Плот восьмой Луны

 
я без тебя полынь трава
горький и терпкий осадок
я для тебя страна Москва
космополит из сказок,
ты без меня нелюдимый отшельник,
певший под тенью в лесу
ты для меня романтик-волшебник,
в полночь принесший весну
двое из стайки непуганых птиц
медлят с перелетом на свободу
дыханье непогоды уже срывает лист
над всем – гомункул – страсть к полету
взлетим над куполами башен золоченных
влюбленным лебедям так тесно на земле.
ковш Северный испьёт один бессмертный,
где только дух жилец и властен надо всем
Над вязью строк желанный плот восьмой луны
через мосток волшебный (из хвостов сорочьих)
и над рекой серебряной холодный звук котлов
и хризантема белая венчает мой гранатами
расшитый пояс…чтоб ткать надежду
в день седьмой седьмого месяца,
чтобы сливовый цвет родился в срок
Ю, с любовью
 
 
вчера ещё умирала без солнца
сегодня Господь даровал:
возьми, Богом данная,
сколько сможешь – с лихвой,
у позднего, осеннего солнца
так нежны лучи перед долгой-долгой зимой
над измятой постелью ароматы любви
два сияния, два огромных светила
над гремящею тьмой,
где мир неподвижный сияет
и в тихую область моих сновидений
соловей песнопением нежным
где отзвуки слов шумящей листвой
так дышится вольно
и кроны деревьев неслышно качает
Эрот мой возлюбленный
владыка искусный эфира и неба и моря
правитель весны,
когда распускают свой цвет лепестки
звезда небесной Лиры
послушно переплетает нити вымысла и снов
ты сердцем чист и мысль течёт свободно
мой муж и государь всевышний
 

Не параллельно

 
Не может солнце
встретиться с луною
И ночи не дано увидеть
лик прекрасный дня.
Так мы с тобой
Обречены вращаться
Каждый…
На своей орбите…
От этого не стало параллельно.
Я пересеку границу ночи раньше
В других мирах,
Где тоже очередь,
Наверняка…
На пересеченье душ
Что встретились однажды:
Тот мальчик, что старательно
Играл на скрипке
И девочка, кружащая
Как одинокий лист,
В парадном фартучке
Посередине школьного двора…
Под звуки музыки
Что так всегда любила
Я буду
Пританцовывать
В иных мирах…
Когда увижусь
Наконец
С тобою
Забудется
И прошлое
Мое страданье,
С тобой вернется
Молодость ушедшая моя
 

Ноктюрн

 
темные лавры, сирень, спящие виллы…
ласковость губ и разгул той силы,
что так долго подавлялась мной,
дикая роза обвившая ствол осины,
всё остальное – лишь пепел дорог…
и та змея,
что сбрасывает кожу
счастливее меня стократ,
наши тела, похоже, только схожи,
но маршал ты, а я всего солдат,
его высочество искусный снайпер –
вчера открылся сезон охоты –
пуля-любовь в свободном полёте –
поле прицела чисто
бабочка ночная винный бражник
натыкается на тоненькую сетку:
бьется, бьется об неё страдалица
в глубине тоскующего сада…
желтая луна над черными ветвями
под кустом гранатовым
взглядом немигающим
целится змея-одиночество
горькое пророчество,
выстрелом контрольным в упор
 

Сладкий август

 
по дороге в посольство
продлевая Шенген
вспоминаю день
прошедшего – нашего – лета
в буйных зарослях, в тальнике,
под стенами старинного замка
блаженно отдаваясь друг другу
как в последний раз
мы бросались в волны
снова и снова
стон кузнечиков, чистое небо
сладкий август, забвенье
пламя рук – единение двух
пригвожденных к алтарю
поцелуев
отчего никак не напиться
кто над любовью бог
пусть дольше века длится
этот миг, этот час…
над нами, нагими,
перламутром стрекозы –
дуновением крыл –
светящимся нимбом…
по дороге к посольству
продлевая Шенген
напеваю беспечно:
– Любовь не знает границ!
 

