В тот вечер очередного жаркого дня солнце висело над мегаполисом, словно медлило  уходить за горизонт, поливая город   горячими лучами.    А в магазине было прохладно и тихо. А еще почти пусто. Если и были книжные искатели сокровищ, то мы не мешали друг другу, исчезая за  рядами стеллажей, как персонажи компьютерной игры, как призраки. Даже кассирша  казалась нереальной. Она, не говоря ни слова,   подвинула аппарат для карточки,   выдала чек, положила передо мной  перевернутые книги,  и только после этого что-то сказала, да и то не мне, а кому-то за моей спиной.   Меня  вовсе не задело полное  равнодушие, я к этому привыкла.  Хотя набор купленных книг  мог бы вызвать хоть какую-нибудь реакцию. Но она, видимо, устала за день, да и магазин закрывался.   Часы на стене показывали, что мне следует поторопиться, и я стала   укладывать книги в маленький рюкзачок.     Толстый Валишевский, поляк и русский историк в одном лице,   не желал делить тесное пространство  с соседями – биографиями,  но они поладили в конце концов. Но вот  тонкая, широкого формата  глянцевая книжка о котятах в их компанию принята не была.  Историк с биографом договорятся, а вот глянец с интеллектом не ладят, подумала я, пристраивая   изгнанную в пакет, где уже лежал корм для Баски, купленный по дороге сюда.      Альбом по-отечески обнял   нарисованного на пакете котенка.   Слились в экстазе, – пробормотала я, пристраивая рюкзак за спиной.   Теперь допереть бы эту кучу  покупок до дома.             На выходе стоял толстяк, загородивший двери.     Пока  я пыталась обогнуть  преграду, состоящую из  живота, обтянутого  клетчатой рубашкой,  этот живой турникет  разговаривал по телефону где-то в облаках,  куда мой взгляд не доставал – я видела только рыжеватую щетину, ту, что англичане изысканно называют пятичасовой тенью, “five  o’clockshadow” на жирном подбородке с пятнышками потницы,  там и сям  сидящими среди   щетины, как райские птицы  на газоне для гольфа.   Гигант  или не видел, что мешает мне пройти, или развлекался таким образом.   Наконец он опустил телефон в карман и надо мной нависло его огромное лицо с тройным   подбородком. Он отступил, я прошла  мимо, ощутив запах пота и      лосьона, сквозь   облако ауры, в существование которой  в этот момент поверила, настолько она была плотной. Мне показалось, что я  пробираюсь в вязкой  среде, не желающей отпускать,  и приходится прилагать огромные усилия, чтобы не дать этой среде себя замуровать, как муху в янтаре.   Оказавшись на улице, я с наслаждением и облегчением вдохнула наполненный выхлопными газами воздух.

На дороге образовалась  обычная пятничная пробка, в которой застрял   мой  автобус. Прогулка не особо радовала, но пришлось идти пешком, с рюкзаком  на спине и пакетами  в руках.   Идти и нахваливать саму себя, как учил психотерапевт. Кто у нас молодец?  Кто успел набрать книжек за пять минут до закрытия магазина?  Кто купил кошачий корм, поилку и расческу  своему котенку?  Кто не оставил банковскую каточку на прилавке?         Лена, наша Леночка, вот она идет, наша красавица,  умница, и прочее.

Но трезвый голос внутреннего критика говорил обратное.  Успевать все  в последний момент –  свойство лентяев.  Забывать свои вещи наша Леночка мастер.  Насчет красавица вообще молчу. Зато умница, не зря книжки читает. А что еще остается делать, если ты полный ноль? Ноль, наполненный фобиями и одиночеством.  Пустота, в которую норовят забрести монстры.

 И спиной чувствующий угрозу.

