Глава 4. Сказки старой феи

При всем уважении к взрослым, их долгие разговоры о так и не взошедшем портулаке, о новом сорте редиса, что весь пошел в ботву, хотя на упаковке имелся знак качества – «шлепают, куда ни лень, паразиты», об огуречной листве, – она вдруг, ни с того ни с сего, начала желтеть, о тле, объявившейся на смородине не далее как сегодня утром, и о прочих специфических вещах нас мало интересовали… Вскоре мы с Соней обе уже подумывали, как бы так покинуть застолье, не обидев никого из присутствующих, и даже пытались легонько пинать друг друга под столом. Но тут затянувшийся разговор двух соседок вдруг неожиданно перешел в другое русло. Участливая Генриетта Мирославовна наконец заметила скуку на наших лицах и мягко прервала свою собеседницу:

– Люсенька, мне кажется, мы несколько утомили девушек.

И обратилась к нам с этаким невинным вопросом:

– А что, милые создания, кавалеры у вас уже имеются?

И, почему-то, остановила свой внимательный взгляд на мне. Не сказать, чтобы ее вопрос уж очень смутил меня. Скорее развеселил. Как ответить ей, даме из прошлого века? Я тут же представила себя воздушной особой в такой же шляпе, что и у самой вопрошавшей, только нежнее, молочного оттенка, и с полупрозрачной вуалькой. На мне белое гипюровое платье; рука, облеченная в белоснежную перчатку, держит кружевной зонтик. Я прогуливаюсь под ручку с кавалером, который своим пенсне напоминает Антона Павловича Чехова. У героя моей фантазии, кроме смешной козлиной бородки, еще и лихо подкрученные плойкой спиралевидные усы. Почему-то слово «кавалер» вызывает у меня стойкое веселье и ассоциируется с тем временем, когда повсюду были цирюльни, лавки пестрели вывесками через букву «ять», а у всех мужчин под носом непременно росли усы. Я засмеялась и уверенно ответила:

– Нет уж. Мне и без них хорошо!

Соня, в знак полной солидарности со мной, активно мотала головой, категорически отвергая нашу нынешнюю потребность во всякого рода кавалерах.

– А как же свидания, признания, комплименты, букеты и прочие знаки внимания, которые обязаны получать барышни в вашем возрасте?

И мадам поведала нам, как она впервые испытала настоящее чувство, будучи в столь же юном возрасте, в коем сейчас находимся мы с Соней. Рассказывала она очень занятно, красочно и возбужденно, подробно описывая детали зарождения и раскручивания своего бурного романа. У меня даже возникло подозрение, что старушка местами присочиняет, до того досконально она помнила тонкости, и слишком уж безупречна была ее история. Неужели по прошествии стольких лет не стираются из памяти даже такие мелочи, как состав цветов в букете, преподнесенном возлюбленным, или модель туфелек и окрас фильдеперсовых чулок на ножках возлюбленной? Разве может быть так свежо любовное томление от первого поцелуя, будто это случилось вчера? Какие страсти, какие красивые отношения! Роман, который продолжался всю долгую жизнь… Неужели такое возможно?

Я уже давно заприметила, что тетя Люся ерзает на своем стуле, а в лице ее застыло напряжение. Уважаемая гостья как раз в это самое время с увлечением расписывала своего незабвенного супруга. Разумеется, она его боготворила: ее благоверный был далеко не красавец, но обладал редкой мужской привлекательностью. По этому поводу Генриетта прочла нам небольшую лекцию, в основу которой был положен общеизвестный постулат о том, что мужчина должен быть чуть красивее обезьяны… Оказывается, совсем не обязательно представителям противоположного пола иметь лицо с обложки, главное – чтобы харизма была. «Это такой особый позитивный свет, исходящий от человека. Не каждый им наделен! Люди, обладающие этим даром, невольно притягивают и даже подчиняют себе других. Женщины с ума сходят по мужчинам с харизмой», – напевный голос рассказчицы плыл над нашими головами, ненавязчиво и в доступной форме донося до нашего сознания суть сложного понятия.

В результате, мы приобрели некоторые начальные знания по теме «Что такое мужская привлекательность». Главное мы с Соней уяснили: избранник должен вызывать волнение и трепет. Из-за чертовской привлекательности партнера и этой самой туманной харизмы по коже юной мамзели постоянно должны бегать мурашки, ей надлежит периодически терять дар речи и падать в обморок от обожания. Мужчинам нужно поддакивать и внимательно их слушать. Они это любят. И еще, подлинного нашего внимания могут быть удостоены лишь сильные и благородные натуры. Генриетта определила их как рыцарей по жизни.

