Своё сообщение для Неё я начал словами: «Нас разбомбили. Все хорошо, я жив, здоров, не ранен, работаю над материалом». Я понимал, что новость о сегодняшнем инциденте не скоро доберётся до моего города: подумаешь, врезали по какой-то Горловке. Ерунда в сравнении с аэропортом Донецка или Славянском. Но в эти секунды мне срочно нужно было поговорить с Ней. Несмотря на шум и кипение людей за дверью, я был абсолютно, космически один в эти минуты. Но каждый раз Она оказывалась рядом. И каждый раз я находил в себе силы двигаться дальше. Наш разговор был кратким и ёмким. Успокаивать Её было не нужно: Она была из тех женщин, которые часто и много плачут по пустякам, но когда происходит что-то действительно из ряда вон выходящее, способны вести себя собранно и разумно. Большего мне было и не нужно. Допив чай и прикурив очередную сигарету, я вышел из комнаты, взяв с собой уже успевшую чуть подзарядиться камеру.

Первым делом я поднялся на четвёртый этаж. В бетонного цвета хаосе понуро копались ополченцы, видимо, в поисках каких-то своих вещей, брошенных при срочной эвакуации. Пыль всё никак не оседала, подбрасываемая к потолку завывающим в ранах здания ветром. Я фотографировал развалины, дыры в стенах и потолке. У дальней стены стоял невысокий, совсем молодой парнишка и о чём-то рассказывал Старому, рисуя руками в воздухе. Я подошёл ближе, но диалог уже завершился. Старый выглядел невероятно подавленным, но – это было отличительной чертой его личности – увидев меня, искренне и тепло улыбнулся:

– Как ты, братик?

– Да в порядке всё. Вот, материал готовим для общественности, так сказать. В этот раз я хочу шума.

– Ну, так ты это, с Шуриком вот пообщайся – он как раз на дежурстве был. Видел многое.

– Правда? – я был очень обрадован.

– Ну конечно, он тебе всё расскажет. Ну, давай, – зазвучали первые ноты его рингтона – песни «Моя любовь» группы «Би-2», и замкомбата вытащил из кармана сотовый телефон, уже шагая в сторону выхода.

Я подошёл к пацанёнку и поздоровался.

– Привет. Старый сказал, что ты видел, как всё происходило. Расскажешь на камеру?

– Ну… – он замялся, – а лицо можно не показывать?

– Давай вот как поступим, – с этими словами я снял свою серую панамку и отдал ему, – ты на глаза сдвинь, а я ракурс такой возьму, что ничего видно не будет, добро?

– Ну, если так, то я согласен, – парень оживился. Было видно, что он не прочь рассказать о пережитом на камеру.

И я включил запись. Он рассказывал про то, как самолёты заходили в атаку; что их было два, один прикрывал другой, и он сбросил «фаеры», как называли тепловые ракеты, сбивающие с толку системы теплового наведения, которые применялись в подавляющем большинстве моделей противовоздушных ракет; как ребята успели вовремя подать тревогу, чем, видимо, спасли много жизней. Мы подошли к пробоине, потом я показал крупным планом осколки кассет. Закончили же мы интервью словами: «Наше дело – правое!».

Я забрал у смущённого бойца панамку, искренне его поблагодарил, угостил сигареткой и отправился к лестнице. Поднявшись наверх, на крышу, я ненадолго замер, закрыл глаза, подставив лицо ветру. Запах городского лета ласкал ноздри. Гулял по крыше, любуясь примитивными пейзажами промышленного шахтёрского городка. Вдалеке, среди бушующего зелёного моря, сияли отражённым полуденным солнцем купола. Надо использовать этот архетип. Кадр. Ещё кадр. Через дыры в крыше был виден актовый зал. Потянувшись и громко зевнув, расправив руки до хруста в плечах, я спустился к себе в кабинет. Интернета по-прежнему не было. Зашла Таня. Мы вместе пересмотрели запись.

– Это очень сильно у тебя получилось. Не страшно было?

