Семья играла для директора не только роль хорошего тыла. Семья давала живительные соки для удачной карьеры и проявления себя. Ему повезло с семьей. Его супруга, Екатерина Валерьяновна всегда была добрым советчиком в сложных театральных коллизиях, помогала строить удачные коллаборации актеров для новых спектаклей. Он обожал дочь и внука, свое продолжение. Всегда во всем помогал своим родным брату и сестрам: Геннадию, Лауре, Валентине. С ними он рос в Забайкалье, с ними прошел трудную войну, точнее, войны: два раза они встречали с победой своего отца Ивана Венедиктовича – после Русско-Японской войны в Мукдене, 1945 года и после Великой Отечественной войны. Иван Венедиктович был настоящим русским мужчиной, настоящим героем. Геннадий, Лаура и Валентина выросли достойными людьми. Геннадий Иванович, как мы говорили выше, достиг больших успехов, работая главным инженером управления «Якутавтодор», всю республику покрыл шоссейными дорогами. Лаура Ивановна трудилась научным сотрудником Якутского Ботанического сада. Валентина Ивановна долгие годы проработала бухгалтером завода «Амуркабель» в Хабаровске, она осталась в столице Дальневосточного края. Но главное – его брат и сестры были хорошими, человечными людьми.

23 июля 2001 года директор сделал запись о событии, которое имело для него огромное значение: «Возможно, это исторический День. Написал, вернее подписал Заявление в Верховный суд РС(Я), по Николаеву М.Е. Подписался и Антонов В.Д.». Сделаем одно замечание к этой важной, действительно, исторической записи. Это, если можно так сказать, «заявление» я нашла в книге «Хроника одного избирательного скандала». В этой книге говорится, что нет никакого сомнения в том, что против М.Е. Николаева осуществлялась целенаправленная акция со стороны Центральной Избирательной компании, Верховного суда и Прокуратуры РФ. Деятели ЦИКа, выступавшие против Николаева, проявляли «тенденциозность, истеричность, бездискуссионность» – они не хотели допускать его к очередным выборам. Но многие якутяне поддержали своего Президента, его желание быть избранным еще на один срок, в том числе и директор театра. Он выступил с исковым заявлением в Верховный суд РС(Я) с предложением считать недействительным одну из статей Конституции РС(Я), выступил против ее неточностей, неправового характера некоторых терминов и несоответствия федеральному законодательству. Затем директор театра вылетел в Москву, чтобы присутствовать лично на заседании Верховного суда РФ. Прибыл на знаменитую Ильинку, удивившись тому, что он был с Якутии далеко не один, сюда заявилась целая делегация противников президента, намеревавшихся сорвать предстоящие выборы на ранних «подступах». Они тоже были удивлены в свою очередь, увидев в центре Москвы земляка и, судя по всему, сильного оппонента. Сторонники Николаева победили. Еще раз отметим, Иван Иванович, директор по жизни был также и победителем по жизни и ставка на его поддержку в горячей политической гонке была правильной.

Директор был убежденным коммунистом, советским человеком, участвовать в политических игрищах не любил. Но это единственное исключение из правил он позволил себе потому, что не мог не помочь человеку, которого глубоко уважал, Михаилу Ефимовичу Николаеву. Изучая «эти странные якутские выборы», автор книги «Хроника одного избирательного скандала» искренне воскликнул: «Не перестаю удивляться тому, как, казалось бы, мало что значившее, рядовое юридическое событие, происшедшее 25.09.20001 г. в Верховном суде РС(Я), повлияло на весь ход так называемого «дела Николаева». Мало кто разбирался в юридической казуистике политических событий начала «новейшей эры», но все знали в кулуарах, кто конкретно тогда, в 2001 году помог Николаеву.

