Ефрем Аронович Цимбалист | Efrem Zimbalist

Скрипач, педагог, композитор.

Родился 9 (21) апреля 1889 года (по другим данным – в апреле 1890 года) в городе Ростове-на-Дону области Войска Донского (Российская империя; ныне – Российская федерация). Умер 22 февраля 1985 года в Рино, штат Невада (США).

С отличием закончил Санкт-Петербургскую консерваторию. Дебютировал в 1907 году в Берлине, после чего постоянно гастролировал по Европе и, позднее, по всему миру. Эмигрировал в США в 1911 (гражданин – с 1916?).

С 1928 года преподавал в Музыкальном институте Кёртиса в Филадельфии, в 1941—1968 занимал там должность директора. В 1950-е почти полностью отказался от выступлений, продолжая преподавательскую деятельность. Был членом жюри Международного конкурса имени П. И. Чайковского в Москве в 1962 и 1966.

Его перу как композитора принадлежат опера, концерты, камерные сочинения, песни, а также мюзикл, поставленный на Бродвее в 1920 году.

VII. Работа и деньги

Любовь к деньгам и страсть к их преумножению являются, по-видимому, неотъемлемой частью самой человеческой природы, однако, не во всякой культуре эти качества рассматриваются в положительном свете. Особенность Соединённых Штатов Америки состоит в том, что этика труда и богатства как его результата была заложена в сознании первых переселенцев с самого начала. По точному наблюдению Артура Рубинштейна, «американцы вообще уважают работу, неважно, какую. Вопрос лишь в том, какой доход она приносит»¹⁷⁸. Принимая во внимание традиционное известное русское отношение к труду и богатству, неудивительно, что русские эмигранты смотрели на финансовую страсть американцев и определявшейся ей бешеный темп жизни с неодобрением. Ещё Пётр Чайковский замечал, что «жизнь кипит здесь ключом, и… главный интерес её – нажива…»¹⁷⁹ С тех пор мало, что изменилось.

Именно совершенная чуждость русскому характеру вызывала, вероятно, и пристальный интерес именно к этой стороне американской жизни. Сергей Рахманинов ещё во время первых гастролей называл Америку «проклятой страной, кругом только американцы и „дела“, „дела“, которые они всё время делают, когда тебя теребят во все стороны и погоняют»¹⁸⁰. С русским музыкантом были «очень милы и любезны», он пользовался большой популярностью. И всё же – «надоели мне все ужасно, и я себе уже значительно испортил характер здесь». Америка – невыносимо прагматичная страна. Жизнь проходила в организации дел и зарабатывании денег¹⁸¹. «…У Вас развивается какая-то медлительность, нерешительность и сонливость. Это не по-американски! Будете так продолжать, Америка съест Вас!»¹⁸², – писал в 1925 году уже быстро адаптировавшийся к новым условиям Рахманинов. Два года спустя в том же настроении пребывал и Фёдор Шаляпин, к тому времени живший в Штатах несколько лет.

Устал очень, потому что работать приходится в американском стиле, который так же различен с русским, как яблоко с солёным огурцом. Тяжело, ох, как тяжело. Но что же делать? По нынешним временам работать необходимо, а то… беда!¹⁸³

Впрочем, и Рахманинов, и Шаляпин и так зарабатывали вполне прилично и вовсе не испытывали насущной необходимости трудиться «в американском стиле»; свою роль здесь сыграла их любовь к хорошим гонорарам.

…А «работы» здесь в Америке – для всякого человека, кто бы он ни был и чем бы не занимался – «каторжные»… Хотя жаловаться не смею – американцы, если кому следует, платят хорошо… Здесь, в Америке, выдумывают, что хотят и что угодно¹⁸⁴.

Не все, однако, смогли или пожелали поддаться американской гонке и продолжали с разным успехом жить – на словах, если не на деле – более или менее в прежнем режиме, наблюдая за царящим вокруг безумием как бы со стороны.

Здесь, на Западе, любят так бежать – скорее, скорее, вроде белки в колесе, видимость движения есть, а где результаты? Русский человек говорит: не буду участвовать в вашей ярмарке тщеславия, лучше лягу на диван и отдохну¹⁸⁵.