– Страшно то, что нет сети. Кабель перебило, видимо. Я не могу это выложить.

– Так на втором этаже есть же интернет.

– А где там?

– Да везде. Знаешь, сходи в двести пятую комнату, там должен быть местный газетчик, Эдуард Павлович зовут. У него сможешь спокойно всё выложить в интернет. Только сперва надо будет снять во дворе осколки ракет, ребята собрали.

– Это запросто, спасибо!

Допив уже остывший чай, я спускался вниз по лестнице. Мимо меня то и дело проходили люди в нетипичной для нашего подразделения экипировке: отличные разгрузки, туго набитые амуницией и увешанные гранатами, дорогие боевые шлемы, стрелковые очки и новенькие импортные радиостанции. Видимо, приехали из центрального горловского штаба, где находились подразделения таинственного Беса.

Во внутреннем дворе, прямо возле выхода, лежала груда металла. Куски ракет: осколки двигательных и поражающих элементов с нанесёнными маркировками. На плацу собрали, наверное, весь наш личный состав. Но меня всё происходящее опять не касалось, ведь я был занят другим делом. Никто мне не мешал, и на том спасибо. Но я всё-таки, засняв короткий ролик с обломками и повреждениями здания, встал чуть поодаль и стал наблюдать за происходящим.

Бойцы замерли непривычно ровными рядами. Лица были серьёзные, никто не хихикал, никто не прятал в кулачок дымящиеся сигареты. Напротив, ровно по центру плаца, стоял, держа руки за спиной, невысокий, какой-то малахольный даже, мужчина лет пятидесяти пяти. Высокая армейская феска с козырьком, простая камуфляжная футболка и обычные штаны – но взгляд… Не пронзительный, не гипнотический, не стальной. Я бы его охарактеризовал избитым словосочетанием «леденящий душу». Мужик стоял молча. Непропорционально большие, как мне показалось тогда, аккуратно подстриженные усы слегка дёргались. Было видно, что он напряжён. Майор орал на какого-то несчастного жутким матом. Большой басом требовал немедленного расстрела, а Бес просто стоял. От этого человека исходила аура силы. В его присутствии было сразу понятно – он главный. Я впервые увидел его вживую, но многое о нём слышал. Например, то, что когда он пришёл к власти в городе, а иначе, как приходом к власти, это назвать было нельзя, его бойцы объявили жёсткую войну наркоторговцам. Со слов своих товарищей я узнал, что за две недели в Горловке не осталось наркотиков. В принципе. Калёным железом выжигались с тела серого депрессивного городка любые проявления этого безусловного зла. И вообще воцарился порядок, которого раньше тут не видел никто. Разумеется, рассказывали и о перегибах, отжимах бизнесов и прочих ужасах передела власти, но в целом население Игоря Безлера поддерживало безусловно. Говорили, что он лично разработал и провёл огромное количество военных операций ополчения по всей территории мятежных республик, и что его бойцы никогда не знали поражений. Собственно, именно его, Беса, подразделения и являлись основной боевой силой Горловки. Наш же батальон занимался только и исключительно блокпостами. Ну и работой по поддержанию правопорядка, если требовалось.

– Арестовать, бля! – Майор сорвался на хрип.

– Твари ебаные! Да они бухали полночи! – Большой не отставал от командира в шельмовании провинившихся.

– На подвал! – комбат пылал несдерживаемой ненавистью.

Жуткая брань, как я понял, относилась к командиру расчёта ПЗРК, дежурившего этой ночью. Я ни у кого ничего не спрашивал. И все моё представление о событиях той ночи зиждется исключительно на бесконечном разнообразии слухов. Но я восстановил для себя примерно следующую картину: наши зенитчики пили и проворонили самолёты, а потерь избежать удалось потому, что дозорные вовремя подняли тревогу и потому, что первый удар пришёлся по оружейке, а не по казармам. Раз самолёт всё-таки удалось сбить, значит либо он зашёл на второй круг и подставился, либо работали не наши, а безлеровские ПВОшники. Вот какого-то парня, грубо подгоняя, повели в здание. Видимо это был старший расчёта. Сухой закон властвовал неумолимо, и что с этим парнем случилось дальше, я не знаю.