 Природу страха хорошо знают ученые.  Но без метафизики вы   не объясните, почему чувствуете чужой взгляд.      И чем вы его воспринимаете: кожей, затылком, глазами или мозгом?   Я включила все органы восприятия. Сразу стало шумно,  душно и  пыльно, захотелось сразу нескольких вещей: пить, бежать,   повернуться лицом к опасности и даже закричать.   Все варианты были невыполнимы или смешны.   Бутылка с водой булькнула своим оставшимся теплым содержимым с самого дна рюкзачка.  Бежать глупо, не ночь ведь, да и тяжеловато. Кричать точно не стоило.  Для начала следовало присмотреться. Впереди никого не было, сбоку тоже.  Но вот сзади…   За мной   следовал  кто-то, чья большая  тень,   сдвигаясь то влево, то вправо,    пыталась поглотить  мою тонкую тень вместе с пакетом и рюкзаком, а заодно, как я подумала, с мыслями и планами на завтра.   Очередное послание от Темноты. Ведь тени – ее слуги, ее ночная гвардия, сообщники преступлений,  днем они прикидываются  вашими друзьями,  но к вечеру меняют свою сущность.  Не оглядываясь, я поняла: это   тот самый «шлагбаум», толстый человек из дверей книжного. Ясен пень, его не пустили, и он раздражен. Моя тень   прибавила шагу. Его отстала.   Я перевела дух. На мосту по-прежнему стояли машины, и вечернее солнце, как  папарацци, снимало картину аварии трех машин невидимой камерой. Из-за этой самой аварии я час назад проехала мост за тридцать минут вместо обычных двух, но теперь оказывается, мне еще повезло: движение окончательно остановилось.     Я шла, прикидывая, успею ли добраться домой до захода солнца.  Если бы подошел автобус, то проблемы не было бы.  Я оглянулась. Автобуса не наблюдалось, а    толстяк в клетчатой рубашке  отстал  метров на тридцать.    Конечно, ему за мной не угнаться, но даже драконы острова Комодо, медлительно преследующие жертву, всегда настигают ее.   Я села на скамейку, надеясь, что он пройдет мимо, однако  мужчина  остановился, притворяясь, что ищет что-то в кармане брюк, потом плюхнулся рядом и подмигнул:

– И куда это девушка так торопится? Может, нам по дороге?

– Извините, но мне совсем в другую сторону, – сказала я первое, что пришло в голову, сообразив, что это достойный, хоть и неправдоподобный ответ.

– Не может быть. А почему это?

 Увидев идущих невдалеке двух полицейских, я осмелела:

– Вам явно на конкурс толстяков, а мне бы   наоборот.

– А может, я вам  хочу помочь, – обиделся  толстый. –  Рюкзак у вас тяжелый, смотрю. И вот еще что…

– Спасибо, сама справлюсь.

Я вскочила и пошла дальше, надеясь, что отбрила нахала. А потом оказалось, что он снова, как привязанный, пошел следом за мной. Одного его щелчка хватило бы, чтобы моя голова отлетела прочь, и я не на шутку всполошилась. Мы дошли до следующей остановки, тут очень кстати подошел автобус, и я успела вскочить в салон, оставив преследователя позади, и не сдержала победной улыбки при виде растерянного лица. А что это он держал в руке, которой размахивал? Через минуту до меня дошло: это была моя банковская карточка! Видимо, я обронила ее на выходе из магазина. Вариантов было два: сойти и бежать ему навстречу, но тогда придется благодарить и нюхать его лосьон, зато не нужно обращаться в банк, чтобы во-первых, блокировать карту, во-вторых, восстанавливать ее.

Ну почему я всегда подозреваю плохие намерения? Мужчина хотел отдать мне мою карточку, а я его обхамила. Теперь еду не в нужном мне автобусе, он повернул в объезд микрорайона, и сойду я ох как далеко отсюда. Ладно, черт с ней, с карточкой, сейчас заблокирую по телефону, не проблема, а денег одолжу у Маргариты.

На следующей остановке я выскочила, чтобы пойти в обратном направлении. Скорей домой, домой, в свое убежище – по тротуару мимо Макдональдса, магазинов оптики, обуви, видеотехники и детской одежды, еще существующие, несмотря на близость гипермаркета и экономические трудности населения. Витрины магазинчиков сияли широким чистым блеском, отражая закат, мимо проносились с сухим шумом машины, им отвечал шорох высоких лип, насаженных вдоль тротуара еще в то время, когда ни магазинов, ни Макдональдса, ни гипермаркета не было. Трава газонов пожухла, хотя каждое утро их орошала радужной водой поливальная машина. Она еще пахла, эта трава, несмотря на засуху – посылала округе сигналы о том, что жива – аромат увядания, сухой травки, земли, даже каких-то редких чахлых цветочков пробивался сквозь запахи бензина, пыли и асфальта.