– И вот что немаловажно, – старуха еще добавила огня в свою пламенную речь, – в постели мужчина должен проявлять себя как темпераментный и нежный любовник.

Именно таким идеалом был ее ненаглядный Генрих Осипович. Все повествование соседки до определенного момента, безусловно, звучало вполне себе благопристойно, но вот роковое слово «постель», которое она ввернула совсем не случайно, для некоторых присутствующих прозвучало как набатный колокол, и даже внесло кратковременный сбой в атмосферу чинного застолья. Тетя Люся в панике выронила серебряную ложечку с вязью прямо на траву и даже за ней не нагнулась…

– Генриетта Мирославовна, дорогая моя! Помилуйте. Какие мужчины? О чем вы? – испуганно вскричала она, резко обрывая чувственный монолог собеседницы, и постаралась поскорей уйти от тревожной темы, отчаянно замахав руками. – Нет. Нет. И нет! Рано им еще про постели и любовников слушать! Скажете тоже, любовь…

– А всегда все про любовь, Люсенька. Все про любовь! Все в этом мире – любовь, – категорически не соглашалась старуха, не стесняясь многократно повторить заветное слово вслух.

При каждом его произнесении у нашей гостьи ярко вспыхивали глаза. Что уж говорить о нас?! Соня застыла с полуоткрытым ртом, лихорадочно сжимая в руке ложку, полную варенья, а я в волнении даже прищемила себе кожу на большом пальце «сахарными» щипчиками, которые давно вертела в руках, бессознательно давя и щелкая ими впустую.

– Ну, не знаю… – растерянно протянула тетя Люся. – Дети они еще. Вчера только в куклы играли… и вдруг сорвалась: – Соня! У тебя же варенье на стол льется. Ну, что ты за человек!!!

Впрочем, ее внезапное раздражение на дочь быстро сменилось привычной сдержанностью, и она примирительно обратилась ко всем присутствующим, включая и Генриетту: «Ладно, девочки. Почесали языками и будет. По-моему, на сегодня достаточно разговоров на амурные темы. Давайте пейте чай, а то остынет».

«Как всегда, на самом интересном месте! Ну что ж это такое? – обиженно подумала я про себя. – Похоже, мамы все одинаковые. Не желают они, чтобы их дочки взрослели, и точка! По ним бы лучше, если мы вообще только в куклы и играли».

…Святая простота. Они даже не догадываются, что кое-какие знания об отношениях полов к этому моменту мы уже накопили. Просвещение по замысловатой теме проходило на квартире нашей одноклассницы Светки Поповой. Оба ее родителя были врачами в третьем поколении. На нашу удачу, отца и матери Светы, в силу их невероятной занятости, отродясь не бывало дома. В их отсутствие мы и еще парочка интересующихся подружек черпали занимательную информацию из медицинских справочников с иллюстрациями. Комментарии под схематичными изображениями и фотографиями, состоящие из сплошного набора терминов на латыни, воспринимались нами, по большей части, как шифровки, но наглядные картинки говорили сами за себя. Собственно, их оказалось вполне достаточно, чтобы пройти факультатив по анатомии и физиологии прямо у Светки на дому и существенно углубить свои знания по данному предмету.

А однажды нам в руки попалась сказка Пушкина «Царь Никита и сорок его дочерей». Книга с эротическим произведением была взята напрокат в параллельном классе. Видно, ученик, что приволок в школу заветный томик из полного собрания поэта в шестнадцати томах, имел доступ к дедушкиной уникальной библиотеке или, по крайней мере, ключ от родительского письменного стола. Зачитанные потертые листочки с обычным печатным текстом без каких-либо иллюстраций – сколько сладких тайн они нам открывали! А самодельная закладка с пикантным сюжетом, любовно вырезанная из смелой, явно импортной открытки, с намеком вложенная в те самые страницы, в коих и содержался запретный плод…

Мы решили не нарушать традицию, и собраться, как всегда, на конспиративной квартире у Светки, чтобы свободно, без свидетелей, ознакомиться с неизвестной стороной творчества классика. Смысл сказки всех шокировал. И немудрено! Кто не знает – в поэме речь идет о том, как у царя было сорок любимых дочерей. Как водится, все как на подбор: умницы, красавицы, хозяюшки, мастерицы – в общем, все, вроде, при них. Да только важного органа, без которого не продлить рода человеческого, эти девицы были лишены напрочь. Вот убитый горем царь-отец отправляет гонца к ведьме за всем этим добром. И ведь ушлый государев слуга добывает то, чего им всем так не хватало. Не верилось, что игривые строки могут принадлежать перу поэта. Старшая сестра Светы – Оля, уже студентка пятого курса МЕДа, сначала возмущалась и ворчала, что бедному поэту каждый норовит приписать все, что вздумается, а на самом деле автором смелых опусов является некий Ерофей Барков. И вообще, якобы подобная лубочная литература считалась «низкопробным чтивом» …и правильно считалась! Сплошной блуд… Но когда дочитала стихи до конца, всплеснула руками, и из уст ее вырвалась сакраментальная фраза: «Ай да Пушкин! Ай да сукин сын!».