И вот все стоят по стойке смирно, немного успокоившийся комбат что-то говорит, а в ответ откуда-то из второй шеренги бойцов звучит мерзкий такой, гнусавый голосишко:

– Пошёл нахуй!

Наступила гробовая тишина. Бес по-прежнему молчал. Через несколько секунд фразу повторили. Тем же самым омерзительным голосом. То ли шок, то ли какое-то нечеловеческое спокойствие, которое вдруг нахлынуло на командиров, заняв место утренних треволнений, заставило Майора просто продолжать свою речь, не заостряя внимания на невообразимой суицидальной выходке.

Я же отправился обратно в здание, поднялся на второй этаж и постучал в дверь комнаты номер двести пять.

– Да-да, войдите!

– Добрый день, Эдуард! Я работаю в… вернее, я – отдел пропаганды нашего батальона, – начал я, войдя в прохладный кабинет, скрытый от зноя еловыми ветвями за окном.

– Здравствуйте. И чем я могу вам помочь?

– У меня в кабинете кабель перебило сетевой, могу я вас попросить предоставить мне доступ в интернет? Я очень хороший материал сделал, его нужно смонтировать и выложить, а у меня даже и видеоредактора нет.

– Ну, вы можете скачать программу у меня, а потом работать уже у себя, потому что мне пора уходить. Срочное дело. Попозже, через часика полтора, заходите. Тогда и загрузите в интернет.

– Спасибо вам большое. Тогда вот на эту флэшку мне программу закачайте…

Он аккуратно взял у меня маленькую чёрную карту памяти и подключил к своему компьютеру.

– Хотите чаю выпить? – лениво водя мышкой по столу, не глядя на меня, спросил он.

– Нет, вы знаете, я тоже спешу. Много дел.

– А что вы наснимали-то хоть? – Эдуард, который был уже опытным, хотя и местечковым журналистом, с напускным равнодушием посмотрел на меня.

– О, так самое пекло и наснимал. Хотите глянуть? – я присел на свободный стул и стёр со лба пот рукавом.

Мне вдруг захотелось похвастаться перед коллегой своим успехом.

– Пожалуй, давайте попозже. Мне, правда, пора. О, записалось уже. Возьмите.

Он вернул мне флэшку, и мы пожали друг другу руки.

– Ну, тогда до встречи! – я уже стоял в дверях.

Он кивнул и улыбнулся мне на прощание.

Видеомонтаж никогда не был моим коньком. Но примерно за два часа я сумел склеить более или менее удобоваримый и хронологически верный ролик. Поставив видео на обработку, которая должна была, по расчётам программы, занять не менее сорока пяти минут, я пошёл в столовую. Есть хотелось просто жутко. За столами сидели всё те же хорошо экипированные суровые бойцы Безлера. У стен стояли какие-то футуристические калашниковы, явно не 74-й серии, укутанные бутафорскими листьями снайперские винтовки Драгунова и, кажется, даже, один винторез. Я чувствовал себя неуютно среди этих своих-но-чужих бойцов. Завидовал им. Но эту зависть компенсировал страх смерти, риск встречи с которой у них был несравнимо выше моего. На планшете коротко мигала зелёная лампочка, оповещая меня о новом входящем сообщении. Какой-то парень, который представился администратором новостного горловского сайта, очень хотел поснимать внутри УВД. Я согласился провести его внутрь и показать все интересные моменты взамен на его содействие в продвижении нашей батальонной страницы в социальной сети. Мы договорились встретиться через полчаса у входа на территорию. Вернувшись к себе, я ещё некоторое время ждал, пока видеоролик будет готов. И вот я уже спешил вниз, на второй этаж, в комнату номер двести пять.

