Думая о грандиозных планах, развиваемых столь многими невротиками, или о фантастической природе их самопрославления и претензий, мы испытываем искушение поверить, что они больше других одарены великолепным талантом воображения, который по этой самой причине легче сбивает их с пути. Мой опыт не подтверждает этого. Наследственность у невротиков бывает различной, как и у более здоровых людей. Но я не нахожу доказательств того, что невротик сам по себе, по своей природе, обладает более богатым воображением, чем другие.

Это представление является ложным, хотя и основанным на точных наблюдениях умозаключением. Воображение действительно играет при неврозах большую роль. Однако за это ответственны не конституциональные, а функциональные факторы. Воображение действует так же, как и у здорового человека, но вдобавок оно принимает на себя функции, которыми в норме не обладает. Оно включается в обслуживание невротических потребностей. Это особенно ясно в случае поиска славы, который, как мы знаем, побуждается влиянием могущественных потребностей. В психиатрической литературе искажение реальности воображением известно как «пристрастное мышление» (принятие желаемого за действительное). Это уже устоявшееся выражение, и тем не менее оно неправильно. Оно слишком узко: точный термин должен был бы включать в себя не только мышление, но также «пристрастное» наблюдение, убеждение и, особенно, чувство. Более того, мышление – или чувство – детерминируется не нашими желаниями, а нашими потребностями. И именно влияние этих потребностей придает воображению те упорство и силу, которыми оно обладает при неврозах, что делает его плодовитым – и неконструктивным.

Роль, которую воображение играет в поиске славы, можно прямо и безошибочно сравнить с грезами. У подростков они могут иметь откровенно грандиозный характер. Примером служит учащийся колледжа, который, будучи робким и замкнутым, грезит, что является величайшим спортсменом, или гением, или Дон Жуаном. В более позднем возрасте встречаются люди типа мадам Бовари, которые почти постоянно предаются грезам о романтических переживаниях, мистическом совершенстве или таинственной святости. Иногда это принимает форму воображаемых разговоров, служащих произведению впечатления на других или же их посрамлению. Другие, более сложные по структуре грезы касаются позорных или благородных страданий как следствие жестокости и унижения. Часто грезы проявляются не как подробные сюжеты, а скорее как фантастическое сопровождение повседневной рутины. Занимаясь с детьми, играя на пианино или причесываясь, женщина может, например, одновременно воображать себя исключительно нежной матерью, вдохновенной пианисткой или соблазнительной красавицей из кинофильма. В некоторых случаях такие грезы ясно показывают, что человек может, подобно Уолтеру Митти, постоянно жить в двух мирах. В то же время у других людей, столь же озабоченных поиском славы, грезы бывают настолько редки и неразвиты, что они могут со всей субъективной искренностью утверждать, что у них нет воображаемой жизни. Едва ли нужно говорить, что они ошибаются. Даже если они только беспокоятся о возможных неудачах, которые их могут постичь, в конечном счете именно воображение создает образ неприятных последствий.

Но грезы, хотя они бывают важны и эвристичны, – не самый болезненный продукт воображения, поскольку человек в основном осознает тот факт, что он грезит, то есть воображает то, что не происходило и вряд ли произойдет так, как он это переживает в своих фантазиях. По крайней мере, ему не слишком сложно осознать наличие и нереалистичный характер грез. Более вредное действие воображения касается таких всесторонних искажений реальности, которых он не осознает. Идеализированное Я не завершается полностью в простом акте творения: однажды порожденное, оно нуждается в постоянном внимании. Для его актуализации человек должен прилагать постоянные усилия, фальсифицируя реальность. Он должен претворить свои потребности в достоинства и в более чем оправданные страдания, а свои намерения быть честным или внимательным превратить в факт честности или внимательности. Блестящие идеи, которые у него возникают над листом бумаги, делают его уже великим ученым. Его возможности превращаются в действительные достижения. Знание «правильных» моральных ценностей делает его добродетельным человеком, часто прямо каким-то гением нравственности. И, конечно, его воображение должно сверхурочно работать, чтобы перевести все ставящие это под сомнение доказательства в их противоположность^[9].