Отношение русских музыкантов к американской денежной лихорадке было в основном негативное. И, похоже, как раз в связи с тем, что они были, во-первых, русскими и, во-вторых, музыкантами. Страсть к наживе не гармонировала с русской широкой душой (по крайней мере, по их собственному мнению, что, впрочем, не мешало предаваться этой страсти на практике) и зачастую ущемляло музыкальное, да и вообще любое, искусство. Помимо тонкого невозмутимо-космополитичного наблюдения Николая Набокова по поводу того, что «главная профессия Америки – делание денег [money-making]»¹⁸⁶, можно встретить и более радикальные высказывания. «У американцев душа имеет форму доллара и даже честь завёрнута в бумажный доллар»¹⁸⁷, – отмечал Сергей Прокофьев, добавляя, что «…американцы превосходно устраиваются. Деньги, деньги – вот, что нужно, а пока сиди смирно»¹⁸⁸. Приблизительно в таком же ракурсе виделось окружающее и Шаляпину: «Итак, шесть дней прошло, а мне уже, немного хотя, но надоело быть здесь. Души тут ни у кого нет, а вся жизнь в услужении у доллара»¹⁸⁹. С течением времени эта позиция только усиливалась: «…Художественные задачи смяты в рутинных театрах, валюта вывихнула у всех мозги, и доллар затемняет все лучи солнца»¹⁹⁰.

Восприятие Шаляпиным этой стороны американской жизни вообще было крайне отрицательным, особенно, в его личной переписке. Утвердилось оно, по-видимому, едва ли не с самого начала.

Да, Америка скверная страна, и всё, что говорят у нас об Америке, – всё это сущий вздор. Говорят об американской свободе. Не дай бог, если Россия когда-нибудь доживёт именно до такой свободы, – там дышать свободно и то можно только с трудом. Вся жизнь в работе – в каторжной работе, и кажется, что в этой стране люди живут только для работы. Там забыты и звёзды, и солнце, и небо, и бог. Любовь существует – но только к золоту. Так скверно я ещё нигде не чувствовал себя¹⁹¹.

Полтора десятилетия спустя критическая позиция Шаляпина ничуть не ослабла, а раздражение стало даже более заметным, притом, что – не стоит забывать – на практическую сторону его деятельности это всё, по сути, никак не повлияло.

…Какой продувной и жульнический народ живёт в Европе и Америке. Впрочем, все они называются благородным именем: «бизнес-мен’ы». Если где хапнул, например, то это будет значить: «сбизнесировал» – хорошее слово – оно и не похоже на «украл» а между тем так мило сохраняет тот же смысл¹⁹².

Ясно, что все эти милые американские особенности находили отражение и в конкретных случаях. Шаляпина во время первых гастролей на пристани встречала целая толпа народа. А на следующий день каждый из встречавших предоставил артисту небольшой счёт за свои услуги, оплату которого, впрочем, знаменитый бас счёл совершенно излишней¹⁹³. Подобный деловой подход не преминул дать о себе знать и Прокофьеву.

Вообще, попав в Америку, я сразу соприкоснулся с целой системой контрактов, условий и договоров. Один менеджер предлагал двух- или трёхлетний договор на концерты. «Я знаю, что потеряю на вас в первый год, но надеюсь наверстать во второй»¹⁹⁴.

Будучи на гастролях в Канаде, композитор сразу обратил внимание на разительные отличия в образе жизни двух стран: там, по сравнению с Америкой, «больше чинности, пахнет патриархальностью, меньше небоскрёбов и кипучести на улицах»¹⁹⁵. О системности, уравнительности Америки говорил и Шаляпин: «…Я …впал в глубочайший анонимат, который мыслим только в эгалитарной Америке. Я стал жильцом, занимающим такой-то апартамент такого-то этажа. Я стал номером»¹⁹⁶.

