солдат, участников антикоммунистических подпольных организаций послевоенного времени – она носила в сердце, как семью, и поэтому именно их портреты нарисовала только что на фасаде башни. После того как с лесов будет снята защитная пленка, огромное граффити, представляющее «проклятых солдат», будет видно уже с перекрестка перед костелом.

Это была ее дань героям и одновременно собственный каминг-аут. Асе уже осточертело быть хорошей девочкой. Она признавала, что отец прав, и именно поэтому решила, что раз уж открытая борьба неэффективна, следует спуститься в андеграунд и сломать систему изнутри. Провокацию она придумала несколько дней назад, когда Братство православной молодежи пригласило учащихся местных школ на показ фильмов Ежи Калины. В рамках показа должна была состояться дискуссия на тему: «Бурый – не наш герой». Для местных белорусов Ромуальд Райе был лишь жестоким убийцей. Военным преступником, психопатом, которому доставляло удовольствие издеваться над неполяками. Факт, что его посмертно реабилитировали и наградили, а его деятельность изучали в школе местные дети, вызывал в Хайнувке немалое возмущение.

Ася была уверена, что в случае чего польские националисты поддержат ее. Конечно, она боялась. Надеялась, что ей удастся как можно дольше сохранять в тайне авторство граффити, а может быть, полиция никогда и не догадается, кто является его создателем, но на самом деле, в глубине души, она не могла дождаться, чтобы знакомые из Исторического общества Дануты Седикувны узнали правду. Считала, что делает все правильно, даже если это закончится отчислением из школы или приговором суда. Если тайное станет явным, она возьмет всю вину на себя, потому что ее главный кумир – Инка – именно так бы и сделала.

Вдруг ее нога соскользнула, Ася закачалась, но успела схватиться за веревку. Карабин заскрипел, застежка зловеще затрещала, но не лопнула. Ей удалось удержать равновесие. Волей-неволей пришлось на секунду взглянуть вниз. Желудок сжался, ноги задрожали. Когда-то она очень боялась высоты. Мать даже не разрешала ей дома вешать шторы, потому что пару раз она чуть не упала со стремянки. Вся семья была в ужасе, когда Ася, единственная из всех учеников хайнувской школы, прошла конкурс на языковые курсы на паруснике «Погория» и заявила, что поплывет, несмотря на боязнь высоты. Корабль передвигался исключительно за счет силы ветра. Мотор «Бабушки», так ласково называли самый старый учебный парусник в Польше, включали только в случае шторма. Участники курса были и командой корабля. Под руководством опытных моряков они несли вахту, драили палубу, держали курс и готовили еду. После рейса, во время которого Ася была вынуждена залезать на мачты, ставить паруса, чтобы не упасть лицом в грязь и не подвести группу, девушка поняла, что акрофобию ей внушили и, кроме того, как и любой страх, ее можно победить. Лучше всего делать это на высоте нескольких десятков метров над землей.

Родителям, правда, Ася в этом так и не призналась. Уезжая, она пообещала матери, что никогда не поднимется на мачту, не упадет и не осиротит родителей. Она была единственным поздним ребенком Петручуков. Желанным, долгожданным, и поэтому ей нужно было жить за всех мертворожденных, которых потеряли ее родители, прежде чем она появилась на свет полуторакилограммовой недоношенной крохой. Мать практически ежедневно говорила ей, что она – самое главное, что есть у них в жизни, и, действительно, безопасность дочери была их пунктиком. Поэтому ради их же блага Ася соврала, что единственная из всей команды не была на марсе, площадке на самом верху основной мачты, которая на самом деле находилась гораздо ниже уровня ее ежедневного восхождения, и даже не заикнулась, что каждый день расправляла паруса на самой высокой, пятой мачте. Чувствовала она себя там просто прекрасно. Свободная, как птица. Если бы мать узнала об этом, то сразу же умерла бы от инфаркта. Ася до сих пор, для всех, притворялась, что жутко боится высоты. Никто не был посвящен в ее тайну.