***

Директору было 79 лет. Он хорошо выглядел – длинные вьющиеся волосы, добротное кожаное пальто, шарф в черно-белую полоску соответствует тельняшке. Он был похож на актера, потому что всегда был погружен в водоворот творческого процесса. На музыканта – потому что всегда пел. На красного комиссара, потому что был верен коммунистической партии. На старого, вышедшего на пенсию боцмана, на правой руке которого красуется татуировка «БРУ», потому что всегда ходил в тельняшке. Вообще у него было много ролей. Он был умен, сложен и многолик – и здесь нет ничего удивительного, ведь он долгие годы выступал руководителем лицедеев.

Изучим последний дневник этого человека. Он датирован 2007 годом. Итак, что мы имеем? Директору – 79, у него болит сердце, у него уже не так много ресурсов, чтобы управлять театральным «кораблем», чтоб направлять его в обход рифов неприятностей. Но все же ему очень хочется еще отправиться в «плавание». Да, в одной газетной статье Ивана Ивановича, действительно, назвали капитаном. А театр сравнили с парусником, где паруса – театральные афиши. И с попутным ветром парусник мчится по неспокойным волнам нашей жизни. К некому желанному голубому берегу, как о том писал Андрей Борисов.

Открываем последний рабочий дневник стареющего боцмана театрального мира, с неким даже трепетом и волнением. Что же там происходит на его страницах? Какие они, эти страницы – сонные и уставшие? Равнодушные и опустошённые? Или нервные и эмоциональные? Или какие? То, что они не сухие и скучные – это точно! Не будем гадать – будем просто читать и комментировать. Прежде всего я нахожу несколько небольших бумажек, на которых вижу столбики цифр. Разобраться в этих записях не просто. Ясно одно, в этой «коллаборации», скорее, нет, в этой путанице цифр директор снова искал семерку, чтоб опереться на нее и запланировать на эти дни нечто «великое». На первой странице дневника записано: «Орденоносный пушкинский ГАРДТ. Мой любимый Русский! Весь в коврах, дорожках, люстрах, белых шторах, телевизорах, картинах и многом другом. Настоящий Храм искусства», – эта запись сделана 03.07.07 года. Директор находился в отпуске. Он подчеркивает, что этот отпуск будет для него последним, он это чувствовал. Зашел в театр пообщаться со своими замами. «Поговорил от души, от сердца с замами. Люблю их. Они обе честные, но работают как женщины и ничего не поделаешь. Иначе их не останется на ночь! Буду мириться с недостатками…», – рассуждает в тишине своего кабинета директор.

В этот же день, ниже сделана еще одна запись. И хотя она и бытовая, но процитируем ее, в ней есть «изюминка»: «03.07.07 года. Съездил в «Энергосбыт», расплатился за электричество, театр не платил аж десять месяцев. Могли нас круто наказать, но опять помогла моя фамилия и милые «электродамы» насчитали как могли меньше – 4,5 тысячи. Надо не забыть этих дам пригласить на выступление Жириновского в моем театре. В театре все тихо. Работает бригада армян во главе с Борисом Саакяном. Снова потребовался ремонт. А вот Ванькин переулок пока не ремонтируют». Вы, наверное, спросите, а где же «изюминка»? Поясню. Директор заботился о Ванькином переулке, называл его так в шутку, не подозревая о том, что через четыре года после его ухода в мир иной переулок возле театра (в народе Ванькин) официально назовут его именем.

А пока о том, как проходил отпуск директора перед последним, 88-м театральным сезоном. В дневнике он записал, что осталось 147 дней работы. На дворе тогда было только начало июля, а директор каждый день приходил в театр, искал своих замов, чтобы обсудить с ними планы 88-го театрального «забега», но, увы, никого не было на работе – это и понятно, театр был на каникулах. От нечего делать этот беспокойный человек изучал свой кабинет, писал о вещах, наполнявших его, к которым привык и подсознательно чувствовал, что с этими вещами скоро придется расстаться. Он писал, что в его кабинете имеются уютный камин, картины якутских художников, Постановление о присвоении театру имени А.С. Пушкина, Постановление о присвоении наименования Академический, грамоты, Знамя театра, Орден Знак Почета, присужденный театру ( при предыдущем директоре А. Ломако, знаменитом тем, что театру присудили орден, а потом случился грандиозный пожар здания), еще два знамени – России и РС(Я), книга «История Русского государства» в металлической «корочке» и многое другое. Из самых любимых вещей – большой самовар и стакан с советским кондовым подстаканником. Директор любил пить чай, это был каждодневный ритуал с особыми правилами, установленными его замом Риммой Тимофеевной. Из нестандартных вещей, вызывающих иногда вопросы гостей кабинета – фото с пьедесталом И.В. Сталину. На вопрос, как директор относится к вождю народов, театральный босс отвечал, что с его именем прошел войну. Спорить на эту тему босс не любил, споры давались ему нелегко, он всегда нервничал, пытаясь доказать свою правоту.