В кабинете, помимо Эдуарда, был ещё какой-то мужчина. В двух словах я бы охарактеризовал его как человека с прошлым. Когда мы вышли покурить в коридор, он представился:

– Владимир. Я координатор от ДНР по Горловке.

Пожал мне руку, я представился в ответ.

– У вас очень… интересное прошлое, не так ли? – я вёл себя достаточно нагло и он, видимо, это оценил.

– Интересное, – кратко, ёмко, без тени стыда, но и без налёта гордости согласился Владимир, медленно кивая головой и всматриваясь в меня.

– Знаете, раз вы представляете республику, давайте я с вами посоветуюсь. Когда только прилетело, я начал видео снимать. Вот нарезал, смонтировал, сейчас будем в сеть выливать. Моё непосредственное руководство материал устраивает. Давайте с вами вместе бегло проглядим, может быть имеет смысл что-то доработать или убрать. Там ужасно много матерщины.

Мы докурили и зашли в кабинет. Просмотрев первые пять минут ролика, Владимир одобрительно закивал. Он был взрослым мужиком ещё из поколения афганцев, явно имел отношение к криминалу. Улыбка на его лице готова была вмиг уступить место ярости. Выживший в мясорубке девяностых и ставший уважаемым человеком в республике, он производил сильное впечатление.

– Знаешь, а надо оставить. Всё как есть. Правда в чистом виде. Эдакая правда-матка. Мы сейчас с Палычем моё обращение записали. Его нужно добавить куда-то в начало ролика и смело можно выкидывать в интернет. Республика одобряет. Вот ещё что. Нужно пойти по городу погулять. Поснимать мирную жизнь, деток малых, женщин, машины, улицы, всё что угодно. Смысл – показать, что мы не боимся, что нас не запугать и наш город будет дальше жить своей жизнью. Не в службу, а в дружбу, сделаешь?

– Ладно, тогда, давайте я в город, а Эдуард с вашей речью поработает. И ещё парни, местные журналисты, просились ко мне в гости – поснимать руины. Они уже, наверное, подошли. Как вы думаете, сколько времени займёт монтаж вашего обращения?

– Сколько? – Владимир перевёл взгляд на полного, невысокого и лысоватого Эдуарда, который деловито водил по столу мышкой.

– Да не больше сорока минут.

– Отлично! Значит, всё успею сделать и вернусь вовремя!

Махнув рукой, я выбежал в коридор. С серьёзным видом пройдя КПП и заметив двух неуверенно стоявших у стены молодых ребят, жестом пригласил их следовать за мной. Впервые я почувствовал себя настоящей частью ополчения, когда коротко бросил дежурившим на входе «Они со мной» и, не вдаваясь в подробности, прошёл во дворик. Волшебное чувство – причастность. Интуитивное общение, взаимная идентификация в качестве «своего». Скольких война завлекла этим чувством? Думать об этом не было времени. Мы поднялись в разбомбленный актовый зал. Пыль улеглась, самые упорные угольки перестали сочиться струйками дыма.

– Нда…

– Вы снимайте, снимайте. Вот сюда прилетело, – я указал рукой на пробоину, и тут же обратил их внимание на потолок, – вот здесь следы от кассеты. Уже подтверждено, что они кассетой врезали. Осколки все собрали, лежат во дворе. Идёмте на крышу, там красиво!

– Хорошо, – несколько заторможенно ответил один из ребят.

Высокий и худощавый брюнет явно не понимал моего отношения к происходящему. Он выдерживал какой-то торжественно-печальный тон и мои простые определения его заметно коробили. Но эту свою мысль я тоже решил додумать потом. Сейчас нужно было оперативно провести экскурсию и вернуться к своей работе. Совсем забыл про вылазку в город! Время поджимало.

– И ещё, мужики. Давайте поступим по-джентельменски. Не выкидывайте в сеть этот материал раньше меня. Моя работа ещё не совсем закончена. Мне нужно съездить в город. Через час я напишу, когда всё будет готово. И тогда выкладывайте свой материал, хорошо?

