Глава 4
Кукловод

Полумрак, царивший в комнате, казался каким-то бесконечным и вначале настораживающе, а затем и завораживающе живым. Никогда нельзя было понять, находясь в ней, вырастают ли из сего загадочного сумрака предметы интерьера или же в нем пропадают. Маревная неопределенность вроде как стабильного пространства пугала посетителей, впервые входивших в приемную Шалкара, но, странное дело, вскоре совсем или почти не замечалась теми из них, которые превращались в сотрудников его команды… Правда, у многих она неизбежно вызывала чувство неуютности и потерянности, особенно при долгом нахождении в офисе этого известного музыкального продюсера. Может быть, поэтому они предпочитали прятать досаждающий им душевный дискомфорт под обостренным переживанием вроде бы положительных эмоций и чувств… Впрочем, все эмоции и чувства, переживаемые людьми в шалкаровском владении, сначала отличались особенной остротой, а потом постепенно сходили на нет и вовсе пропадали…

Громоздкие в своей величественности, дорогие диваны и кресла из черной блестящей кожи с торжественной холодностью стояли вдоль обитых багровым матовым шелком стен. Вычурно выгнутые спинки и подлокотники мебели столь явственно напоминали изгибы надменных губ и высокомерную ироничность приподнятых бровей человеческих лиц, что всякий, сюда входящий, непроизвольно кланялся в безмолвный полумрак и чувствовал себя при этом необычайно в чем-то виноватым. Вальяжно разлегшийся посередине огромной комнаты не менее внушительный шелковый ковер, без сомнений, являлся тут полноправным хозяином. Действительно, не именно ли то, что выстилает наш путь, представляется им самим, а значит, и нашей судьбой? Ковер ли это или груда острых камней, а может быть, мельчайший белоснежный песок, скрывающий под собой коварную мягкость смертельной зыбучести, – каждый путь отражает свою суть в данной ей форме проявления…

Развешенные по стенам сюрреалистические картины отрешенно взирали на окружающих из загадочности своих разноликих миров… С ними, неожиданно для данного сумрачного спокойствия, непримиримо спорили прямолинейно и тяжело роскошные, расстилающиеся плотными складками по ковру портьеры из красного бархата, непонятно что именно скрывающие: то ли внешний мир от обитателей комнаты, то ли их самих от мира за окном…

Звуки смачных поцелуев отнюдь не портили общего впечатления от угрюмой величественности приемной, но, наоборот, подчеркивали и дополняли ее. Мужской и женский силуэты, слившиеся в одну, слабо различимую в полумраке фигуру, приютившуюся на дальнем диване, то ли отбрасывали, то ли собирали вокруг себя густые тени, вяло шевелящиеся в такт сладострастных стонов и вздохов. Тени, подчиняясь какому-то им одному ведомому ритму жизнедеятельности, то подползали к парочке вплотную, жадно следуя за бессознательно отодвигаемыми ступнями, то разбредались по ковру, почти рассеивались, вновь появлялись и зачем-то устремлялись к полуоткрытой в неясно светлеющее за ней пространство массивной темной двери…

Все когда-нибудь кончается, переходя из одной формы в другую, исчезая и образуясь снова… И порою переход из одной формы бытия в другую кажется легким, потому что манит обещаниями новых удовольствий и свершением заветных надежд… Усталый, но счастливый двойной выдох всколыхнул полумрак, заставив тени отпрянуть от двери и нервно забиться под многослойные портьерные складки возле плотно занавешенных окон.

– О, Альфео! – томный женский шепот волной невыносимо сладких духов распространился по комнате. Портьерные складки заволновались и снова замерли. Она, средних лет, неказистой простоватой внешности, с коротко стриженными рыжеватыми волосами, затуманенным взором водянисто-зеленоватых глаз всматривалась в лицо жгуче черноволосого мужчины, чересчур крепко держащего ее за обе руки. – О, любимый… Единственный… О, мой ненаглядный…

– Донна белла, аморе мио! – горячо подхватил и азартно продлил излитый сердечный стон виновник его возникновения, беззастенчиво впиваясь алчно горящими черными глазами в смелое декольте пассии.

– Тише, дорогой, нас услышат! Неудобно будет! – чуть отстранившись, проявила запоздавшую осторожность дама, не сводя, однако, влекущего взора с распаленного ею кавалера. Но он, похоже, мог сейчас слышать только самого себя.