Далее неожиданно появляется еще одна политологическая запись. «06.07.07 года. Жду, как директор, во вверенном мне театре, когда его посетит В.В. Жириновский. Жду своего политического антипода, чувствую, «Большой» театр (наверное, имеется в виду Театр оперы и балета в г. Якутске – прим. автора) ему не дали. Предоставили Русский театр еврею, да какому?! Не только российскому, а мировому! Все у меня в порядке в театре, этим и горжусь. Надеюсь, ему понравится. Удивляюсь, почему никого нет с Правительства?!».

На встрече с Владимиром Вольфовичем я присутствовала. Он вышел из дверей гостиницы «Полярная звезда», что располагается напротив Русского драмтеатра, и пошел со своей свитой сразу через дорогу, игнорируя дорожные правила. Автобусы остановились, пропуская «мирового еврея», пассажиры прильнули к окнам. Директор театра стоял на просторной театральной площади, залитой июльским солнцем, прямо перед своим рукотворным детищем, возродившемся как феникс из пепла и ждал Жириновского. Я видела, как они крепко пожали друг другу руки и о чем-то недолго поговорили.

В зале театра был полный аншлаг – зал был набит битком. Директор иногда выходил в свою ложу и слушал Жириновского, внимательно разглядывая сверху его самого и гостей театра. Но он не выслушал речь знаменитого политика до конца, так как, судя по дневнику, Жириновский был его антиподом. Мы же с друзьями досидели до победного, потому что было очень интересно. Речь великого ЛДПР-овца была страстной, горячей и немного непоследовательной. Он перескакивал с темы на тему. То говорил, что якутяне не должны пустить в столицу республики китайцев, так как они «украдут алмазы». Потом почему-то заметил, что «китайские 40 градусов ниже нуля совсем не то, что якутские 40 градусов ниже нуля». «Володя! Володя! – вдруг закричал, обращаясь к Жириновскому какой-то простецкий мужик. – А водка китайская тоже 40 градусов?». «Нет, китайская водка – 52 градуса», – нехотя ответил Жириновский, который совершенно не хотел поддерживать разговор с «лохом из толпы». Потом Жириновский призвал всех якутян строить бассейны и купаться в них, так как это спасет северных жителей от всех напастей и болезней.

«Володя! Спой что-нибудь!» – закричал тот самый «лох». Жириновский не выдержал и попросил вывести нарушителя спокойствия из зала, заявив, что он приехал, чтоб по-серьезному поговорить с северными жителями, а рэп пусть читает кто-нибудь другой. Московский политик еще долго говорил, довольно важные вещи – о суверенитете республики, развитии горнодобывающей промышленности, мигрантах и др. Но в конце почему-то прямо со сцены стал раздавать всем присутствующим по сто рублей, иными словами, снова скатился в дешевый популизм. «Выпейте за меня пивка», – сказал он каким-то бравым ребятам. Кому-то расписался на своем диске с шансоном, кому-то поставил автограф прямо на сторублевке. Но веселого лоха к тому времени уже отвезли в отделение милиции и он, бедолага «не дожил» до этого счастливого момента единения лидера и толпы, жаждущей зрелищ.

