– Так, давайте найдём компромисс. У меня там аудитория, прости господи, человек сто пятьдесят. Я просто пока не буду распространять дальше. Идёт? Насчёт гонорара давайте так: этот материал используйте, как вам нравится, а вот на будущее, если ещё что-то интересное получится снять, то мы к этому разговору вернёмся.

– Хорошо. Как вас найти в интернете?

Я продиктовал адрес своей страницы, попрощался и нажал на сброс.

Поднявшись к себе, я застал мужиков за тем, как они выносили из нашей комнаты всё, что только можно было унести.

– Ой! А что здесь творится? Грабите? – я шутливо поднял руки вверх.

– Поэт, давай уже собирайся. Мы твои вещи трогать не стали. И давай оперативнее, и так мы последние остались, – Киса как раз отключал от сети телевизор.

– Так что происходит-то?

– Переезжаем мы, неужели не видно? – с двумя пулемётами за спиной и большой коробкой в руках Монах показался мне очень маленьким, но в то же время достаточно грозным.

– Куда ещё?

– Увидишь. Собирайся.

Я устало осел на стул возле тумбочки. Неспешно выкурив какую-то совершенно отвратительную сигарету, принялся собираться. Это не заняло много времени. И вот я с рюкзаком и большой коробкой в руках спускаюсь по лестнице уже ставшего мне родным здания горловского УВД.

Во внутреннем дворике нас ожидал небольшой микроавтобус. Киса деловито копался в вещах, проверяя, не забыл ли он чего.

– Мужики, мне надо к себе сбегать. Минут на десять. В кабинете куча всего осталась!

– Ну, давай, давай, давай. Только не задерживайся!

В последний раз взбежав по лестнице на третий этаж, я толкнул дверь своего кабинета. Сгребая со стола всю мелочёвку в чёрный полиэтиленовый пакет, я не заметил, как в комнату вошёл Славик:

– Шо, сваливаем?

– А ты? Остаёшься, что ли?

– Та не, я тож переезжаю. Компьютер забрать надо.

– Да, думаю, пригодится в хозяйстве, – я как-то об этом не подумал, считая его собственностью милиции. Но какая, к черту, собственность милиции? Война!

– Давай я системник возьму, а ты монитор. А провода вот в пакет можно сложить.

Через десять минут мы тряслись в микроавтобусе, за рулём которого сидел брат Монаха, а за окном медленно плыл остывающий после длинного, раскалённого дня тихий промышленный городок. В портале планшета мигали сообщения от Татьяны – в вечернем выпуске должны будут появиться мои кадры. Я сейчас же зашёл на страницу нашего батальона и дал отмашку максимально распространять сегодняшнюю новость. Мы повернули с центральной улицы куда-то вправо. Потом ещё раз. Вокруг были деревья, одноэтажные домики – от совсем простеньких деревенских до вполне убедительных коттеджей. Перед нами выросли высокие металлические ворота. День с трудом пробивался последними лучами сквозь густые кроны леса.

Первое, что я увидел, выйдя из машины, – высокая, метров двадцати пяти, металлическая вышка. Она росла прямо в центре обнесённой невысокой, местами с трещинами и пробоинами, – но какая уж есть, – стеной территории нашей новой базы, на выпуклой, округлой, поросшей травой, кустами и деревцами поляне. Прямо под ней, если верить словам Монаха, было бомбоубежище. Мы стояли возле вытянутого двухэтажного корпуса, который вырастал из стены слева от ворот, до угла заменял её, а дальше выпускал из себя стену, уходящую в глубь окружавшего нас леса. В здании уже вовсю шли работы по переустройству городского пункта гражданской обороны в воинскую часть. Справа от ворот до самого конца базы тянулись хозяйственные блоки, тоже вписанные в стену, перемежаясь с ней в неравномерном порядке. По левую же руку серыми коробками возвышались гаражи, которые, пожалуй, могли бы укрыть от посторонних глаз по два танка каждый. Огромный мохнатый пёс метался по двору, явно обалдев от количества людей и суматохи, совершенно не свойственной этому тихому месту. Он не пытался лаять на людей в форме. Наверное, хотел бы залаять на то, что вынудило их нарушить его привычный образ жизни. Но её здесь не было. Война сейчас, скорее всего, бежала по полосе препятствий с автоматом за спиной, или подтягивалась на турнике под громкие окрики жирного прапорщика.

Ко мне подошёл Джонни. Мы очень мало с ним общались, несмотря на то что оба были россиянами. Он был молод, не старше двадцати трёх лет. Коротко стриженый, чуть смуглый. Чёрные глаза под густыми бровями, разделёнными римской переносицей, смотрели то вопросительно, то въедливо, то весело. Он был жилистый, чуть выше среднего роста.