– Же тэм, ай лав ю, их либидих, аморе мио, Элен! – не в силах сдержать обуревающие его чувства, вскричал пылкий влюбленный, вскочил с дивана и упал перед обмершей на нем дамой на звучно хрустнувшее колено. Опасаясь, видимо, ее несанкционированного бегства, вновь ухватил две вяло лежащие на подоле плиссированной юбки женские руки. Комнатный полумрак повторно наполнился стонами и ахами, причмокиваниями и сдавленными возгласами: покрывая руки чаровницы поцелуями, горячий брюнет с тем же хрустом опустился на второе колено и практически лег грудью на подол, чья владелица зазывно откинулась на диванные подушки… О, да, столь интенсивное, на грани галантности и хамства, мужское внимание искусно превращает простушку последней степени закоренелости в изысканную и вечно желанную светскую львицу…

Страх опутывал легкие липкой паутиной, склеивая альвеолы в противно хлюпающие комки неуклонно сдающейся плоти… Каждый вздох давался с превеликим трудом, и лишь отчаянная жажда жизни заставляла слабеющее сознание снова и снова продираться через набирающие красочность картины грядущей расправы. О, ну почему эти мерзкие тени, неизменные обитатели шефской приемной, могут с легкостью просачиваться в любую щель и растворяться во всяком предмете. Если бы он мог, он бы влился в портьерную ткань и стал бы неотличим от нее, от ужаса позабыв форму собственного тела, отринувшись, отказавшись от его бренности и тем самым победив угрожающую ему боль или смерть… Или же вошел бы в каменную непоколебимость этой стены, в которой он уже несколько минут так безуспешно пытался найти опору… Почему, почему он не тень? Впрочем, если его здесь обнаружат, он очень быстро ею станет. Легендарная безжалостность шефа, неизбежным возмездием обрушивающаяся на голову того, кто посмел нарушить установленные им правила, никогда не вписывалась ни в какие рамки и пределы…

Повернув голову вправо, он покосился на девушку, всем телом прижавшуюся к нему, точно к спасительному кругу. Камилла… Бедняжка… Что будет с ней – как же он не подумал! И тотчас тряхнул головой, отгоняя слишком эмоциональную мысль. Было так страшно, так необходимо соблюдать тишину, что любая яркая мысль казалась непозволительно громкой. Будто не подумал, а прокричал ее вслух…

Нельзя думать только о себе. Карие глаза парня потемнели, наливаясь мрачной решительностью. Крепче сжав руку спутницы, он заставил ее взглянуть на себя.

– Что? – одними губами произнесла девушка.

Он отрицательно помотал головой. Вот именно, что? Что можно сделать сейчас во имя их спасения? Выскочить из-за шторы? Обнаружить свое присутствие и обеспечить им нечеловеческую над собой расправу? Нет уж, они останутся здесь. На столько, на сколько будет надо. Хотя никто не знает, как долго продлится ожидание. Эти уйдут, и явится еще кто-нибудь. Еще этот чертов секретарь неопределенной ориентации, но вполне определенных моральных принципов… Приемная одного из ведущих продюсеров страны редко когда оставалась пустой…

– Мирас, ну когда же они закончат… – досадливо морщась, чуть слышно прошептала девушка. Он испуганно посмотрел на нее. Да уж, храбрости ей было не занимать. Похоже, она занята не собственными переживаниями, а изысканием путей побега из их самопальной темницы. Не зря он в нее влюбился: сильные девушки вызывали в нем жгучую смесь любопытства, восхищения и поклонения. Сглотнув очередной вставший поперек горла комок страха, он легонько погладил кончиками пальцев ее узкую смуглую ладошку. У тех, кто приводит тебя в трепет, надо учиться.

– Скорее бы, у меня ноги затекли так стоять… – почти беззвучно ответил он ей. Девушка слегка опустила голову, искоса глядя на него, и улыбнулась. От ее улыбки у него захватило дух. Надо же, словно в первый раз ее увидел! Трудно привыкнуть к настоящей красоте. Огромные глаза цвета обожаемого им горького шоколада, копна черных вьющихся волос, лепной рельеф лебединой шеи, и эта хрупкость, бесконечная хрупкость… Беззащитность, скрывающая в себе недюжинную силу. Защищать того, кем восхищаешься – что может быть желанней для мужчины! И, да, она очень высокая – да, значительно выше него, но это же только плюс, он любит ее, во всем возвышающуюся над ним! Что бы по этому поводу ни говорили другие люди, ему за три года безуспешных ухаживаний за ней не удалось утратить остроту чувств. И сейчас, когда он почти выиграл главную, по его мнению, битву в своей жизни – можно сказать, завоевал ее, ЕЕ, все чуть не пошло прахом. Или готово вот-вот пойти. Ну уж нет, он будет бороться за свою победу до конца.

– Полчаса уже тут торчим! – свистящим шепотом изливала накопленное возмущение красотка. – Нашли, где обжиматься. Сейчас Шалкар придет, он им задаст…

– Да уж… – послушно вторил ей молодой человек, перед мысленным взором которого за мгновение пронеслись несколько приятнейших воспоминаний из совсем уж недавнего прошлого. Да что уж там – из практического настоящего… – Мы сами-то не лучше… – глуповатая улыбка человека, не верящего до конца в реальность выпавшего ему счастья, осветила его лицо.

– Ага! Но нам можно, мы круче всех! – с нежным сарказмом влюбленного циника изрекла мулатка и тут же резко дернула вниз руку парня, раскрывшего было рот для ответа. – Тихо. Он идет!

Даже из-за тяжелой, жадно поглощающей звуки портьеры были слышны его шаги. До того они были уверенными.

– Хозяин… – в один сдавленный голос, слегка присев на выдохе, вымолвили позеленевшие от ужаса юнцы.