Я прибавила шагу, хотя травма, которая в свое время помешала мне навсегда связаться с балетными пачками и пуантами, давала о себе знать. Сейчас я не прихрамывала, но порванная когда-то связка противно тянула. Если бы у боли был звук, это была бы скрипучая прерывистая нота, звук старой двери в опустевшем доме, болтающейся ставни из малобюджетного фильма ужасов. Темп я не сбавляла, надеясь перейти дорогу по зебре у светофора – от перехода до моего дома было рукой подать. Однако там ждал очередной сюрприз: трехглазый монстр на перекрестке дал сбой. Эта странная закономерность повторялась столь часто как раз перед заходом солнца, что сейчас мне пришло в голову, что у этого электронного устройства не что иное, как вечерняя депрессия. Я стояла, разговаривая сама с собой на эту тему, пока пенсионерка с тележкой, явно только что из гипермаркета, не стала присматриваться, пытаясь определить, с кем этоя разговариваю, ведь телефона в руках у меня не было и к ушам не тянулись провода. Светофор наконец загорелся зелененьким человечком, и мы двинулись: я, тетка эта со своей волокушей, за нами бездомная собака – перейдя дорогу, она припустила к баням, а пенсионерка долго шла за мной, что-то бормоча про тех, которые сами с собой говорят. И чему вы своих детей учите, бурчала сердобольная старушка, наконец куда-то свернувшая.

Солнце, до сей поры будто зависнувшее на мониторе неба, вдруг скатилось, как красный мячик, вниз, в ворота горизонта. Пакеты с покупками оттягивали правую руку, рюкзак, набитый книжками, колотил по спине, волосы прилипли к мокрому лбу, пот стекал по шее. Я старалась справиться с панической атакой, но тени в углах, в арке, через которую мне предстояло пробежать, в решетках сухих водостоков, набирали силу, росли, двигались, казались притаившимися монстрами. Посланцы темноты, из которой я в свое время сумела выбраться живой, уже не так пугали, как когда-то, но в эту весну жара ослабила мой организм, и последствия аварии и комы, пережитой в детстве, напомнили о себе вновь.

Вот и мой дом, моя крепость – высокая башня точечной застройки, возведенная не так давно, еще новенькая, можно сказать. Она гордо смотрит на многоэтажки, скученные в отдалении – еще бы – открытая простору и ветрам, недоступная простым смертным из-за непомерной стоимости квадратного метра, с тихим лифтом и цветами на каждой лестничной площадке, с ковровыми дорожками даже, и где-то наверху – с неизвестным миллионером, купившим пентхаус, но в нем не живущем.

Домофон сыграл набор нот, тяжелая дверь поддалась усилию, медленно отворяясь. Уф! Тьма пискнула, защемленная, как гиена капканом, и осталась снаружи. Сдохни!

Я дома, рюкзак сброшен на пол, пластиковая сумка привалилась боком к шкафу, усталые плечи распрямляются. Я обретаю осанку балерины, и несколько раз в пятой позиции приседаю перед зеркалом, поднимая руки в стороны заученным жестом. Потом ввинчиваюсь, пританцовывая, на кухню – жажда сушила горло, как ветер из пустыни, даже нос пересох, еще немного, и глаза тоже высохнут, казалось – так хотелось пить. Три кусочка льда в стакан с водой, и любимое питье готово. Теперь под душ. Или ванну принять? Жаркий был день, щедрый на пыль, которая разъедает кожу, на солнце, которое ее сушит, на разные мелочи, приятные и не очень.

Теплая вода обнимает усталое тело, плещет в подбородок, оставляя на нем пену с ароматом мяты и жасмина. Седая борода с современном стиле, нет, надо усы подрисовать, а заодно и бакенбарды а-ля Афанасий Фет. Фета я люблю за воздушность стихов, я весы по гороскопу, чуткая к любой пылинке, севшей на мои чашечки, думаю я и невольно, по ассоциации, гляжу на свои «чашечки». Там и смотреть-то не на что, так, бугорки какие-то. Не в теле я, ну и ладно. Пена оседает, и в воде видны тонкие ноги. Не кривые, уже хорошо. Ступни узкие, пальцы не короткие, и красивые ногти. Может, сделать педикюр? Сходить в салон и сделать. Хотя деньги я теперь нескоро получу, думаю, глядя на пальцы в кружеве пены. Они тонкие, аристократические, чуть утолщенные в суставах. Я смотрю на кисть руки, медленно поворачивая ее. Что и говорить, у меня руки получше, чем, скажем, у Маргариты. Маргарита! Я совсем забыла, что должна ей позвонить! Ничего, подождет.