– Как ты?

– Отлично, не поверишь. Такого наснимал! У тебя как со связью? У меня вообще беда-биде. Сможем видео посмотреть?

– Ну, вроде да, я смотрю ютуб, всё нормально. А что?

– Так сегодня в «Вестях» сюжет будет, где мои кадры использованы!

– О, а во сколько?

– Так… Ну, в вечерних «Вестях», – я поймал себя на мысли, что не уточнил эту информацию у Тани.

– Да ладно, посмотрим, конечно, не вопрос. Давай, к нам в комнату заезжай.

– А Монах с Кисой куда?

– Киса теперь заместо Филина – оружейник. Вот сейчас они оружейку как раз оборудуют. Он там и жить будет. А Монах… Вроде где-то на втором этаже. Давай, не грузись, вместе будем жить.

– Что с Филином? Жив? – Я не больно-то знал Филина, но спросить было надо.

– Да, но его посекло осколками и рука, кажется, сломана. В больнице. Так что пока без него.

– Хорошо, показывай дорогу.

Я надел рюкзак и взял в руки коробку с пакетом. Компьютер уже успел куда-то деться. Мы вошли внутрь. Пол из длинных советских досок скрипел под нашими тяжёлыми ботинками. Коридор увёл нас направо, и Джонни остановился напротив третьей по счёту от входа двери. По старинке выкрашенные наполовину стены упирались в потолок своей побелённой частью. Простые плафоны преломляли и даже прятали мягкий, домашний электрический свет лампочек. Комната, разделённая на две, пара советских кабинетных столов, шкаф, стулья – всё было как обычно на этой войне. На полу уже были разложены матрасы, но в комнате был только вечерний полумрак, разбавленный суетой и армейской неприхотливостью уклада.

– Короче, смотри: закрываем дверь на ключ, ключ сдаём в оружейку. Ну, мало ли.

– Принял. Ты куда сейчас?

– Жрать хочу. Посмотрим, что там с кухней делается.

– Хорошо, я тебя догоню.

И я остался один. Сняв с шеи камень фотоаппарата в чехле и положив его на стол, я присел на матрас и закрыл глаза. Спать не хотелось вовсе, просто нужно было немного отдохнуть.

Народное ополчение Донбасса. Это волшебное словосочетание неоновыми буквами светилось во тьме моего уставшего сознания. В этот вечер я ощутил, что настало время подвести первый итог. Сколько всего я видел в новостях, в интернете, в газетах. Героически вставшие на защиту своей земли от взбесившегося Майдана люди представали глянцевыми, непобедимыми, непогрешимыми. Но в первую очередь они были людьми. В ополчение приходили разные люди: искатели приключений, патриоты, правдолюбы, отчаявшиеся, защитники своих домов и семей, оппортунисты, солдаты, политические и религиозные фанатики. Коммунисты, монархисты, демократы и люди совершенно непонятных взглядов – все были здесь и все сплотились вокруг общего дела. Моя микроскопическая война лежала сейчас на стекле объективов видеокамер, которые, в отличие от беспристрастного микроскопа, иногда показывали совсем не полную картину. В контексте борьбы суперсистем она была закономерной, логичной и находилась в самом центре глобальной линии фронта. Пульсация полотна истории ощущалась здесь как нигде в другой точке земного шара. Во мне стремительно осыпались обломки школьных о ней представлений. Мирная жизнь, оказывается, никуда не девается: всё так же идут в школы дети, всё так же ползут ранним утром по истерзанным дорогам грузовики с надписью «Хлеб». А в каждом отдельном человеке продолжают работать его личные приоритеты: жизнь, семья, безопасность, достаток, уважение и далее, далее, далее. Главное для войны – поставить эти приоритеты под угрозу, грамотно показать эту угрозу и обязательно предложить общедоступный путь к её устранению. Так всегда работала и, уверен, всегда будет работать военная пропаганда. Первое её правило – отрицать саму себя, представляясь монопольной владелицей и глашатаем правды. А между тем правды давным-давно уже не существует. Она навсегда похоронена в тысячелетней летописи бесконечных войн. Ни одну из них в обозримом учебниками истории или углеродным анализом прошлом не начал кто-то конкретный. Она началась очень и очень давно, и просто никогда не заканчивалась. Война является всего лишь одним из проявлений беспристрастной, жестокой и дикой жизни. Подобно тому как река обрывается водопадом и снова становится рекой, чтобы однажды встретиться со всеми другими реками в мировом океане, война течёт по телу планеты бесконечной алой змеёй, шипя и стремясь укусить себя за хвост. Она не имеет правых, не имеет виноватых. Их просто нет и не может быть, потому что понятия вины не существует в природе. Это всего лишь часть того самого общественного договора. Борьбу систем можно маскировать как угодно. Ввиду ограниченности продолжительности человеческой жизни таким как я приходится закрывать глаза на эти глубинные, вековые, сложные для восприятия вещи. Нам нужно выдумывать пугала, создавать их, обязательно показывать всему миру и обвинять во всех смертных грехах, призывая людей на борьбу с ними. У них не должно быть никаких человеческих качеств, у этих фашистов, врагов, нелюдей. Они должны быть полностью, до основания расчеловечены и поданы на жидкокристаллическом блюде средств массовой деформации. Когда каждый отдельный человек принимает в сердце понимание того, что нужно взять в руки оружие и защищаться, толпа становится армией, а армия становится непобедимой. Моей профессией было как раз находить нужные слова для обрамления этой угрозы. И меня терзало вымышленное чувство вины за то, что я физически не могу взять за грудки каждого отдельного человека, будь то украинец, русский, американец, француз, немец или китаец, и вдолбить в его голову понимание того, почему мы сейчас держим в руках оружие. Не лозунгами и не плакатами. Я хотел, чтобы каждый из моих братьев, которых, как известно, не выбирают, твёрдо понимал, во имя чего на самом деле он будет умирать и убивать. Чтобы каждый проникся понимаем отсутствия виновных и плохих, справедливости и правоты, чтобы с хладнокровием палача и смирением приговорённого шёл на эту войну бороться не за правду, а за ту систему, в которой ему выпало жить. Я, наверное, никогда не смогу точно сформулировать для себя, почему же я, оставив любимую женщину, сбежал на эту войну в поисках своих собственных ответов.

