Каковы бы ни были условия, в которых растет ребенок, если он не является умственно неполноценным, он выучится взаимодействовать с другими тем или иным способом и, возможно, приобретет некоторые умения. Но в нем заложены и возможности, которые он не может реализовать или развить путем научения.
Действительно, нельзя научить желудь вырастать в дуб, но если дан шанс, будут развиваться его внутренние потенции. Подобным же образом, человеческий индивидуум, получивший такой шанс, имеет тенденцию к развитию своих особых, человеческих способностей. Далее он будет развивать уникальные жизненные силы своего реального Я: ясность и глубину собственных чувств, мыслей, желаний, интересов; способность использовать собственные ресурсы, крепость своей силы воли; особые способности и таланты, которыми он может обладать; дар самовыражения и установления своих взаимоотношений с другими через спонтанные чувства. Все это даст ему возможность вовремя найти свою систему ценностей и свои жизненные цели. Одним словом, он будет развиваться, в основном без отклонений, в направлении самореализации. Именно поэтому я говорю здесь и на протяжении всей книги о реальном Я как общей для всех людей, хотя и уникальной для каждого, центральной внутренней силе, которая является глубинным источником развития[1].
Только сам индивид может развивать присущие ему возможности. Но, подобно любому другому живому организму, человеческий индивид нуждается в благоприятных условиях для своего развития «из желудя в дуб»; он нуждается в атмосфере теплоты, которая придаст ему ощущение внутренней безопасности и внутренней свободы, позволяющие иметь свои собственные чувства, мысли и выражать себя. Он нуждается в доброй воле других, не только ради помощи в удовлетворении многих его нужд, но и для руководства и поощрения, чтобы стать зрелым и реализовать себя. Ему также нужно здоровое взаимодействие с желаниями и волей других. Если он может таким образом расти в любви и взаимодействии с другими, он сможет расти и в соответствии со своим реальным Я.
Но множество неблагоприятных влияний могут не позволить ребенку расти в соответствии с его индивидуальными потребностями и возможностями. Такие неблагоприятные влияния слишком разнообразны, чтобы их здесь перечислять. В общем они сводятся к тому, что люди в его окружении слишком поглощены своими собственными неврозами, чтобы быть способными любить ребенка или даже просто видеть в нем ту уникальную индивидуальность, какой он является; их отношение к нему определяется их собственными невротическими потребностями и реакциями[2]. Проще говоря, они могут быть доминирующими, чрезмерно покровительствующими, запугивающими, раздраженными, чересчур требовательными и снисходительными, непостоянными, пристрастными к другим братьям или сестрам, лицемерными, равнодушными и так далее. Это никогда не является результатом только одного фактора, а всегда – всего созвездия, которое оказывает неблагоприятное влияние на развитие ребенка.
В результате у ребенка не развивается чувство принадлежности, чувство «мы», а вместо этого возникают ощущения глубинной небезопасности и смутного беспокойства, для которых я использую термин базальная тревожность. Его ощущение изолированности и беспомощности в мире воспринимается им как потенциальная враждебность. Ограничивающее давление его базальной тревожности мешает ребенку устанавливать отношения через спонтанность своих реальных чувств и принуждает его искать способы взаимодействия с другими. Он должен (бессознательно) обращаться с ними такими способами, которые не пробуждают и не усиливают, а скорее облегчают его базальную тревожность. Особые установки, вытекающие из такой бессознательной стратегической необходимости, детерминированы как врожденным темпераментом ребенка, так и случайностями окружения. Говоря кратко, он может попытаться привязаться к наиболее могущественному человеку из своего окружения; может попытаться бунтовать и бороться; может попытаться не допускать других в свою внутреннюю жизнь и эмоционально отойти от них. В принципе, это означает, что он может двигаться по направлению к другим, против них или от них.
В здоровых человеческих взаимоотношениях эти направления движения не исключают друг друга. Способность хотеть привязанности и дарить ее или уступать; способность бороться и способность держаться особняком – это дополняющие друг друга способности, необходимые для хороших человеческих отношений. Но у ребенка, который из-за своей базальной тревожности чувствует себя стоящим на зыбкой почве, эти движения превращаются в ригидную крайность. Привязанность, например, превращается в прилипчивость, уступчивость становится податливостью. Подобно этому, его влечет к бунту или к тому, чтобы оставаться в стороне, безотносительно к его реальным чувствам и без учета уместности его установки в конкретной ситуации. Степень слепоты и ригидности в установках ребенка пропорциональна интенсивности базальной тревожности, таящейся в нем.
Поскольку в таких условиях ребенка влечет не только в одном из этих направлений, но во всех сразу, у него развиваются фундаментально противоречивые установки по отношению к другим. Три движения: к другим, против них и от них, следовательно, составляют конфликт, его базальный конфликт с другими. Ребенок пытается разрешить этот конфликт, превращая одну из этих тенденций в главенствующую, вырабатывая доминирующую установку уступчивости, агрессивности или равнодушия.