Однако вернемся к директору театра и его замечательным записям в последнем деловом дневнике. Через 2 дня, 08.08.2007 года директор снова пришел в театр, хотя знал, что все в нем пусто и сделал ностальгическую запись: «Осталось 147 дней в моем любимом театре. Это архи мало! А как жить мне потом дальше, без моего любимого! Как?!» Вот и ответ на вопрос, какими были записи в дневнике: равнодушными, «уставшими» или динамичными, эмоциональными? Конечно, второе. Никакого профессионального выгорания здесь не ощущается. Несмотря на возраст и болезни директор постоянно стремился в театр. И говорил он о нем, как о живом организме, с которым чувствовал тонкую родственную связь. 17 августа директор-отпускник записал с лапидарностью: «Как же прожить эти десять дней, до 27 августа до продолжения работы в Русском?! Выпью чай и пойду в церковь, хочу успокоиться». Фактически все люди с большим стажем работы так и воспринимают пенсию – как неприятное событие, как потерю связей с социумом, как откат назад. Очень он переживал о том, кому передать театр «по наследству», каждый директор должен готовить себе преемника. «Двадцать два года я строил театр, поднимал его из пепла. И кто им теперь будет руководить? Кто придет на готовое? Нет таких, кроме Шурки (Александры Яковлевны Звонковой -прим. автора). Но ей, в ее возрасте это ни к чему. Значит, надо взять «Шашке» Лобанову. Но он молод, коммерчески озабочен. Это ведь не артистов из Москвы заказывать». Имеется в виду привоз антрепризных театров.

28 августа директор отметил день рождения своей любимой супруги, Екатерины Валерьяновны, которую называли «верной подругой театра». И, действительно, она читала пьесы вместе с супругом, подбирала репертуар, бывала на репетициях, обсуждала с Иваном Ивановичем самые острые проблемы театра, помогала ему принимать важные решения. Она была ангелом-хранителем мужа. В период депрессий, сомнений только она и была рядом со своим «страдальцем». На день рождения супруги Иван Иванович подарил ей цветы, модную белую кофточку и …строчки из Пушкина. Вечером он прочел их супруге и, конечно, отразил это событие в дневнике: «И сердце вновь горит и любит оттого, Что не любить оно не может». И вот это: «И разве ты могла меня забыть, Забыть согбенного душою».

29 августа директор наконец-то вышел на долгожданную работу, это было начало 87 -го театрального сезона, последнего…Директор постоянно употреблял это слово – «последний». Не совсем понятно – это напоминание самому себе, что нужно все-таки уходить?! А может, это какое-то болезненное смакование своим состоянием? А может даже – самоуспокоение. «Сбор труппы в 12.00. Выступил я перед своим колхозом. Я многое сделал. Но что смогу, еще сделаю. Так я сказал, подбирая слова. Волновался…Остаются последние 125 дней».

Самым главным в этот оставшийся период для директора было то, что было решено поставить пьесу про Бекетова, вольного сибирского казака, основавшего острог Якутск. Мы уже писали о том, что зрители любили пьесы на местные темы и всегда принимали их с теплотой. Поэтому пьесу про Бекетова директор театра воспринимал как мощный заключительный аккорд своей длительной и достаточно успешной театральной деятельности. Наверное, всем или многим хочется покинуть подмостки театра под бодрые песни литавр, на вершине творческого триумфа. В дневнике это настроение отражалось не раз. «Поговорили с главным режиссером о будущей Премьере, моей последней. О Бекетове! Здорово! Очень здорово!!! Это Матерь Божия видит и помогает. И А.С. Пушкин – тоже».

Кроме подготовки к премьере о Бекетове под названием «Апостол Государев», местного драматурга В. Федорова, были в театре и другие дела. Директор, как всегда, был озабочен наведением чистоты и внутри театра, и снаружи, возле памятника А.С. Пушкина. «28.09.07 г. На улице, возле памятника Пушкина вроде все в порядке, надо попасть под снег. Сейчас накачал замшу об усилении противопожарной обстановки в театре. Проверил все приказы по нашим старикам. Порядок! Да и вообще везде порядок. Была Светка, так я ее зову, моя первая секретарша. Молодец, у нее семь детей, а с внуками получается двадцать. Она всегда в кого-то влюблена, и у нее всегда хорошее настроение». «Суббота, морозец и солнце. В театре никого. С такой дисциплиной Москва плакала, вместе с Бекетовым. А я мечтаю о Москве. В понедельник сделаю полный разнос всем».