Спустя почти час я, успокоенная теплой водой, смывшая с себя прошедший день, в пушистом белом халате вхожу в комнату. Свет не зажигаю, мне нужно совершить ежевечерний ритуал: посмотреть на мир из моего убежища. Это и спальня, и что-то вроде кабинета, но так называть ее язык не поворачивается, я же не ученый какой-нибудь. Письменный стол, книжные шкафы – да, это атрибуты интеллектуальной активности, но я просто люблю читать. Зато мое кресло, куда я помещаюсь с ногами, или сижу, положив руки на подлокотники, устремив взгляд в окно – это место размышлений и отдыха. Я чуть не села на Баски, но вовремя вспомнив о нем, пошарила рукой в темноте. Он тут – маленький пушистый, теплый, мурлыкающий. Я перекладываю его на кровать, он даже не просыпается.

Рыба-ночь плывет по городу, растекается чернилами темноты по переулкам, блещет ее чешуя, и выплывает золотая наживка молодой луны, и рассыпаны приманки звездной       крупы.

Я задвигаю шторы и включаю свет. Тут звонит городской телефон, это Маргарита, она спрашивает, как я добралась. Вот вам еще одна уловка – телефон. Как иначе узнаешь, что я дома, а не заблудилась в парке, например? Только по городскому, мобильный, конечно, тоже имеет навигаторы, но это нечестная игра.

– Маргарита, я давно пришла. Нет, не ела. Поем, обязательно. Где была? Сначала в библиотеке, потом книги покупала. Да, по карточке. Истратила кучу денег, это ж не электронные книги, они, конечно, дешевле, но у меня от ридера глаза болят. Нет, от ноутбука не болят, ладно, я пошла пожевать, пока, спокойной ночи, Маргарита.

… Петровна, – мысленно прибавляю я, вешая трубку ретро-телефона. Чего пристала? Еще бы веб-камеру пристроила у меня. Вдруг я мужика привела?       Эх, чует мое сердце – недолгой будет предоставленная мне свобода, не верят они мне – отец и Маргоша. И правильно делают.

Убежище

В эту квартиру на семнадцатом этаже башни-новостройки я окончательно вселилась только минувшей зимой. Помню, с каким безразличным настроением я впервые вошла в апартаменты. И отшатнулась. Меня будто ударили под дых. Прямо напротив двери в комнату располагалось окно, штор на нем не было – вообще мебель отсутствовала, даже обои не были поклеены, и небо, казалось, облюбовало это жилье, чтобы отдохнуть тут от шума города. Я почувствовала себя в родной стихии, и это было невероятное ощущение, только крыльев за спиной не хватало, чтобы взлететь. Не знаю, какое у меня было выражение на лице, скорее всего, ошеломленное. Маргарита, стоящая сзади, спросила:

– Что скажешь? Нравится? Если нет, еще есть время…

 В тот миг я подумала, что она наверняка была против того, чтобы я жила отдельно. Или против чего-то другого, неважно. Она хотела и дальше меня опекать, но отец решил, и точка. Когда он по телефону звонил из Аргентины, где был в составе делегации, и спросил, не боюсь ли я высоты, и что, если он снимет мне квартиру в высотке, я, сдерживая чувства, готовые вырваться глупым щенячьим визгом из горла, спокойно сказала: папа, нет, конечно, разве мы не знаем, кто я у нас? Он знал, он помнил, хотя мы очень давно не виделись, общались только по телефону, а разве по телефону передашь воспоминания и тоску? – Ты у нас муха, – сказал он, и мне показалось, что на глаза у него набежала скупая мужская. Я знала, он не видится со мной только из вполне оправданных соображений. Но отец все делает для меня. Порой слишком много, чего я не могу ему простить. Но получить квартиру в башне, такую вот, с иголочки – это много значило, тем более, что говорилось о съеме, а оказалось – подарок к восемнадцатилетию. Выплачивать проценты за свободу мне еще предстояло. Одним из условий был надзор Маргариты за мной. Против этого трудно было возражать. Когда-то она была моей гражданской мачехой, они тогда с отцом жили вместе, потом отец ее оставил, меня запихнули в закрытую школу, а папа женился. За эти десять лет я видела его считанные разы, но Маргарита стала мне почти матерью. Ее опеку, тактичную и в какой-то мере дистанционную, я, тем не менее, постоянно ощущала. До тех пор, пока не вылетела эдакой мухой из Заведения – так я про себя называла уже вторую по счету загородную школу. Вылетела я осенью, и пришлось идти в обычную городскую школу, но это отдельная история. Я мачехе за многое должна быть благодарна. Это Маргарита затянула меня в студию живописи, где она ведет рисунок. Долго уговаривала, доказывая необходимость быть хоть чем-то занятой, кроме учебы, и уломала. За довольно короткое время я успела почувствовать, что такое цвет и форма, и вошла, что называется, во вкус.