Эта первая попытка решения невротических конфликтов отнюдь не поверхностна. Напротив, она оказывает определяющее влияние на дальнейшее течение невротического развития. Это касается не только отношений к другим, но и неизбежно влечет за собой определенные изменения личности в целом. В соответствии с преобладающей тенденцией у ребенка развиваются потребности, чувствительность, барьеры и начатки моральных ценностей. Например, преимущественно подчиняющийся ребенок склонен не только подчиняться другим и опираться на них, но и старается быть неэгоистичным и хорошим. Подобным же образом агрессивный ребенок начинает ценить силу и способность терпеть и бороться.
Однако интегрирующее влияние этого первого решения не такое твердое и всеохватывающее, как в невротических решениях, которые будут рассмотрены далее. Например, у одной девочки преобладающими стали черты уступчивости. Они проявлялись в слепом восхищении определенными авторитетными фигурами, в тенденции угождать и умиротворять, в робости выражения своих собственных желаний и в спорадических попытках жертвовать. В возрасте восьми лет она, никому не говоря об этом, раскладывала некоторые свои игрушки на улице для того, чтобы их нашел какой-нибудь более бедный ребенок. В одиннадцать лет она своим детским способом искала мистической самоотдачи в молитве. В фантазиях ее наказывали учителя, которыми она была увлечена. Но к девятнадцати годам она столь же легко могла присоединиться к чужим планам отомстить какому-то из учителей; будучи обычно невинным ангелом, она время от времени становилась лидером бунтарских действий в школе. А разочаровавшись в священнике своей церкви, временно переключилась с внешней религиозности на цинизм.
Причины ослабления достигнутой интеграции, типичной иллюстрацией чего служит этот пример, лежат частично в незрелости развивающегося индивида, а частично – в том факте, что раннее решение нацелено главным образом на унификацию взаимоотношений с другими. Следовательно, здесь есть возможность, а по сути и потребность, более прочной интеграции.
Описанное развитие протекает отнюдь не единообразно. Особенности неблагоприятных окружающих условий в каждом случае отличны, как и возникающие особенности развития и его результаты. Однако всегда нарушается внутренняя сила и связность индивида, а следовательно, всегда налицо определенные витальные потребности в исправлении возникших нарушений. Как тесно они ни переплетены, мы можем выделить следующие аспекты.
Несмотря на ранние попытки разрешения конфликтов с другими, индивид все еще расщеплен и нуждается в более прочной и всесторонней интеграции.
По многим причинам у него не было возможности развить настоящую уверенность в себе: его внутреннюю силу истощили необходимость обороняться, его расщепленность, порожденное его ранним «решением» одностороннее развитие, сделавшее значительные области его личности недоступными для конструктивного использования. Отсюда его отчаянная нужда в уверенности в себе или ее заменителях.
Он не чувствует себя слабым в вакууме – он чувствует себя менее прочным, хуже снаряженным для жизни, чем другие. Если бы у него было чувство принадлежности, то его ощущение неполноценности по сравнению с другими не было бы такой серьезной помехой. Но живя в обществе конкуренции и чувствуя себя «внизу», изолированным и враждебно настроенным, он может только развивать в себе настоятельную потребность возвыситься над другими.
Еще более фундаментальным, чем эти факторы, оказывается начало его отчуждения от себя. Не только реальное Я испытывает помехи прямому развитию, но и потребность вырабатывать искусственные стратегии обращения с другими заставляет его отвергать свои подлинные чувства, желания и мысли. В той мере, в какой первостепенную значимость обретает безопасность, значение его сокровенных чувств и мыслей ослабевает – они, по сути, вынуждены умолкнуть и становятся неразличимыми. (Неважно, что он чувствует, если он в безопасности.) Таким образом, его чувства и желания перестают быть определяющими факторами, он, так сказать, больше не ведущий, а ведомый. Это расщепление в нем самом не только ослабляет его в целом, но и усиливает отчуждение, привносит элемент путаницы; он больше не знает, где он и «кто» он.
Начало отчуждения от себя оказывается более фундаментальным, потому из-за него другие нарушения преобретают опасную интенсивность. Мы можем яснее понять это, если представим, что происходило бы, если бы другие процессы протекали без отчуждения от жизненного центра Я. И в этом случае у человека были бы конфликты, но они не швыряли бы его из стороны в сторону; его уверенность в себе (которая, как указывает само слово, требует наличия себя, в котором человек уверен) подвергалась бы испытаниям, но не была бы лишена опоры, а нарушения его взаимоотношений с другими не означали бы полной утраты внутренней связи с ними. Следовательно, больше всего отчужденный от себя индивид нуждается – было бы абсурдно сказать в «заместителе» своего реального Я, потому что такой вещи нет, – в чем-то таком, что дало бы ему опору, вернуло чувство идентичности. Это могло бы поднять его в собственных глазах, и, несмотря на всю слабость его структуры, дать ему ощущение силы и значимости.