Воображение также содействует изменению убеждений невротика. Ему надо верить, что другие замечательны или порочны; и вот они выстроены в шеренги доброжелательных или опасных людей. Воображение меняет также чувства. Человек нуждается в том, чтобы ощущать свою неуязвимость – и его воображение, оказывается, обладает достаточной силой, чтобы вычеркнуть из жизни боль и страдания. Ему надо испытывать глубокие чувства – доверие, симпатию, любовь, страдание, и его чувства симпатии, страдания и т. д. преувеличиваются им.

Восприятие искажений внутренней и внешней реальности, причиной которых может быть воображение на службе поиска славы, ставит нас перед нелегким вопросом. Где кончается полет воображения невротика? В конце концов он не теряет полностью свое чувство реальности; где же тогда проходит пограничная линия, отделяющая его от психотика? Если в отношении воображения и существует какая-то пограничная линия, она, безусловно, расплывчата. Мы можем только сказать, что психотики склонны рассматривать процесс в их сознании исключительно как единственную реальность, которая ими учитывается, в то время как невротик – по каким бы то ни было причинам – сохраняет интерес к внешнему миру и своему месту в нем и, следовательно, определенную грубую ориентацию в нем^[10]. Тем не менее, хотя он и может в достаточной мере оставаться на земле для того, чтобы функционировать без явных нарушений, нет предела для высот, на которые может воспарить его воображение. Действительно, самая поразительная черта поиска славы состоит в том, что он уходит в фантастику, в область неограниченных возможностей.

У всех влечений к славе есть общая черта – стремление к приобретению больших знаний, мудрости, добродетелей или могущества, чем дано человеку; все они стремятся к абсолюту, беспредельности и бесконечности. Ничто меньшее, нежели абсолютное бесстрашие, мастерство или святость, ни в коей мере не устроит невротика, одержимого влечением к славе. Он, следовательно, является антитезой истинно религиозного человека. Для последнего только Бог может все; версия же невротика – нет ничего невозможного для меня. Его сила воли должна быть нечеловеческой, его разум – непогрешимым, его предусмотрительность – не иметь изъянов, его знание – быть всеобъемлющим. Возникает тема договора с дьяволом, которая пройдет через всю эту книгу. Невротик – это Фауст, не удовлетворенный знанием многого; он должен знать все.

Воспарение к безграничному определяется силой потребностей, стоящих за влечением к славе. Потребности в абсолютном и предельном настолько сильны, что попирают ограничения, обычно предохраняющие наше воображение от ухода от реальности. Для здорового функционирования человек нуждается в видении возможностей, перспективы беспредельности и в осознании ограничений, необходимостей и конкретности. Если мышление и чувства человека прежде всего сосредоточены на безграничном и перспективе беспредельности, он теряет свое чувство конкретного, чувство «здесь и теперь». Он утрачивает свою способность жить в данный момент. Он больше не способен подчиняться необходимостям в себе, «тому, что может быть названо его пределом». Он теряет из виду то, что действительно необходимо для достижения чего-то. «Каждой малейшей возможности все же потребовалось бы какое-то время, чтобы стать действительностью». Его мышление может стать слишком абстрактным. Его знание может стать «разновидностью бесчеловечного знания, для производства которого человеческое Я растрачивается почти так же, как попусту губили людей ради строительства пирамид». Его эмоции по отношению к другим людям могут превратиться в пар «абстрактной сентиментальности по отношению к человечеству». С другой стороны, если человек не видит далее узкого горизонта конкретности, необходимости, определенности, он становится «недалеким и мелочным». Вопрос стоит не или-или, а и-и, если говорить о развитии. Признание ограничений, законов и необходимостей предохраняет от улетания в беспредельность и от простого «барахтанья в возможностях»^[11].