Сейчас же старый страх вернулся с удвоенной силой. Она закрыла глаза, подумала об Инке, Буром и Железном. А потом вспомнила атлантический бриз, соль на губах и мягко, по-кошачьи, сделала шаг в сторону с лесов. Она перенесла ногу за окно, отстегнула один из карабинов. Ободрала руку о раму, пока перебрасывала вторую ногу. Когда она уже была в безопасности, второй карабин лопнул и полетел вниз, вслед за телефоном. Ася с облегчением вздохнула и подумала, что ей опять повезло, хотя сердце вырывалось из груди.

Быстро спустившись по лестнице, она повернула ключ в дверях башни. Понимая, что нужно как можно скорее бежать с закрытой территории, Ася все-таки не смогла сдержаться, чтобы не посмотреть, производит ли ее граффити должное впечатление. Она задрала голову и довольно улыбнулась. С этого места было видно не так много. Защитная пленка закрывала ее произведение, но это как раз гарантировало, что никто не увидит рисунок до времени. Пока только она знала, что под белорусскими эмблемами, одобренными местными властями, на фасаде башни красуется изображение гигантских размеров с надписью «Сила Великой Польши – это мы» и лицами героев, которые в этом регионе считались убийцами. Черты солдат были переданы приблизительно, так как Ася не грешила художественными талантами, но здесь важна была сама идея. Не было никаких сомнений в том, что рисунок произведет в городе фурор.

Ася отстегнула сумку от пояса, бросила ее в военный рюкзак и обошла вокруг башни в поисках разбитого телефона. Она как раз нашла сломанный карабин и фрагмент корпуса телефона, когда вдруг услышала быстрые шаги. Волосы на затылке встали дыбом. Пришлось мигом нырнуть за угол. Ася благословила пленку, надежно скрывающую ее. Исключено, чтобы кто-либо мог заметить ее здесь, если только не сделал этого раньше, когда она выходила из здания башни.

– Ася?

Она замерла, сжав губы, и почти перестала дышать.

– Я знаю, что ты там. Я видел, как ты выходила из башни.

Ася закрыла глаза, судорожно размышляя. Она сунула перчатки в карман, расстегнула молнию куртки и спрятала в рукаве карабины и веревку, которые слегка выпирали, но все-таки хуже было бы, если бы все это находилось в поле зрения. Как бы поступила Инка в такой ситуации?

Она не успела ответить на вопрос, когда кто-то подошел прямо к ней и отодвинул пленку. Перед ней стоял учитель Закона Божьего из местной гимназии. Самый красивый учитель в школе.

– Что вы тут делаете? – только и смогла выдавить Ася и тут же пожалела, что задала такой дурацкий вопрос.

Когда-то она была в него безумно влюблена, как и почти все девочки старших классов. Лешек Крайнув тогда был еще женат, только-только стал отцом и, само собой, не обращал на нее внимания. Асе было известно, что сейчас его жизнь круто изменилась. Год назад он развелся и с трудом справляется с одиночеством, так как суд постановил, что дочь остается с матерью. Все в городе знали, что по этой причине, под видом культивирования веры, он поддерживает молодежь из неблагополучных семей. Оказывает детям финансовую помощь, организует «тайные общества», то есть так называемые домашние уроки истории, устраивает паломничества на знаменитую святыню Ясную Гору. Дом Крайнува всегда был открыт для молодежи, которой не чужды такие понятия, как «Бог, честь, отчизна». Говорили также, что он тайно командует вооруженной группой, которую обучает стрельбе и саботажу, чтобы в случае войны молодежь могла защитить близлежащую территорию.

Ася в это не верила. Крайнув был глубоко религиозен, очень умен и при этом миролюбив как апостол. Ему, единственному в городе, выпала честь получить аудиенцию у самого папы Иоанна Павла II. Но кацапы и не такое придумают, чтобы очернить поляков. Они искажают даже новейшую историю, лишь бы сохранить имидж угнетенного народа. А сами ни разу не организовали ни одного восстания. Кланяются Москве.

Девушка понятия не имела о том, что Крайнув так сильно ненавидит кацапов, что даже изменил фамилию с Крайнов, чтобы никому не пришло в голову, что у него тоже имеются белорусские корни.

