Я неохотно уступил ему своё место. Явно не друживший с компьютером, он медленно вбивал в безразлично мерцавшее окно свои данные. Мгновенно перебравшись из вкладки с сообщениями в какую-то браузерную игрушку, он выдал-таки, наконец, свои истинные намерения. «Ну и жук!» – улыбнулся я про себя. Раздражение прошло, уступив место желанию найти с ним общий язык.

Примерно с час мы лазили в интернете и смотрели всевозможные видеоролики про войну. Выбрали титульное изображение для страницы, которое я слегка подфотошопил, и написали вступительное слово. На плавно развевающемся триколоре Донецкой республики красовался двуглавый орёл. И под ним я золотистыми буквами пропечатал «Город Горловка», потому что до сих пор не мог привыкнуть к названию на «-ка» и подсознательно чувствовал потребность в том, чтобы придать Горловке статус города.

Дверь открылась, и на пороге возник Большой. Стоя в пол оборота к нам, он о чём-то беседовал со стоящим в коридоре Майором. Пройдя внутрь и, не обращая на нас никакого внимания, они стали изучать карту.

– Командир, вот здесь – объездная, – водил пальцем по карте Дима, – пока что идут по этой. Надо встречать.

– Нет, встретить-то мы встретим, не вопрос, но вот где?

– Ну, они сейчас под Артёмовском стоят. Сколько – точно не знаю. Если на нас попрут, то будут идти через МБП. Или огородами.

– Местных, скажи, чтобы чаще опрашивали. Пусть при малейшем подозрении сразу сообщают.

– Понял. Если шо, я уже на блок отзвонился, там в курсах.

– Добро, давай ща ещё съездим на Глубокую, там посмотрим.

И они вышли. Через пару минут за окном послышался кашель стартера. Мы выглянули во двор и увидели, как выезжает за ворота сиреневый Шевроле Ланос с мигалками на крыше.

Раздался стук в дверь.

– Войдите, не заперто! – Славик явно обживался.

На пороге появился мой вчерашний знакомец. Протрезвев и проведя ночь в подвале, он излучал библейское смирение с ведром воды и шваброй в руках. На глазах исправляющийся тунеядец начал скованно водить тряпкой по полу. На какое-то время мы снова погрузились в виртуальный мир.

– Разрешите, я под столом протру, – он уже вымыл почти всю комнату, и теперь мы ему мешали.

– Завтра утром домой пойдёшь. Ещё раз попадёшься пьяным – две недели будешь полы драить, ясно? – сказал Славик, вставая и отходя в сторону.

– Да ясно, – протянул он в ответ, продолжая натирать полы.

– А у нас много этих доходяг?

– Одиннадцать.

– Ничего себе. И все – алкаши?

– Да. Ну, максимум – хулиганы. Тяжёлых тут у нас нет.

– А где они есть?

– Не у нас. Разве не понятно?

– Так, – обратился он к закончившему работу мужичку, – швабру в сортир поставь, и иди в подвал. Я спущусь ща, пожрать вам принесу. И ведро тоже туда же.

Тот покорно вышел.

– Ладно, министр, я пойду, завтра увидимся! – он протянул мне щуплую руку в перчатке с обрезанными пальцами.

Вечерело. Здесь ночь ложилась на землю очень быстро, и как только солнце спотыкалось о терриконы и падало за горизонт, всё вокруг становилось тёмно-синим. В домах один за другим, как по команде, загорались огоньки. Подойдя к окну, я закурил. Окна этого кабинета тоже выходили во внутренний двор.

Я дымил, держа сигарету ещё из привезённого с собой запаса между средним и указательным пальцами, не отодвигая руки от лица. Набирая полный рот мятного дыма и не пуская его в лёгкие, я разжимал губы и втягивал его носом, а затем выдыхал ртом и наблюдал, как быстро меняется узор в окружающем меня трёхмерном пространстве. Затяжки иногда сопровождались потрескиванием. Я когда-то давно слышал байку о том, что это прогорают остатки насекомых, которые попали на завод вместе с табаком. И, дескать, этот звук – косвенное доказательство того, что табак был выращен на поле, а не в теплице.