В поиске славы ограничители воображения не срабатывают. Это не означает общей неспособности видеть необходимость и следовать ей. Особое направление в дальнейшем невротическом развитии может заставлять многих людей чувствовать себя безопаснее, ограничивая себя в жизни, а затем они могут рассматривать возможность ухода в фантазии уже как опасность, которой надо избегать. Они могут закрыть свой разум для всего, что видится им фантастическим, быть нерасположенными к абстрактному мышлению и сверхтревожно цепляться за видимое, осязаемое, конкретное или непосредственно полезное. Но хотя сознательное отношение к этим вещам меняется, каждый невротик в глубине души не хочет признать ограничений в том, чего он ожидает от себя, и верит, что этого можно достичь. Его потребность актуализировать свой идеализированный образ настолько императивна, что он должен оттолкнуть ограничители как неуместные или несуществующие.

Чем больше овладевает им иррациональное воображение, тем с большей вероятностью его должно попросту ужасать все, что реально, определенно, конкретно или окончательно. Он склонен питать отвращение ко времени, потому что это что-то определенное; к деньгам, потому что они конкретны; к смерти, потому что она окончательна. Но он может также не выносить определенность желания или мнения. В качестве иллюстрации приведу пример пациентки, которая лелеяла мысль о том, чтобы быть блуждающим огоньком, танцующим в луче лунного света; она могла прийти в ужас, поглядев в зеркало – не потому, что видела возможное несовершенство, а потому, что это заставляло ее осознавать, что она обладает определенными очертаниями, вещественна, «привязана к конкретной телесной форме». Это заставляло ее чувствовать себя птицей с прибитыми к доске крыльями. И как только эти чувства вплывали в сознание, она мгновенно испытывала желание разбить зеркало.

Конечно, развитие не всегда достигает такой крайности. Но каждый невротик, даже если поверхностно он может сойти за здорового, не расположен сверяться с фактами, когда дело доходит до его особых иллюзий относительно самого себя. И он должен быть таким, иначе иллюзии могут разрушиться. Отношения к внешним законам и правилам разнятся, но он всегда склонен отрицать действующие в нем самом законы, отказывается видеть неизбежность причины и следствия в психологических вопросах, или вытекание одного фактора из другого, или усиление одного другим.

Существует бесконечное число способов игнорировать факты, которые невротик предпочитает не видеть. Он забыл; это не считается; это случайно; это было из-за обстоятельств или потому, что другие его спровоцировали; он ничего не мог сделать, потому что это «естественно». Подобно бухгалтеру-мошеннику он идет на все, чтобы завести двойной счет; но, в отличие от него, он приписывает себе только достоинства и отрицает недостатки. Я еще не видела пациента, у которого откровенный бунт против реальности, как это выражено у Гарвея («Я двадцать лет боролся с реальностью и наконец преодолел ее»), не задевал бы знакомую струну. Или, вновь цитирую классическое выражение пациента: «Если бы не реальность, у меня все было бы совсем хорошо».

Остается внести ясность в различия между поиском славы и здоровыми человеческими стремлениями. На поверхности они могут выглядеть обманчиво похожими – настолько, что различия кажутся только в степени. Это выглядит так, как если бы невротик был просто более честолюбивым, более озабоченным властью, престижем или успехом, чем здоровый человек, как если бы его моральные стандарты были просто выше или ригиднее, чем обычно, как если бы он просто был более высокого мнения о себе или считал бы себя более значительным, чем обычно считают люди. И, действительно, кто отважится провести тонкую линию и сказать: «Вот где кончается здоровый и начинается невротик»?

Сходства между здоровыми стремлениями и невротическими влечениями существуют, потому что они имеют общие корни в специфических человеческих возможностях. Благодаря своим психическим способностям человек обладает даром выходить за свои пределы. В противоположность другим животным он может воображать и планировать. Многими путями он может постепенно расширять свои возможности и, как показывает история, реально так и происходило. То же самое верно и для жизни отдельного индивида. Не существует жестко фиксированных границ того, что он может развить, что он может создать. Учитывая эти факты, кажется неизбежным, что человеку точно не известны его пределы, и, следовательно, он легко ставит либо слишком низкие, либо слишком высокие цели. Эта неопределенность является той основой, без которой, видимо, не мог бы развиться поиск славы.