– Можете не сомневаться, девоньки, слог его. Милого Александра, нашего, Сергеевича.

А потом еще долго с пристрастием ворошила страницы в конце и начале книжки и бормотала себе под нос: «Все, как положено. Том второй, книга первая. Ну надо же! Называется «не верь глазам своим»: издательство Академии наук СССР! Приурочено к столетней годовщине со дня смерти Пушкина. И как только наша цензура пропустила? Невероятно! А в девятнадцатом веке? Кто-то же разрешил ему ТАКОЕ писать! И это во времена чопорных балов, благородных дуэлей и поголовно образованных дворян…».

Я тогда подумала, что Пушкин, вообще-то, сам решал, что ему писать, а судя по фривольным рисункам поэта, в основном – хорошеньким головкам и женским ножкам, частенько встречающимся на полях его рукописей, думал он всегда об одном и том же, так что удивляться особо не приходится.

Соня тоже в полном недоумении все крутила в руках и даже изучала на просвет закладку с изображением златокудрой русалки с «персями, полными томленьем», едва прикрытыми прядями волнистых волос, будто хотела у нее что-то выпытать. И морская дива со старой открытки своей ускользающей улыбкой, игривым взглядом и всем своим не слишком целомудренным видом подтверждала: «Его, его сочинение… факт! Великим поэтам, девчонки, позволено иногда и похулиганить».

Но было в наших сборищах кое-что поинтересней и поценнее амурных сказок или анатомии с физиологией. Если учебники по медицине валялись в самых, что ни на есть, доступных местах – видимо, родители Светы полагали, что ей, как будущему потомственному доктору, не лишне осваивать латынь по любым источникам – то перепечатанные на машинке и размноженные в условиях конспирации заветные сероватые листочки, с характерной темной полосой от копировальной техники, с произведениями великих опальных писателей прятались от дочерей подальше…

Но мы находили самиздатовские светокопии в тайниках квартиры Поповых и почитывали Солженицина, Набокова, Пастернака. С трудом, но с великим желанием пытались постичь смысл «Мастера и Маргариты». Связать советские времена и происходящие две тысячи лет тому назад события было невероятно сложно, но вместе мы упорно продирались сквозь запутанные описания и бездну библейских названий, перечитывая главы по несколько раз. Дружно симпатизировали непонятному, но симпатичному бродячему философу Иешуа Га-Ноцри и сопереживали могущественному Понтию Пилату, который однажды смалодушничал, и за эту ошибку здорово поплатился – автор обрек его на вечную муку: безусловно, самую страшную из всех – муку совести! Надо сказать, появление Маргариты, совершенно голой, на людном балу, на котором мистика и чувственность просто зашкаливали, да ее ночные полеты на метле – что-то такое, странное, не совсем осознаваемое, в организме пробуждали… И все же, эти волнующие и где-то даже тревожные ощущения оказывались вторичны по сравнению с истиной, запрятанной в романе. Главное было до нее докопаться. Из всех присутствующих только Соня и я смотрели «Фауста» в Оперном театре. Потому мы с ней хоть как-то были готовы к опасному открытию, а вот девчонки… Они ждали неземной любви, а книга-то, по сути, оказалась не столько о ней, сколько, даже страшно сказать, о жизни дьявола.

Нет, не напрасно мы познавали, анализировали, спорили… В головах кое-что оседало. Во всяком случае, отличать высокое от пошлого мы точно научились. Значит, не совсем уж мы дети, какими предпочитают нас видеть взрослые. Кажется, и громкая фраза феи о любви понималась нами правильно. Зря тетя Люся за нас волновалась…

Тем не менее, насчет кукол она была абсолютно права. Было. И не далее, как вчера.

Вечером, когда мы укладывались спать на мансарде, Соня загадочным шепотом, будто это была страшная тайна, спросила меня:

– Хочешь, что-то тебе покажу?

И повела меня в темный угол.