Остаток вечера я провёл в разговорах с Ней. Конечно, формат переписки не мог вместить и десятой доли переживаний последних нескольких дней. Я пытался разбавлять сухой текст фотографиями, чтобы хоть как-то раскрасить стену из слов. Но их было так мало, а воспоминаний – так много…

Вот я вошёл в поезд и сфотографировал откидной столик типового плацкартного вагона. За окном – вокзал. Раннее утро.

Там осталась дорога, по которой неспешно сползало с горки ленивое такси. Ещё дальше – двор. Качели, песочница, чёрные от ночи деревья. И никого нет. Мы встречали этот последний рассвет на пустых улицах того моего, далёкого города. Самое главное, за что я Ей был в ту ночь благодарен, – она не отговаривала меня. Она попросила разрешения попытаться отговорить, и согласилась, получив отказ. Это дорогого стоит, на самом деле, – уважать человека до такой степени, чтобы принять в ущерб себе и, более того, в ущерб ему самому, какое-то важное для него решение. И вот эта фотография разрезала острым клинком паутину времени, и мы снова оказались в такси на сонном утреннем вокзале. А вот я еду по огромной стране. Поезд продирается сквозь бескрайние пустынные локации. Я сижу на нижней полке, в руке – пластиковый стакан с минералкой. Напротив меня – пожилая женщина.

– Вы далёко едете?

– В Ростов, – поддеваю ногой лямку стоящего рядом пузатого рюкзака, подтаскиваю его к себе, раскрываю и показываю старушке кусочек отцовского полевого кителя.

– У меня внук в Луганске. Ужасы рассказывает. Дай тебе бог.

– Спасибо вам.

Я тоже хотел попасть в Луганск, но всё было уже решено без моего участия. Положился на судьбу и просто ехал вместе с поездом в центральный вальгалльский областной роддом, где совсем недавно источила свои первые детские крики новорожденная война. Вот мимо нас уже прокаменела Самара, вот проплывает ночь, полная звёзд, вот снова бесконечная, прекрасная, прекрасная, волнующая меня степь.

Дон разливается зеленоватыми метастазами по очаровательным своей серостью пейзажам. Июнь уже вовсю властвует над миром. Ростовский железнодорожный вокзал встречает меня ласковыми кондиционерами. Вот я уже еду куда-то в старый район города, сидя на переднем сидении конвейерного Хендая, и добрый светловолосый парень рассказывает мне обо всех возможных опасностях, которые непременно будут подстерегать меня.

– Тебя там могут убить, ты понимаешь?

Я всегда терялся, когда мне задавали идиотские вопросы. Просто сказать «да» – значило признать, что вопрос уместен и не продемонстрировать здесь и сейчас своего интеллекта. Нет, блин, конечно, не понимаю. А чо, могут, да? Бля, ну пиздец! Все эти детские ответы глупые вопросы послушно выстроились в две шеренги на плацу моего сознания. Я осматривал их, прохаживаясь вдоль стройного ряда, и вдруг понял, что им давно пора на дембель.

– Да.

Я произнёс это так, что других идиотских вопросов не последовало. Наверное, прикоснулся к краешку мантии мудрости.

Потом провёл ночь в забавном хостеле и проснулся в четыре часа утра от долбящего соседским отбойным молотком мерзкого скрежета на улице. Какая-то сволочь решила с утра пораньше устроить ремонт дороги. А вот я уже перегружаюсь из Хендая в Патриот где-то на окраинах российского Донецка, и обнимаю на прощание своего нового светловолосого знакомого. Мы едем какими-то богом забытыми тропами, колеями, кладбищами, а потом и вовсе – полями. Остановившись у рва, видимо, служившего линией границы, делаю фотографию. Какой-то там километр российско-украинской границы. Прохiд заборонен, или что-то типа того. Я отправил Ей эту фотографию.

Вот с той стороны рва подъехал кадавр УАЗика. Перегружаюсь во второй раз. Помимо моих вещей, туго утрамбованных в рюкзак, нужно было ещё везти кое какой гуманитарный груз для российского добровольца Димы, который сейчас находился в какой-то Горловке, куда я тоже был должен попасть. Мы спускаемся с холма в огромную долину, конца и края которой я разглядеть не смог. Под нами стелется одноэтажное Изварино, а сзади остаётся Россия. Вот я уже сижу на какой-то базе, и болтаю о всяком с мужичками.