Если внутренние условия неизменны в силу благоприятных жизненных обстоятельств, он может обходиться без перечисленных потребностей. Остается только один путь, на котором он может удовлетворить их, причем одним махом – путь воображения. Постепенно воображение бессознательно приступает к работе и создает в сознании индивида идеализированный образ его самого. В этом образе он наделяет себя неограниченным могуществом, величайшими способностями; он становится героем, гением, сверхлюбовником, святым, богом.
Самоидеализация всегда влечет за собой общее самопрославление и, таким образом, придает индивиду очень нужное чувство значимости и превосходства над другими. Но это отнюдь не слепое самовосхваление. Каждый человек создает свой личный идеализированный образ из материалов собственных особых переживаний, собственных прежних фантазий, своих конкретных потребностей и присущих ему способностей. Если бы не личный характер образа, человек бы не достигал чувства идентичности и единства. Он идеализирует прежде всего свое особое «решение» базального конфликта: уступчивость становится добротой, любовью, святостью; агрессивность превращается в силу, лидерство, героизм, всемогущество; равнодушие делается мудростью, самодостаточностью, независимостью. То же, что – согласно его конкретному особому решению – выступает как недостатки или изъяны, всегда затеняется или ретушируется.
С противоположными тенденциями он может обходиться одним из трех различных способов. Так, они могут превозноситься в глубине души. Например, только в ходе анализа может обнаружиться, что агрессивный человек, которому любовь кажется непозволительной мягкостью, в своем идеализированном образе выступает не только рыцарем в сверкающих доспехах, но и великим любовником.
Во-вторых, помимо восхваления, противоположные тенденции могут подвергаться изоляции в душе человека, с тем чтобы больше не создавать беспокоящих конфликтов. Один пациент в своем воображении был благодетелем человечества, мудрецом, достигшим спокойного просветления, и человеком, который мог без колебаний убивать своих врагов. Эти аспекты – все осознаваемые – были для него не только непротиворечивыми, но и не конфликтующими. В литературе этот способ устранения конфликтов путем изолирования их был изображен Р.-Л. Стивенсоном в «Истории доктора Джекила и мистера Хайда».
Наконец, противоположные тенденции могут превозноситься как позитивные способности или достоинства, так что они превращаются в совместимые аспекты многогранной личности. Я уже приводила в другом месте пример[3], в котором один одаренный человек превратил свои тенденции к уступчивости в христианские добродетели, свои агрессивные тенденции – в уникальную способность к политическому лидерству, а свое отстранение – в мудрость философа. Таким образом, эти три аспекта базального конфликта одновременно прославлялись и примирялись друг с другом. Он стал в своем воображении современным эквивалентом «универсального человека» эпохи Ренессанса.
В конце концов человек может прийти к идентификации себя с идеализированным, интегрированным образом. При этом образ не остается лишь лелеемой фантазией, но человек незаметно сам становится этим образом: идеализированный образ превращается в идеализированное Я. И это идеализированное Я становится для него более реальным, чем реальное Я, в основном не потому, что оно более привлекательно, а потому, что отвечает всем его насущным потребностям. Такое перемещение центра тяжести является полностью внутренним процессом; в человеке не происходит очевидного или заметного внешнего изменения. Изменение – в сердцевине его существования, в его ощущении себя. Это любопытный и исключительно человеческий процесс. Вряд ли коккер-спаниелю могло бы прийти в голову, что он «в действительности» ирландский сеттер. И переход в человеке может произойти только потому, что его реальное Я ранее сделалось неразличимым. В то время как здоровое течение этой – и любой – фазы развития является, как правило, движением к реальному Я, он теперь начинает определенно отказываться от него ради идеализированного Я. Последнее начинает рисовать ему, каким он является «реально» или потенциально, чем он мог или должен бы быть, это становится точкой зрения, с которой он смотрит на себя, меркой, которой он себя измеряет.
Самоидеализация в ее различных аспектах – это то, что я предлагаю называть всеобъемлющим невротическим решением – т. е. решением не только конкретного конфликта, но решением, которое неявно обещает удовлетворить все внутренние потребности, возникшие у индивида в данное время. Более того, оно обещает не только избавление от его болезненных и невыносимых чувств (поражения, тревоги, неполноценности и расщепленности), но вдобавок и крайне мистическое осуществление себя и своей жизни. Не удивительно, что когда он верит, что нашел такое решение, он цепляется за него изо всех сил. Не удивительно и что оно – используя психиатрический термин – становится компульсивным[4]. Постоянное наличие самоидеализации при неврозе является результатом постоянного наличия компульсивных потребностей, порождаемых склоняющим к неврозу окружением.
Мы можем рассматривать самоидеализацию с точки зрения двух главных ее преимуществ: как логичный результат предыдущего развития и начало нового. Она непременно имеет далеко идущее влияние на дальнейшее развитие, так как мало что может сравниться по своим последствиям с отказом от реального Я. Но главная причина ее революционного влияния лежит в другом. Энергия, влекущая к самореализации, переключается на цель актуализации идеализированного Я. Это переключение означает не больше и не меньше как изменение течения всей жизни и развития индивида.
О проекте
О подписке