Сад осенью

 
Сад осенью особенно красив!
Доцветает гортензии ряд…
И душистый табак, головку склонив,
Выставляет последний наряд.
 
 
Утром в инее травушка-муравушка,
Вновь туман молочный от реки…
Первые седые пряди у берез,
Звон колоколов, малиновый, до слез.
 
 
Наш дом, старинный, светится в ночи,
Камин зажжен и пенятся бокалы,
Рояль раскрыт, послушай, помолчи,
«Ах эти черные глаза, меня пленили!»
 
 
Беспечный смех и голоса вокруг,
Милый друг, взгляни ж на меня,
До зари, до утра прохлады,
Я серенады буду петь для тебя.
 
 
Звезда полночная вдали взойдет.
И нет в помине бед,
Цветок виноградной лозы растет,
А мне лишь двадцать лет.
 
 
Вот за эту призрачную осень,
Где счастлива была,
Утомленное солнце уже попрощалось
Всю жизнь бы отдала!
 

Подражание басе

 
– больше жизни…
{в тишине}
ты родная и единственная…
– не люби меня так сильно,
гнева божьего боюсь я
тихий ангел пролетел
{шорохи}
– ты не спишь?
– нет, я люблю
тоже больше жизни
 

Круг земной

 
ни в чём не зная меры, половины
слыву максималисткой –
ну и пусть
безмерность, пылкость чувств
не променять
на холодность и лёгкость
метаморфоз риторики
и… грусть
что в имени другом есть солнце и луна
и хвастаясь порой между собою
не видят свод небесный над собою
в чужой тональности
звучат их голоса…
но связанные равнодушием, нуждою
фиалка влажная на мху
и лотос, что окроплён божественной росою,
никак не разлетятся на куски
рабы привычки
впрочем, закон земного притяжения
еще никто не отменял
 

Страсти по Фаренгейту

 
прости,
что взорвала алмазного неба копи
над пропастью
в той самой ржи
нестись безумной шальной волною
серебряным кругом ада
до самой первой звезды
как замкнуть круги на воде руками
одиночество – странный удел и до времени срок
Бог и искусство,
перо спотыкается…
любовь движет звезды (Луну и подавно)
и если мы движемся,
то в разные стороны друг от друга?
прощальный перрон…
боль распятая, ломкая линия
целующих вас безутешных губ…
страсти земные по Фаренгейту
давно превышают привычную норму
и на штандарте фасада полощется
знаменем имя единственной моей любви
 

Memory

 
стираю города и лица –
потеря памяти
я не веду учет потерь, разлук –
я счастлива…
была примерною женой
была подругой
теперь и голос, что зовёт
не станет мукой
расставлю точки,
брошусь с высоты
ты видишь чайку?
ведь в прошлом ты такой
меня любил –
отчаянно
 

Сэппун^[2]

 
мой белый стих –
самурайский клинок
с линией закалки на русском языке
лебединым ветром,
облаком обманным
где стога из вереска
ввысь белой куропаткой
снежным цветком на окошке
в зимнюю долгую стужу
словно зарей золотою
румянят восход над рекой
во флигеле – листья кленовые
запах воды родниковой
рыжая прядь непокорная
сумеречные
с блеском глаза
ах, эти ночи бессонные
с раскатами,
ливнем гроза
былого смутный свет
прошедший путь разлуки
зеленый луч счастливый
пронзает облака
 