– Ну, не вопрос… – в воздухе буквально запахло разочарованием. Но я был непреклонен.

Ударив по рукам, мы попрощались. Я не стал сопровождать парней до выхода – не маленькие, сами разберутся. Мне предстояла вылазка в город. Заскочив в столовую, и наполнив флягу холодной водой, я выбежал во двор.

– А вы, да, снимали внутри пожар?

– Да, – я обернулся на голос. Его обладателем был мужчина с чёрными короткими волосами, в рубашке без рукавов.

– Меня Евгений зовут. Комбат сказал, что у вас материал интересный есть. На меня вышли с московских «Вестей» – хотят сделать сюжет про сегодняшнее.

– Замечательно. Как с ними связаться?

– Девушку Татьяна зовут, я ей отправлю ваш номер телефона, и она сама позвонит. А то, я боюсь, вам дороговато будет.

– Воистину! – я выбросил окурок в переполненную урну. – Скажите, а вы сейчас в город не едете?

– Еду.

– Подкиньте до новой церкви, пожалуйста.

Мы ехали по живому городу. Вечерело. Машина остановилась напротив храма, всё ещё хранившего полноценный дневной свет. Женя отправил кому-то мой номер телефона, и мы попрощались. Взмыленный, уставший, в потной футболке и мятом кителе, с растрёпанными войной волосами и висящей на шее уставшей камерой, я шёл по вечернему городку.

С этого дня я буду всем громко говорить: «Я – горловский!». И, чёрт побери, это звучало гордо! Давно не спал и, как всегда это со мной бывает, у меня открылось второе восприятие: я чётче видел мир, чутче слышал людей, чаще дышал и чище мыслил. Запоздалая свадьба гуляла в парке возле церкви. Мизансцена была как нельзя кстати, но камера предательски издохла на первом же кадре. «Епископ греческий и константинопольский!» – экзотически выругался я вслух, доставая планшет. О качестве фотографий пришлось забыть. Но мне уже было, если честно, все равно. Побродив немного по городу и нащёлкав несколько унылых, однотипных натюрмортов мирной жизни, я поймал такси и за несколько минут долетел до базы.

Эдуард Павлович уже закончил монтаж и явно пребывал в нетерпении. Когда я вошёл, он был занят пролистыванием ленты новостей в обратном порядке.

– Ну, наконец-то!

– Извиняйте, задержался немного.

– Садитесь, доделывайте.

Я устроился в его удобном кресле с высокой спинкой и, достав из планшета карту памяти, скопировал последние штрихи нашего ролика на компьютер. Через десять минут видеозапись появилась в сети. Мы выложили её синхронно: он на своём канале в youtube, а я, сидя за соседним стареньким компьютером с пузатым монитором, – на новостной странице «Витязей». Получился достаточно длинный, но вполне содержательный материал. Сразу же следом в сеть отправились несколько байт информации, дающие отмашку тем двум парням.

– Эдуард, я уже вообще не соображаю, что происходит. Спасибо за содействие, всего вам доброго, родина не забудет, рад был знакомству, пойду к себе отдыхать.

Он улыбнулся, понимающе кивнул, пожал протянутую мной руку и тоже засобирался домой. Стоило мне закрыть дверь в его кабинет, как планшетник в кармане завибрировал и издал звук, отдалённо похожий на старинный телефонный звонок. На дисплее отобразился российский номер телефона.

– Алло.

– Здравствуйте! Меня зовут Татьяна, я работаю на телевидении, в программе «Вести».

– Да-да-да, мне передали уже, что вы позвоните, – я тоже представился и очень разволновался, – скажите, чем я могу вам помочь?

– У вас есть видеозаписи сегодняшнего инцидента?

– Так точно, из самой преисподней.

– А я могу получить эти записи? В принципе, вы можете рассчитывать на гонорар.

– Знаете, всё находится в свободном доступе в интернете. Пожалуйста, берите, пользуйтесь.

– Закройте, пожалуйста, публичный доступ к этому видео! Хотя бы на пару часов!