«Не спать!» – мысленно шикнул я на себя, с усилием открывая глаза.

Вышел в коридор, закрыл за собой дверь на ключ и направился в оружейку. Киса был полностью поглощён переделыванием бывшего гардероба под хранение оружия. Ему помогали двое бойцов. Закуток, отделённый от внешнего мира метровой высоты перегородкой, продолженной к потолку фанерой, идеально отвечал новым требованиям: быстрый доступ к оружию, удобное расположение на пути к выходу, возможность подбежать к нему со всех сторон. Наш новый оружейник, засучив рукава, выпиливал из брусков подставки под автоматы и параллельно раздавал указания. Что уж говорить, человек попал в свою стихию. Стандартные железные вешалки на шарнирах, движущиеся влево-вправо, какие всегда ставили в старых школьных раздевалках, были сняты и убраны. А металлоконструкцию мужики решили оставить и немного доработать. Справа стояли шкафы и вечные советские сейфы, а у левой стены закутка расположилась аккуратно заправленная койка.

– Давай я у тебя ключ оставлю, если что – пацанам отдашь, хорошо?

– Не вопрос, Поэт. Ты на ужин? – он повесил ключ на гвоздик.

– Да, наверное, схожу. А ты?

– Да куда там! Дел тут – сам видишь. К двенадцати закончить надо, проверять будут.

Я вышел на улицу. Слева от входа росло несколько административных елей. Между ними была натянута верёвка для сушки белья, на которой кто-то уже умудрился развесить выстиранные носки. В сторонке, ещё глубже в тени деревьев, мужики смастерили скамейку и организовали курилку, поставив посредине заплёванное металлическое ведро. Я пошёл в другую сторону. В дальнем правом углу базы, возле душевых и склада, расположился между лип и дубов обеденный стол. От асфальтовой дорожки, бегущей вдоль стены, к нему тянулась тропинка, выложенная на скорую руку кирпичами. Джонни с аппетитом уплетал борщ. На столе стояла коробка с хлебом и пара тарелок с нарезанной колбасой, сыром и овощами. Хаотично разложенные на клеёнке упаковки майонеза, горчицы, соуса и хреновины переходили из рук в руки.

Возле стола поставили палатку, в которой разместилась полевая кухня: две газовые плитки, красный баллон с пропаном и три стола с посудой, всевозможными продуктами, досками для нарезки хлеба, мяса и овощей, бутылочками, скляночками, мисочками и банкой с ложками-вилками. Огромная кастрюля борща, величественно возвышавшаяся на одной плитке и целиком её подчинившая, безусловно, была в этот вечер в центре всеобщего внимания. Две девушки, хозяйничавшие там, резали хлеб, контролировали поток ополченцев, что-то солили, перчили, пробовали и были для нас настоящими королевами. Взяв чистую тарелку, я налил себе супа и вернулся за стол.

– Вроде бы уже через десять минут начало. Попробуй сайт «Вестей» открыть.

– Я пробовал, не получается что-то! – Джонни забавно говорил с набитым ртом.

– Да ну нафиг? Почему?

– Не знаю я, такое впечатление, что сам сайт лежит, – он проглотил, наконец, тщательно прожёванный бутерброд с колбасой.