В жизни, как в письмах

 
в этом городе лед заковал берега
и над Домским собором шпиль опоясан туманом,
переменчива, противоречива судьба:
когда в низине дымка, лебеди в воде
верхушки сосен правит своевольный ветер
под влажным пологом найдут друг друга губы
все это было не сейчас, в далеком сентябре,
хотя все это знать совсем не обязательно…
узнаю этот город по запаху жженой листвы
и на шпилях церковных, не кресты – петушки-флюгера
с первым криком, нечисть, по мановенью руки
исчезает без колдовства
ты пьешь за нас, поешь одной лишь мне
не призрак и не тень, земное воплощенье
вернувшийся из снов, несбывшихся желаний
как нежность и печаль сырой реки
где же та девочка, что исступленно
в скомканном времени, {дом с мезонином}
снова теряет кольцо с аметистом
«вечно впадая то в ярость то в ересь
если вглядеться в последнюю темень
свет ночника вырывает из мрака
бешеной нежности высшую степень, –
в жизни, как в письмах, помарки с размаха
 

Полный абзац

 
Старый дом по ночам трясет от проезжих машин
Третья линия на побережье холодного моря
Управляющий Янис в прошлом морской пехотинец
Который день под шофе:
– Детка, я в афгане пробыл долгих четыре года
Но кому теперь нужен отставной полковник старик
Здесь четыре семьи: латышские, русские:
Он маркетолог, она духовник
В приоткрытую щель сигаретный дымок сторожихи
На полставки еще админ игровых автоматов
Ныне хоть пруд пруди;
– Я недавно с Норвегии, там рыб комбинат
Напоминает хирургический зал стерильностью
Все в перчатках, масках /работать одно удовольствие/
Жаль, что дома нет таких же условий…
Да и платят… Унылый взмах…
– А я вступает в беседу другая, – сезон отпахала в Англии
Шесть фунтов за час…
Фрукты-овощи в громадных теплицах так нуждаются
В наших ловких женских руках…
Дом на юрмальском побережье – мой летучий корабль
Бороздящий житейские волны, чем не ноев ковчег
Где голодные чайки вторую неделю галдят
О крайбанке внезапно почившем и другая горящая весть
Второй государственный русский, интервенция?
Былые имперские запахи?
Может это просто голубка вместо миртовой ветви
Приносящая долгожданную весть…
 

Сполна

 
Все суета сует. И твердь земли не так уже прочна.
Мне пыль дорожная теперь мила. Я обернулась
Лотовой женой. Столпом стоящей, просолившейся
от слез… Но в каждом новом дне ищу я обновленья,
Так яблоня, замерзшая в холодную годину
Торопится свой выбросить росток в Сад Жизни,
И для тебя, чья тень меня еще тревожит
Мой самый сладкий плод…
 

Миссия – Константинополь

 
будто в горах грохочущее эхо
морская гроза – задраены люки
склонились бессильно жерла орудий
мой светлый сон – вишневый стяг
кораблик средь тумана…
где ветер дышит прибоем
считаю свои немногие годы
на пальцы взглянув
ехать домой расхотелось
только в душе полны паруса
так ветер пьянит меж дюн
Корабль мечты,
презревший шторма
Бог весть, о чем твоя грусть
рой призраков невидимых
вязь неповторимых слов…
спасибо, что ты был
Константа моих грёз
пиано, пианиссимо волшебных строк
незамутненный взгляд
бегущий по волнам
до тебя так далеко, Константинополь!
плотной шторой задавило небо облаком
и сквозь бледный и неясный луч зари
обещает всё же распогодиться
август припозднившийся
сладостный, заветный…
нежность возлюбившая
и за что неведомо
солнце восходящее
свет моей любви
 

Спаси боже люди твоя

 
сырная пасха на блюде,
виден храм за окном
мерный и звучный колокол
слышен в доме моем
лед на реке тронулся,
Ока разлилась широко
старое доброе солнышко
ослепляет днем
после всенощного бдения
многая милость
благословляет Господь нас
и ныне и присно
свечи наши горящие
освещают вселенную
может звучать кощунственно –
воскресение Христово видевше,
Замысел и Голос Трубный
мне не постичь до конца.
Ангел мой – слышишь:
Христос Воскресе!
холмик могильный,
цветок,
молчанье.
О, Боже, дай мне,
взамен тоски –
знакомый звук его речей,
все то, что отнято тобой
несправедливо…