Но 01.10.07 года в дневнике появилась такая эмоциональная запись: «Видимо, будет планерка в Министерстве культуры. Но это «видимо», а лучше бы ее не было. С завтрашнего дня мне должны докладывать, что и где сделано!!! Осталось 92 дня, последний квартал. Но это не значит, что я отпустил власть». И сбоку, на полях дневника читаю дополнение, сделанное нервно-неразборчивым почерком, скорее радостно-неразборчивым: «Хорошо, что планерка была! Добился поездки в Москву с Бекетовым! Ура! Ура! Ура! Поедем 03.12.2007 г. Это будут Дни культуры и искусства Якутии в Москве. Поедут Министр и актеры».

Директор каждый день совершал обход театра, очень любил чистоту. Проверял, чисты ли и пропылесосены ли дорожки в театре, как выглядит парадное крыльцо, как там аллея у Пушкина. А не намело ли классику на голову снежную папаху? 12 октября 2007 года он отметил: «Морошно, но снега нет, все подтаяло и вымерзло. Но возможен сегодня или ночью снег. До Покрова осталось полтора дня. Люблю Покров день! Люблю белый дождь! Надо бы поощрить дворника Хорошева! Скребет изо всех сил и безжалостно голову великому поэту. Дело знает!». «08.11.07 года. Снег выпал, настоящий, не снежок. Мой последний снег в театре, двадцать второй. Вот Хорошеву и Ромашке прибавится работы! Дел не убавляется ни на йоту: надо решить вопрос с зарплатами, с поездкой в Москву, с работой замов, с моим преемником…»

Как-то директор лежал в больнице, в его палате было четыре человека. Один из них был дворником, скромным малым, родом из деревни. Двое из лежащих в палате людей с дворником принципиально не общались, они были начальниками средней руки, но сами себя мнили крупными боссами. А наш уважаемый директор Русского театра, напротив, пил с дворником чай, тайно покуривал на лестничной площадке, болтал и смеялся. Когда деревенского мужчину выписали, директор театра помог ему собрать вещи и проводил вниз, до машины. На глазах у дворника засверкали слезы, он старался их скрыть и в итоге расплакался. «Но ведь вы же директор! – сказал он. – Я это понял. Но вы себя так просто, по-человечески вели, что я даже в людей поверил…». «Да, кто вам сказал, что я просто директор?! – ухмыльнулся Иван Иванович. И добавил: – Я – дворник-директор… Я всю жизнь сам мету, чищу, прибираю. Я ваш коллега. В больницах много полежал со своим сердцем. Мы все равны перед болезнью». Они обнялись. Оба были довольны коротким теплым знакомством.

«23.11.2007 года. На вопрос Министерства культуры, поеду ли я в Москву, я ответил отказом. Боюсь, прихватит сердце. Но ход подготовки к гастролям в столице я буду держать в своих руках! Никто не посмеет мне сказать, что я почти пенсионер. Все будет делаться под моим контролем, иначе поссорятся два режиссера – Борисов и Орлов, они уже и так на ножах». Андрей Саввич Борисов репетировал спектакль о Бекетове даже ночью, весь коллектив был как натянутая струна, все было подчинено одной идее – сделать отличную премьеру. Иногда директор подглядывал за работой Борисова, ему нравилось, как самозабвенно работает мэтр якутского и русского театров. Директор всегда видел спектакль в двух ипостасях, в двух измерениях: на репетициях и генеральных прогонах – в разорванности, мучительном несовершенстве, и на премьерах – с парадной стороны, в целостности и непревзойденности лицедейства.