– Быть такого не может, – я очень хотел посмотреть этот выпуск.

– Ну, не знаю, что делать. Бля, проклятье какое-то!

Мы были за столом не одни, прямо напротив нас сидел светловолосый сероглазый парень и скромно ел борщ.

– Кстати, вы же с Серёгой не знакомы? – Джонни повернулся ко мне.

– Нет. Но я много кого не знаю здесь. Не общительный я.

– Так познакомься. Он с Ростова. Так же как и мы сюда приехал – через тех же людей. Местные Студентом его прозвали.

– О, а ты давно здесь? – я представился и пожал парню руку через стол.

– Да нет, пару дней. Мы же виделись с тобой, я дежурил на третьем этаже позавчера.

– Ну, прости, я плохо запоминаю людей. Не помню тебя, если честно.

– Ну, ладно.

– А ты где был, когда прилетело по нам? – я посмотрел на него дружелюбно.

– Так в актовом зале и был.

– А почему тот пацан-то не убежал? Все же убежали, а вот он – нет.

– Ну, там темно было… Я не…

– Ооо… – вмешался в разговор Джонни, – там история вообще закачаешься! Этот чувак пришёл к нам в пятницу, тринадцатого. Позывной выбрал себе интересный – «Двухсотый». Отдежурил на этаже одну ночь, лёг спать, и единственный не проснулся от первого взрыва. Вот и не верь теперь во всякое.

– Ндааа… – протянул я. – Я до конца в этой истории не разобрался, но, когда только ёбнуло и я там снимал, он под завалами лежал. Как будто бы правда не просыпался. Половины головы не было. Не сказать, что прям вот жуткое зрелище, но приятного мало.

Мы замолчали. Я достал флягу и допил воду, оставшуюся ещё с той поездки к храму со Славиком. В результате мы так и не смогли посмотреть сегодняшние новости, и я был очень этим опечален. Ночь наконец придавила незаметно для меня затихший городок. Застрекотали цикады, засвистели соловьи. Над столом горела одинокая лампочка, выхватывая нас из обступающей со всех сторон темноты. В казармы я шёл один: ребята куда-то разбрелись. В курилке заметил Большого с его женой Ольгой и ещё нескольких человек. Подошёл к ним.

– Видели уже новости? В интернете полная версия.

– Да, вообще супер! – Большой был явно очень доволен увиденным.

– И по «Вестям» показывали, и по «Лайф-Ньюсу». Но там кусками. А в интернете я целиком, да, посмотрела, – Оля говорила взволнованно.

– Какой-такой «Лайф?» – нахмурился я. – Не помню, чтобы я общался с ними. Спиздили просто, сто в гору. Хотя плевать уже.

– Только знаешь, есть один нюанс нехороший, – продолжила Оля.

– В чём дело?

– Ну, там, на видео, когда ты осколки снимал, было слышно как Дима орал на тех идиотов. Ну в ролике, в смысле, слышен его голос, что те ночью пили. Нехорошо это. Не должен у нас никто пить, понимаешь? Можно как-то вырезать?

– Нет, сейчас уже ничего не сделать. Я по своим каналам в таком уж виде распространил. Поздно. Но знаете, давайте мы как-нибудь это спишем на укропов, что ли.

– Как ты это сделаешь?

– Слабенько, конечно, но… Попробуем сделать так: пилота взяли? Взяли. Вот мы и напишем заметочку, что лётчик был пьян. И что ты это и имел ввиду, когда говорил про «бухали полночи», – закончил я, поворачиваясь к Большому.

– Ха! Ну, если больше ничего нельзя сделать, то давай хотя бы так.

– А мне нравится идея. Так и поступим, хорошо? – его жена явно ещё не отошла от всех треволнений и говорила очень возбужденно. – Дим, я поехала, давай, до завтра!

Она обняла мужа, села в машину и завела двигатель. Я сощурился от острого света фар.

– Ладно, я почивать отбываю, счастливо! – я пожал Большому руку и отправился в казарму.

– Поэт! Зацени, как тебе? – на пути в нашу комнату я проходил мимо оружейки, и Киса меня окликнул.

– Что, закончили?

– А ты как думал? Гляди! – и он открыл дверь в свою обитель. В центре комнаты шалашиком стояли автоматы, упираясь в только что выпиленное деревянное основание старой вешалки.

– Ну, вы красавцы! А надёжно стоят-то?

– Обижаешь, всё по высшему разряду. Вот сюда вешаем сумки с БК, – он любовно водил рукой, показывая свою работу, – здесь – запчасти, наборы для чистки, всякие разные патроны и прочая мелочёвка, а здесь у меня чайник. Хочешь, кстати, чаю?

– Нет, дружище, спасибо, конечно, но я спать.