– Гуляю. – Он, как всегда, обезоруживающе улыбнулся.

Учитель протянул в ее сторону армейский вещмешок и развязал веревку. Ася заглянула внутрь и увидела толстую стопку распечатанных на домашнем принтере листовок с изображением Ромуальда Раиса, голубую эмаль в аэрозоле и банки с черной смолой.

Ася в ответ протянула ключ от башни. Когда они наконец поднялись в главный зал, в котором должна была состояться церемония открытия, она молча схватила одну из кистей и обмакнула ее в смолу. На гербе белорусской «Погони» они вместе нарисовали символ Меча Храброго, а пониже, большими буквами, Ася дописала: СВО. Точно таким же шрифтом, как на эмблемах непобедимых солдат. Она чувствовала себя сейчас одной из них.

– Смерть врагам отчизны, – с пафосом произнесла она, когда они поднимались выше, чтобы разбросать листовки.

– Наша Инка. – Крайнув похлопал ее по плечу.

Даже на пятой рее, под ветром Атлантики, Ася не чувствовала себя такой счастливой, как сейчас.

* * *

Мариуш Корч выключил зажигание в фургоне своих родителей и взглянул на Яугена Пашку, сидевшего рядом, на пассажирском месте, а потом повернулся и взял с заднего сиденья видеокамеру. Он включил аппарат на запись и навел объектив на группу скинхедов, оккупирующих вход в хайнувский Дом культуры «Шахтер». Над их головой находился монохромный плакат, изображающий ребенка, который с ужасом смотрел на солдата с карабином. Красная надпись гласила: «Бурый – не наш герой».

– Звонить Блажею? – спросил по-белорусски Корч.

– Пусти ему стрелу, – ответил Яуген. – Или лучше эсэмэсни. Если начнется акция, можешь не успеть ответить. Пусть сам решает, прислать ли нам подмогу.

Он посмотрел в окно.

– Похоже, сюда навезли всех типа фанатов «Ягеллонии».

– Скорее, краковской «Вислы», чувак, – пробормотал Мариуш и осмотрелся. – Кажется, их привезли на заказных автобусах. Номера не местные.

Он быстро написал сообщение, а потом тихонько сфотографировал собравшихся и выслал картинку в качестве подтверждения. Ответ пришел сразу же.

– Он высылает патрульную машину. – Мариуш разрумянился и положил в рот клубничную жвачку.

– Только одну?

– Он спрашивает, вооружены ли они, и просит оставить камеру в машине. За ней проследят.

– Ну уж нет. – Яуген покачал головой и вылез из машины.

Они двинулись в сторону толпы походкой ковбоев, входящих в салун. Издалека они были похожи на пару американских комиков, Лорела и Харди. Только Мариуш Корч, худой и очень высокий, для Стэна Лорела был слишком красив. Даже в приступах злости у него был взгляд верного пса, и всем, без исключения, женщинам хотелось пожалеть и приласкать его. Длинные волосы Мариуша всегда были заплетены в косу на бабский манер, что еще больше смягчало черты его лица и придавало очарования, но на националистов действовало как красная тряпка на быка. Они, вне сомнений, держали его за педика. Что же до Яугена, то это был лысый качок, который спокойно мог бы поменяться местами с любым из персонажей из-за двери. Сегодня он, не в пример Корчу, не надел строгий костюм, поскольку такового у него не имелось. А в «погребальный» времен школьного выпускного бала не помещались его раздавшиеся раза в полтора плечи. Не надел он и черную футболку, обычно служившую вечерним нарядом. По одной простой причине – у него было только две таких и обе были грязные. Поэтому он пришел в рубашке поло от Фреда Перри, а на голову напялил кепку с надписью «Бандитская Пила». Едва Мариуш и Яуген появились на горизонте, лысые принялись скандировать, но, разглядев культовый лавр на груди Яугена, смиренно расступились.