Я не понимал происходящего. Из-за меня одного, что ли, такие движения? Я уже сменил три автомобиля, а до пункта назначения пешком – что до Китая известным способом. Следовательно, будут ещё. Вот на территорию базы заехал чёрный праворульный японец. А сейчас я ловлю в открытое окно свежий ветер и живое украинское солнце. Мы заезжаем в какой-то там – гвардейск. Меня с неподдельной радостью встречают добродушный, интеллигентного вида бородач в очках и жилетке и суровый дядька в камуфляже. Мы садимся уже в другую, пятую по счёту, машину и выезжаем на трассу…

Мы переписывались очень долго. Но я не мог перепрыгнуть сумасшедшее расстояние между нами. Будь ты проклят, интернет.

Неделя пролетела незаметно. Монотонность жизни, перемежаемая редкими вспышками боевых тревог, впрочем – ложных, давала о себе знать. Пророческие слова Монаха о том, что ничего не произойдёт, обретали угрожающие очертания реальности.

Я ещё пару раз съездил с опергруппой на задержания, но эти выезды ничем не отличались от самого первого, и это вгоняло меня в меланхолию. Однажды вечером приволокли двоих настоящих злодеев, которые промышляли мародёрством: из города уезжали очень многие, ведь война неизменно бродила вдоль наших оборонительных рубежей, заигрывая с ополченцами.

Мародёры получили по первое число, но я отметил для себя высокий стандарт честности наших милиционеров: все личные вещи, не относящиеся к украденному, были описаны и сложены в прозрачный пакет. Помню, уже через полчаса после того, как привезли негодяев, в УВД вбежала женщина, видимо, жена одного из них. Она была в домашнем халате и платке, повязанном на голову. Её мольбы тем не менее никакого действия не возымели. Я не знал, что происходило дальше с такими вот мародёрами. Модный тогда оборот «по законам военного времени» вселял во всех этих подонков священный ужас. В Славянске, где шли самые настоящие боевые действия, за подобное ставили к стенке. Этих же мудаков, скорее всего, отправляли куда-то на передовую рыть окопы. Перспектива тоже, отнюдь, не радужная, но хоть живыми могли остаться. Я стоял и наблюдал за всем этим жалким спектаклем, думая о том, как лучше осветить завтрашнее мероприятие.

Проснувшись пораньше, направился в свой кабинет. Давеча Майор известил меня о том, что сегодня из города будет выезжать небольшая группа беженцев и требуется всё это представить в правильном свете. На столе передо мной лежал готовый к работе фотоаппарат. На стене висел добытый вчера где-то Славиком роскошный российский триколор, на котором был изображён Георгий Победоносец, и крупными буквами написано «ВИТЯЗИ ДОНБАССА».

За дверью послышались шаги, и через несколько секунд в комнату вошёл Большой. За ним робкой стайкой появились три девочки и две женщины.

– Так, смотри. Они сегодня уезжают в Крым. Через Россию, конечно. Мы договорились – они присоединяются к колонне из Славянска. Нужно всё красиво показать.

– Добрый день! – приветливо обратился я к женщинам.

– Здравствуйте, – поприветствовала меня в ответ высокая брюнетка в чёрной футболке и солнцезащитных очках. Наверное, она не хотела показывать окружающим своих заплаканных глаз.

– Ну, давайте сейчас быстренько видео снимем, пару фотографий, и поедем потихонечку.

Она молча кивнула. Я не был уверен, но судя по всему, это были две разные семьи – пожилая женщина в платье с двумя, видимо, внучками и молчаливая брюнетка с дочерью. Две девчонки постарше были похожи друг на друга, а третья – самая маленькая – нет.

Криво нарисовав на офисном листе хэштэг #SaveDonbass People, я вручил его малышке и приступил к съёмке.

– Девчат, надо как-то помрачнее, что ли. Давайте на фоне флага. Вот так лучше, да.

Девочки перестали хихикать и сделали серьёзные лица. У старшенькой это получилось особенно хорошо. Отсняв несколько кадров, я отложил камеру и принялся рисовать второй, уже более позитивный плакат.

– Так, теперь надо улыбочку. И вот, держите, – я протянул малышке листок, на котором красовались бледные, еле заметные, как потом выяснится, слова: «Мы едем в КРЫМ!», выведенные моим отвратительным почерком.