Основное различие между здоровыми стремлениями и невротическими влечениями к славе лежит в их побудительных силах. Здоровые стремления вырастают из присущей человеческим существам наклонности развивать данные им возможности. Вера в присущую человеку потребность развиваться всегда была фундаментальным принципом, на котором основан наш теоретический и терапевтический подход^[12]. И эта вера крепла с новым опытом. Единственное изменение коснулось уточнения формулировки. Теперь я бы сказала (как указано на первых страницах этой книги), что жизненные силы реального Я побуждают его к самореализации.

С другой стороны, поиск славы происходит из потребности актуализировать идеализированное Я. Отличие является фундаментальным, потому что все остальные различия вытекают из него. Так как собственно самоидеализация является невротическим решением и как таковая компульсивна по характеру, все вытекающие из нее влечения также по необходимости являются компульсивными. Так как невротик, пока он придерживается своих иллюзий относительно себя, не может признать ограничений, поиск славы направлен в беспредельность. Так как главная цель – достижение славы, человек перестает интересоваться процессом ученья, работы или приобретения шаг за шагом и склонен презирать этот процесс. Он не хочет лезть в гору, он хочет быть на вершине. Следовательно, он теряет ощущение того, что значит эволюция и развитие, даже если он может говорить о них. Так как, наконец, сотворение идеализированного Я возможно только ценой правды о себе, его актуализация требует дальнейшего искажения истины, которому с готовностью прислуживает воображение. Таким образом, человек в большей или меньшей степени утрачивает в этом процессе интерес к истине, утрачивает ощущение того, что – правда, а что – нет. Эта потеря, наряду с другими, затрудняет различение подлинных чувств, убеждений, стремлений и их искусственных эквивалентов (бессознательное притворство) в себе и других. Акцент с «быть» смещается на «казаться».

Итак, различие между здоровыми стремлениями и невротическими влечениями к славе – это различие между спонтанностью и компульсивностью, между признанием и отрицанием ограничений, между чувством эволюции и фиксацией на видении главного конечного продукта, между сущим и кажущимся, правдой и фантазией. Таким образом, это различие не тождественно различию между относительно здоровым и невротичным человеком. Первый может не быть полностью вовлечен в воплощение своего реального Я, а второго не полностью влечет к актуализации его идеализированного Я. Тенденция к самореализации действует и в невротике; мы в терапии не могли бы ничем помочь развитию пациента, если бы в нем не было этого стремления. Но, хотя различия между здоровым и невротиком в этом отношении являются просто различиями в степени, различие между подлинным стремлением и компульсивным влечением, несмотря на поверхностное сходство, есть различие качественное, а не количественное^[13].

По-моему, самый уместный символ невротического процесса, порожденного поиском славы, – истории о договоре с дьяволом. Дьявол, или другое олицетворение зла, искушает запутавшегося в духовных или материальных проблемах человека предложением беспредельного могущества. Но могущество тот может получить только на условиях продажи своей души или попадания в ад. Искушение может прийти к любому духовно богатому или бедному ибо оно взывает к двум могущественным желаниям: страстному желанию беспредельного и желанию легкого достижения. Согласно религиозным преданиям, величайшие духовные лидеры человечества, Будда и Христос, прошли через такое искушение. И, благодаря тому, что они имели в себе твердую основу, они распознали это искушение и смогли его отвергнуть. Более того, условия, поставленные в договоре, адекватны цене, которая должна платиться при невротическом развитии. Говоря этим символическим языком, легкий путь к беспредельной славе является также неизбежно путем к внутреннему аду презрения к себе и самоистязания. Вставая на этот путь, человек действительно теряет свою душу – свое реальное Я.