Внутри, у двери в кинозал, уже ждала Марыся Софийская из Братства православной молодежи, она-то и организовала показ фильма. На экране – тот же плакат, что висел перед входом. Его смысл был ясен. Психопат в польском мундире вот-вот расстреляет беззащитное дитя.

Зал был полон несмотря на то, что наемные фанаты все еще толпились у входа. Яуген уселся в условленном месте на сцене и вытащил электронную сигарету. Рядом с ним расположился Мариуш, поправил шейный платок. Подошла Марыся, раздала микрофоны.

– Благодарю всех, кто сегодня с нами, – произнесла она. Представила социолога и режиссера. Яуген и Мариуш поклонились. – Но прежде, чем начать эту неоднозначную дискуссию, я приглашаю вас посмотреть документальные фильмы о кровавых преступлениях, совершенных на нашей земле бригадой под командованием Ромуальда Раиса, или Бурого.

Внезапно дверь распахнулась. Вошел Лешек Крайнув в сопровождении бритоголовой молодежи в черных куртках-бомберах и военных ботинках с красно-белыми шнурками. В компании было несколько девушек. Перед тем как войти сюда, девицы, по всей видимости, обнесли одну и ту же палатку на Рубль-плацу, потому что все были в одинаковых узких тренировочных штанах цветов польского флага.

– Я всего лишь оператор и даже не надеялся на такое количество зрителей, – пошутил Яуген, но никто не засмеялся, поэтому он добавил уже серьезно: – Режиссер фильма Ежи Калина заболел и просил его извинить за то, что не смог присутствовать здесь лично. Мы надеемся, что сумеем достойно его представить.

Загремели аплодисменты. Яуген хотел начать съемку, но Мариуш успел остановить его жестом.

– Блажей может выделить нам только один патруль. Не провоцируй.

Сидевший в первом ряду православный священник сорвался с места и встал при входе в зал, словно цербер. Авторитет сутаны не слишком подействовал на Крайнува и его хулиганов. Дошло до небольшой перепалки. Наконец святой отец прибег к крайним мерам.

– Тот мужчина нетрезв, – завопил он дискантом, после чего принялся ругаться с упитанным мужичком в стеганой ромбами куртке, который едва доставал ему до наперсного креста.

Крайнув дал знак своим подопечным, словно командир подразделения. Бритоголовые остановились в полушаге. Лешек подошел к мужичку, обнюхал его как пес, после чего ударил провинившегося ребром ладони в ухо.

– Подожди на улице, Конрад, – приказал он. – Поговорим после показа.

Пока бородатый гном выходил, с последних рядов прозвучало несколько издевательских реплик: «Левандовского вперед ногами!», «Собирают деньги на мессах, чтобы святому Бурому памятник поставить!», «Поляки – в костёл!», «Дайте Репе водки кто-нибудь!».

Обстановка стала куда менее напряженной, что разочаровывало, если принять во внимание тему сборища. Но все в городе знали упомянутого персонажа. Левандовский под псевдонимом Репа или Речь Посполитая плевался националистическим ядом на интернет-форумах, писал в католическом «Нашем Журнале» и проплаченной правящей партией прессе. Это был известный нацист, сам себя называвший «польским фашистом». Во время последнего празднования Дня независимости его сфотографировали со свастикой на транспаранте, он немедленно выложил снимок на Фейсбуке и очень удивился, когда прокуратура вызвала его на допрос. Разумеется, он не преминул написать об этом в «Нашем Журнале».

Крайнув оглядел веселящуюся публику и сказал:

– Мы поляки и имеем право здесь находиться. Мы живем в свободном государстве. – А потом обратился к попу: – Это открытое мероприятие. Батюшка не имеет права нас выгонять.

Слово «батюшка» он особенно подчеркнул.

Поп покраснел.

– Только не хулиганить, пожалуйста. – И отошел в сторону.

– А кто здесь хулиганит? – Крайнув загадочно улыбнулся. И добавил на несколько тонов громче: – Ваши зрители.

В толпе националистов раздался ропот.

– Вы за них отвечаете, – заявил священник. И улыбнулся:

– Я надеюсь, мы договорились, пан Лех?