Улыбаться у девчонок получалось намного убедительнее. На самом деле, они тогда были счастливы, и я запечатлел их настоящие эмоции. Потом переключился в режим записи видео и обратился закадровым голосом к пожилой женщине. На мой вопрос «Что вы сейчас чувствуете?» она ответила:

– Боль… – Она сдерживала слёзы, это было видно. Улыбнувшись какой-то горькой, надломленной улыбкой, продолжила:

– Слёзы. И хочется, чтобы этот… кошмар побыстрее закончился.

Последние слова она произнесла быстро, как будто хотела на мгновение раньше оказаться вдали от проклятой войны, бесстыдно подсматривавшей за нами в окно. Я пообещал ей, что всё будет хорошо, и мы начали собираться в путь.

У выхода во внутреннем дворе нас ждала белая Газель. Увидев камеру, водитель тут же сказал:

– Не снимайте меня и номера, хорошо?

– Не вопрос, – чуть раздражённо отозвался я.

Мне было непонятно, почему многие боялись камеры. Они ведь не делали ничего предосудительного. Сложно. Подумаю-ка об этом позже.

Пожилая дама и две её внучки поехали с нами в микроавтобусе, а брюнетка с дочкой – вместе с Димой на Ланосе. Ехали достаточно долго. Через какое-то время Большой нас обогнал и включил мигалки.

Проехав наш блокпост под названием Веровский, мы вырулили на большое кольцо. Описав по нему полукруг, Дима припарковался у какого-то магазина, и Газель остановилась рядом.

Мы вышли на залитую солнечным светом обочину. Расставание, которое неумолимо подкрадывалось, постепенно преображало лица девочек. Больше не было ярких улыбок и звонкого смеха. Маленькая тихо всхлипывала, обнимая маму. Я сделал снимок. Что-то должно было, наверное, защемить в груди, но я ничего не почувствовал. Неужели совсем не осталось во мне вот этого человеческого тепла?

Рядом с Большим стояла высокая, симпатичная женщина. Видимо, она ждала его в машине, пока все остальные были у меня. Как я узнаю позже, это была его жена Оля. Светлые прямые волосы, большие светлые глаза и маленький рот. Она тоже приехала проводить девочек.

И вот наконец, прорываясь сквозь плавящийся над асфальтом воздух, появились автобусы. Колонна была длинной. Один шумно остановился возле нас, и пришло время по-настоящему прощаться. Все обнимались, желали друг другу удачи. Я вошёл в салон и стал фотографировать. На сидении, прямо напротив дверей, вышедшую подышать воздухом маму ждала маленькая белокурая девчушка. Не думаю, что ей было больше трёх лет. Она смотрела робко и как-то вопросительно, что ли. Людей было не так уж и много. Какая-то женщина кормила грудью младенца. Парень, сидевший за ней, закрыл лицо книгой, чтобы не попасть в кадр. Кормящая женщина была уже немолодой. Порадовался удачной фотографии: настоящий библейский образ. Забавно: технически – это просто комок крови и плача на руках у самки человека, а для всех нас – это образ. Спрыгнул на землю, подошёл к Большому, тихо спросил:

– Что, поехали?

– Да, сейчас. Скоро поедем, – отстранённо проговорил тот.

В загаженном птицами стекле отражалось исполосованное перьевыми облаками небо. Маленькая, сидя у окна, горько плакала, сжимая в ручках плюшевую собаку. Я вскинул камеру и без колебаний нажал на кнопку. Этот кадр остался вовсе не на карте памяти моего фотоаппарата: без возможности удаления он навсегда записался на моё сердце.

Автобус тронулся. Пожилая женщина махала нам рукой. Оля и брюнетка в тёмных очках стояли рядом, провожая в далёкий путь неказистый фиолетовый ковчег. Кадр. Их волосы на ветру, жидкое солнце, разлитое по асфальту, и автобус в другой мир. Прислушался к себе: ничего. В моём сознании зазвучала «Долгая дорога в дюнах» Паулса. Музыка играла живо, ярко – почти на грани шизофрении. Я смотрел на медленно уплывающую по пыльной трассе колонну и представлял свой собственный мучительный, ненавистный и долгий путь. Все молчали. Я не ожидал от Большого такой деликатной нежности, с которой он обнял жену, осторожно подойдя к ней сзади. Обратно в Газели я ехал один, развалившись сразу на трёх сидениях и малодушно помышляя о еде. Перекинувшись парой слов с водителем – седеющим усатым мужиком с крупным крючковатым носом и чёрными, как у ворона, глазами, я выгрузил в сеть краткий отчёт о сегодняшнем дне с помощью планшетника.