Недаром у многих представителей животной фауны самец в процессе брачного возбуждения находится сверху самки. То есть там, где ему угрожает наибольшая опасность при нападении хищника. А что делать – во имя продолжения рода приходится жертвовать тем, кто после совершения дела идет гулять дальше, и сохранить ту, которая будет в течение долгих месяцев, а то и лет, заботиться не только о себе…

Соскочив с дивана, рыжеволосая мадам проявила такую ретивость, что чуть не опрокинула навзничь прильнувшего к ней кавалера. Но мужчину, обуреваемого страстью, вывести из равновесия совсем не просто по одной причине – он необыкновенно крепко вцепляется в предмет своего вожделения. Так и стояли они оба посреди бархатно-кровавого полумрака продюсерской приемной: она, в гордой демонстрации собственной непорочности расправившая грудь и плечи навстречу надвигающейся опасности, и он, ничего и не собирающийся отрицать из очевидности доставшегося ему положения. Коленопреклоненный Альфео, по инерции жадно тянущий на себя юбку все еще бурно дышавшей Елены, просто не успел своевременно войти в курс возникшей за его спиной ситуации. Но в ракурс перспективы, развернувшейся перед взором вошедшего в приемную Шалкара, вошел очень даже гармонично.

– Та-а-ак-так… – не сбавляя хода, тот молниеносно оценил обстановку. – Альфео, пожинаешь щедрые плоды своего темперамента? Южный аппетит утолен? Или еще только раздразнен? Ха-ха! – коротко и резко хохотнув, будто огрев невидимой плетью замершую под его взглядом парочку, он стремительно скрылся за тяжелой кабинетной дверью. Удар выверенных звуков рассыпал странную композицию человеческих тел на составляющие элементы. Один из них, поднявшись на ноги, тут же заметался по роскошной клетке богатого офиса. Залившийся внезапной мертвенной бледностью в безмолвной панике Альфео вцепился в густые черные локоны на своей то поникающей к ковру, то поднимающейся к потолку голове.

– О! Он убить меня! Он убить! Я пропасть! Я любить тебя, белиссима, помнить, я любить! – рождаемые порывом безудержного отчаяния иностранные слова изобильно осыпались с красивых полных губ. – О, моя белла! – подскочив к потерянно размахивающей руками пассии, он снова рухнул ей в ноги. Наверное, желание находиться у чьих-нибудь ног было у Альфео куда сильнее, чем потребность двигаться по жизни самостоятельно. Хотя, вероятно, причина постоянного низвержения в положение, промежуточное между горизонтальным и вертикальным, крылась в чем-то другом… Например, в потребности к самоотдаче, пусть и в столь странном виде, но все же свидетельствующей о способности любить.

– Милый, не бойся! – с трудом превозмогая шок от внезапного вторжения в их интимность, обрела-таки дар речи Елена. Прекратив наконец хаотично жестикулировать, она крепко обняла прильнувшего к коленям любовника. – Что ты такое говоришь! Он не тронет тебя. Он замечательный человек! Сущий ангел! Шалкар всегда всех понимает! Он приветствует любовь! Он живет любовью! – не найдя слов, чтобы выразить кипящие в ней чувства, она снова лихорадочно замолотила спертый воздух руками. – Он нам всем отец и брат! Великий учитель! – ее зычный голос, давно вышедший из рамок смутного шепота, перелился в яростный фанатичный крик. – Шалкар велик, и мы все имеем честь служить ему! И ты, и я, и он – все дышит здесь любовью, но не страхом!

Не замечая изумленно выпученных глаз Альфео, на излете страстности своего монолога Елена горделивым лебедем выплыла из комнаты. Покинутый страдалец некоторое время потрясенно взирал на багровый бархат оконных штор, продолжая удерживать в вытянутых руках одному ему видимый образ выскользнувшей из них пассии. Затем как-то по-собачьи, всем телом, встряхнулся, словно скидывая с себя предыдущее настроение, поднялся с колен и на полусогнутых ногах подошел к темному прямоугольнику кабинетной двери. Глядя на узенькую, почти невидимую полосу пробивающегося из-под нее света, сглотнул и решительно постучал. Тяжелая резная дверь неслышно, сама собой отворилась, и неяркий свет облил его склоненную в официальном поклоне фигуру множеством смутных полутонов.

– Дурень, ну ты или туда, или сюда, определяйся! – раздался из глубины кабинета раздраженный мужской голос.

Обреченно вздохнув, Альфео шагнул навстречу владельцу голоса, и дверь сама собой беззвучно и плотно закрылась за его спиной.

– Ушли? – нетерпеливо встряхивая копной кудрявых волос, вопросительно прошептала Камилла.

Крепче сжав руку возлюбленной, Мирас осторожно выглянул из-за портьеры. Обведя приемную долгим изучающим взглядом, тревожно всматриваясь в каждую тень, он, наконец, чуть расслабился и кивнул.

– Ушли…

Девица тотчас выскользнула из импровизированной темницы во внешний полумрак, уверенно волоча едва успевающего за ней парня. Тени в комнате пришли в движение, заклубившись вокруг ног идущих по ним людей.