Предприимчивость американцев и их способность делать деньги нашли отражение и в забавном случае, который привёл в воспоминаниях Сол Юрок. По окончании первых гастролей, перед отплытием, в разговоре с репортёрами Шаляпин заметил, что лучшее место в Нью-Йорке – ресторан некоего Бардуша, тогда малоизвестный. Слова артиста мгновенно принесли хозяину заведения популярность, и уже через несколько лет это был один из самых фешенебельных ресторанов города¹⁹⁷ – сила рекламы в действии. Расспрашивавших артиста репортёров его профессиональные качества в то же время мало интересовали, зато подробности его частной жизни, вплоть до того, какой он предпочитает сорт колбасы, вызывали неподдельный интерес¹⁹⁸. Эпизод, характеризующий рациональность американского мышления можно обнаружить и в автобиографии Прокофьева. В марте 1919 года композитор серьёзно заболел. «„Я думала, вы умираете, – оттого послала вам такие розы“, – сказала одна американка, слегка пожалев, что они пропали даром»¹⁹⁹.

Одним из непосредственных проявлений, а вернее, материальных воплощений, национального характера и национальной культуры является, очевидно, организация быта и повседневной жизни. Америку часто обвиняли в бездуховности, вменяли ей незрелость в отношении искусства, но немногие отказывали ей в комфорте и высоком уровне жизни. По словам Владимира Дукельского: «Я нашёл американскую эффективность, последовательность и любовь к порядку неожиданно освежающими и стимулирующими»²⁰⁰. Приоритет именно этого аспекта – дело вкуса и индивидуальных предпочтений, но бесспорно, что как раз благодаря комфорту и, так сказать, самим условиям труда американцам удалось привлечь многое лучшее со всего света и построить, таким образом, на фундаменте материального благополучия прочное здание собственной культуры.

Особенность бытового комфорта в том, что он чаще замечается, когда его нет. Так и русские музыкальные эмигранты, похоже, не придавали ему большого значения. По крайней мере, к такому выводу можно прийти, исходя из сравнительно небольшого числа упоминаний на эту тему. А может быть, дело в том, что гастрольная рутина и активная деятельность не оставляли на подобное ни времени, ни сил. Но для некоторых это было важно. Например, Пётр Чайковский был известен своим вниманием к деталям.

Нравится мне также комфорт, о котором они так заботятся. В моём номере, так же как и во всех других номерах всех гостиниц, имеется электрическое и газовое освещение, уборная с ванной и ватерклозетом; масса чрезвычайно удобной мебели, аппарат для разговора с конторой гостиницы в случае надобности и тому подобные не существующие в Европе условия комфорта²⁰¹.

И несколько десятилетий спустя американцы не утратили пальмы первенства – Чайковскому вторил Джордж Баланчин: «И насчёт комфорта – также и в моё время в Америке в этом смысле гораздо бóльшие достижения были, чем в Европе»²⁰².

Коль скоро, зарабатывая себе на жизнь, многие русские музыканты по большей части разъезжали с концертами, неудивительно, что дела дорожные некоторым образом занимали их мысли. Впрочем, в оценке комфортабельности транспортных средств мнения могли и расходиться. «Американские вагоны совсем на других принципах, чем вагоны иных стран: ужасно просторные и самые удобные из всех, за исключением, пожалуй, русских, когда в России постараются»²⁰³, – замечал Сергей Прокофьев, добавляя: «Вагоны так хороши, что скорость совсем не даёт себя знать»²⁰⁴. Упоминал композитор и о «широкой, удобной постели американского вагона»²⁰⁵. В восторженных чувствах от продуманности и удобства пульмановских вагонов находился и Николай Слонимский²⁰⁶.

У Фёдора Шаляпина стандарты комфорта были, видимо, несколько выше. В своих письмах он высказывался весьма патриотично: «…поезда американские довольно плохие сравнительно с нашими»²⁰⁷. Усталая раздражительность проявлялась у него и впоследствии:

…Если бы ты знала, какая тяжёлая каторга разъезжать, делая тысячи и тысячи вёрст по Америке. Скучно, и главное, неудобно – в вагонах то жарко, как в бане, то холодно, как на базаре. Чёрт их возьми с их цивилизацией!²⁰⁸

Патриотические нотки иногда проскальзывали и у Прокофьева: «Помещение консерватории [в Чикаго] очень элегантно, но совсем крошечное, по сравнению с нашей»²⁰⁹. Впрочем, исключительно материальная сторона американского благополучия нареканий не вызывала. «Средний класс живёт здесь в довольстве»²¹⁰, – отмечал композитор, добавляя, что «у Америки два преимущества: народ там здоровее и все чистоплотнее»²¹¹.