Сидя в столовой и уже без особого аппетита глядя на стоящую передо мной тарелку макарон по-флотски, думал о том, что неплохо было бы найти ещё беженцев: с информационными поводами дела у нас обстояли откровенно паршиво, и сегодняшний эпизод я рассматривал, как крупную удачу для нашей пропаганды.

Поднявшись на третий этаж, перво-наперво отправился в нашу комнату. Киса смотрел телевизор. Присев на соседний стул, я закурил.

– Блин, духота сегодня, – начал я разговор.

– Как прошло? Выехали, всё в порядке?

– Да. Но грустно это всё очень.

– А ты как думал!

– Никак не думал. Впервые это видел, – протянул я.

– А я вот своих не отпущу никуда, – подал голос дремавший до этого на лежанке Монах. – Все дома, и дома же и останутся. Одно хреново, денег сейчас нет. Мне здесь никто не платит. Ладно, жена хоть в Донецке в хорошей гостинице работает. Но это не важно, я всё равно никуда их не отпущу. Вернусь домой, на работу вернусь… Мы с моей развелись пару лет назад. Но как-то потом подумали и решили, что неправильно всё это. И сейчас опять вместе живём. Ну, как вместе. Я здесь, она с детьми. Но всё равно – вместе.

– А мои – в Мариуполе, – сказал Киса.

– Так там же укропы! – удивился я.

– Да ну и что. Никто их там не трогает. А там море, пляжи. Красота!

– Поэт, а ты в Крыму был? – Монах сел на кровати и закурил экзотическую испанскую сигарету.

– Нет, не доводилось, – мне вдруг стало не по себе, но я не понял, почему.

– А вот это ты зря. Я туда по работе частенько мотался. Бывает, на две недели поедешь, за неделю все дела сделаешь, и остальное время отдыхаешь. Ялта, Евпатория… Крым на машине объехать за день можно.

– А отсюда сколько пилить?

– Да километров четыреста. Дороги нормальные, утром выехал, катишь себе не спеша, и к вечеру уже в море ноги мочишь. Ты обязательно съезди, не пожалеешь.

– Угу. Как война закончится, так сразу и рванём!

Мужики улыбнулись, а я, наконец, понял, что было не так: по телевизору шла детская передача на русском языке. На республиканском канале. А раз в несколько минут на экране появлялась заставка: «Детский Майданчик».

– Киса, а что за контра у нас по ящику? Нет, я понимаю, конечно, что «майдан» переводится как «площадь», а «майданчик», следовательно – «площадка», но мне это глаза режет просто до политической злости.

Киса пожал плечами, закатив глаза, мол, нашёл, тоже мне, корень зла. Монах же явно надо мной потешался, выискивая глазами пепельницу.

– Так, всё, намайданились, пойду, прилягу. А то мало того что на улице прожарился до хрустящей корочки, так вы ещё морем душу травите.

Я выложил все содержимое многочисленных карманов на стоящий в каморке письменный стол, снял с портупеи флягу, расшнуровал новенькие армейские ботинки. Ноги просто закипали. Вдохнув поглубже и картинно зажмурившись, я снял левый ботинок. О чудо! Никакого зеленоватого облака концентрированной вони ботинок не выдохнул. Хитрость с женскими прокладками, которую мне на днях подсказал практичный Киса, оправдала себя на сто процентов. Положенные внутрь, прямо на стельку, они по-настоящему спасали от, казалось бы, неизбежных проблем с запахом и прелыми ногами.

С облегчением поставив берцы под стол, я растопырил пальцы на ногах и потянулся. В комнатке было прохладно, царил обволакивающий полумрак. Поставил заряжаться фотоаппарат от розетки, болтавшейся на замотанных изолентой проводах в стене у самого пола, и через несколько минут балансировал на грани сна.