– Лена? Тебе плохо?

 Я глубоко вдохнула, выдохнула и повернулась к ней.

– Мне не плохо, а наоборот. Это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Посмотри, какое небо!

 Небо было хмурым, но тут, будто небесная фея взмахнула волшебной палочкой, тучи раздвинулись и ярко-синее, невероятно близкое небо показалось в левом углу окна.

– Смотри, Маргарита, это как синий платок, ой, уже не синий, а с золотыми полосками!

Действительно, солнце уже прошило край платка золотыми нитками.

– Да ты прирожденный художник! – воскликнула Маргарита, и в ее карих глазах тоже зажглись золотистые точки. Я отвернулась, сделав вид, что осматриваю стены. Мне не хотелось поддаваться на мачехины уловки. Ну, почему я не смогла сдержаться? Зачем поддалась эмоциям и показала дурацкую восторженность? Мало ли что у меня в душе творится – посторонним об этом знать не стоит.

Мы подошли к окну. Внизу двигались мелкие точки, цвет одежды прохожих не различался, все казались укутанными в серое. Бежали машины, стояли дома, неслись оголтелые тучи, мгновенно съевшие голубой кусочек неба.

– Берем? – спросила шутливо Маргарита, и я ответила ей в тон: – Берем! Папе будем звонить?

– Не сейчас, ладно? Он занят. Он позвонит вечером. Хорошо?

– О кей, – сказала я и шумно втянула в себя запах еще сырых стен, которому суждено было скоро исчезнуть. Если Маргарита говорит, что отцу не до меня – это чистая правда. По времени звонков я всегда пытаюсь определить его местонахождение. Сказав об этом Маргарите, я тут же пожалела. Она сказала, что делать что-то, что становится навязчивой идеей, значит рано или поздно заиметь серьезные проблемы с психикой. И тут я поняла, что попалась. И вот через пару дней последовало предложение, которое я расценила как второе невысказанное условие отца. Я должна была посещать психотерапевта. Вот так я в очередной влипла на отцовской подачке. Деваться было некуда. В случае отказа существовала угроза санкций, меня могли запросто упечь в заграничный колледж, или лишить этого панорамного вида под благовидным предлогом, например, слишком высоко. Ну, нет у меня страха высоты. Есть другие фобии, но как они могли о них догадаться? Как сумела она вычислить, что у меня есть проблемы? Поразмышляв, я пришла к выводу, что нить тянется из последней загородной школы. Круглосуточное пребывание, откровения с соседкой по комнате, наблюдения штатного психолога – все это имелось в наличии. Видимо, это Наталья Гуриевна, наша директриса, и посоветовала Маргарите направить меня к специалисту-психологу. Но лучше психотерапевт, чем клиника неврозов. Рано или поздно в газеты просочится информация о первом ребенке известного деятеля, вытащат меня, как скелет, из шкафа, и возникнут сложности. Я не хочу, чтобы меня изучали, хочу сохранить свободу передвижения и поступков, а когда твой любой шаг обсуждается – это не для меня. По характеру я скрытная и независимая, и подозреваю, что отец ломает голову, как меня не выпустить из-под контроля. Он умеет быть жестким. Но еще в школе я нашла для него смирительную рубашку. Он тогда отказался ввести меня в свою вторую семью. Или третью? Неважно. В ту весну он каждую неделю приезжал в школу, это когда я на занятиях танцами сильно повредила сухожилие, и пришлось сказать прости балету.