Нас не надо было звать дважды. С воплями радости мы живо побросали дела на грядках, задвинули свои короба в тенек под кусток и понеслись на клич. Под рукомойником по очереди намыливали руки земляничным мылом и подставляли их под хлипкую струю, которая извлекалась, только если дзинькаешь носиком или за него подергаешь. Мы отталкивали друг друга, брызгались и смеялись. Потом Соня, кривя губки и морща носик, заявила, что просто не терпит липкости клубничного месива на своих руках, ей от этого, видите ли, делается дурно, поэтому я должна срочно уступить ей место у умывальника. Пришлось подвинуться: хозяйка все-таки, хоть и молодая. Интересно, вот дома обычно лишь вскроешь упаковку – благоуханье от гладкого розового брусочка такое, что сразу возникают яркие образы: бугорок на опушке, где в траве притаилась одна крупная земляничка, лесная полянка с рубиновыми каплями или солнечная просека, вся усыпанная красным. Сейчас мне, видимо, уже избалованной натуральными ароматами, химическая отдушка лишь отдаленно напомнила запах настоящей ягоды, показавшись чересчур горькой и даже чуждой. Может, мылко просто выветрилось? Я спросила у Сони, нет ли у нее ощущения, что в мыле не хватает аромата. Мой вопрос почему-то задел ее до глубины души. Она ответила, что я, наверное, сошла с ума. Что мы и так насквозь пропитались ягодным духом до одури. Подруга с осуждением качала головой и не понимала, какого рожна мне еще надо… И она оказалась права: по завершению всей этой землянично-мыльной церемонии мои скользкие ладошки стали скрипучими и душистыми до умопомрачения. Забрызганные по уши, возбужденные и запыхавшиеся от возни с водой, мы поспешили к столу. Очутившись под яблоней, без раздумий плюхнулись на свободные стулья, отчего рассохшиеся и расшатанные сиденья пожаловались на нас резким скрипом. Сам стол, оказывается, тоже находился далеко не в идеальном состоянии: он хромал на одну ногу. Чтобы мебель не качалась, под ножку были предусмотрительно подсунуты совершенно замечательные плоские камни, которые так здорово запускать по глади реки. Эти бы точно у меня подпрыгнули разок-другой. Ну просто обожаю пускать «блинчики»!

Обширная столешница была покрыта потертой клетчатой клеенкой с ромашками. Некогда желтые серединки переродились и стали по цвету наравне с белыми лепестками. Либо выгорели на солнце, либо краску смыло дождями. Все мимолетно подмеченные мною детали, вроде бы, незначительные, но именно из них складывался легкий дачный настрой за столом. Я сбросила шлепанцы и с наслаждением вытянула затекшие от сидения на корточках и стояния на карачках ноги. Мурашки разбежались по коже, и мне тут же невыносимо захотелось почесать под коленкой, но я утерпела. На то была веская причина, которая просто обязывала вести себя благопристойно. Ведь за столом кроме нас и хозяйки находилась еще одна дама! Причем, из нас четверых понятие «дама» в большей степени подошло бы именно ей. Язык не поворачивается назвать ее старухой, хотя гостье, наверное, было лет восемьдесят, а может быть – и все восемьдесят пять. Присутствие такой почтенной особы слегка остудило наш темперамент. Мы запоздало поздоровались. Хотя, кажется, нам с Соней было бы уместнее присесть в книксене, до того располагала обстановка за столом. Во-первых, наличие посторонней, которая на вид была интеллигентна, мила и опрятно одета. В отличие от нас, девиц со спутанными волосами, грязными коленками и влажной от пота рабочей одежде. Мне кажется, в пунктах сбора утильсырья можно встретить вещи поприличней, чем сейчас на мне надеты. Хорошо, хоть Людмила Ивановна, наконец, сняла свой бабский крапчатый платок. Однако теперь ее наружность сильно подпортили толстые мужские носки с заплатками на пятках. Даже не сами чулочно-носочные изделия, а в большей степени вытянутые, как кишка, штанины трико, буграми заправленные в эти самые носки. По-другому было нельзя: тетя Люся все утро ковырялась в смородине у забора. А там комаров!

Прямая осанка и гордая посадка головы гостьи сразу напомнили мне все ту же, так полюбившуюся нашим гражданам, «Незнакомку». Только, конечно, в очень зрелом возрасте. Я где-то читала, что женский образ на портрете Крамского – воплощение аристократизма и светскости. Именно всем этим и веяло от старухи.

Во-вторых, на столе, помимо самовара, обычных чашек, глубокой керамической миски, наполненной отборной клубникой, кроме корзинки с сушками да пряниками, стояла антикварная, очень изящная, вазочка с вареньем. Серебряный ангел служил либо ножкой, либо подставкой, поддерживая над своей головой небольшую чашу из благородного хрусталя. Еще из инородных тел на клеенке мною были замечены блестящее ситечко для чая и небольшие щипчики, чтобы колоть сахар. Вещицы старинные, с тонким рисунком, кажется – тоже из серебра, были явно из той же оперы, что и изысканная вареница. От содержимого в чаше исходил такой умопомрачительный и царственный аромат, что даже обычные сушки, которые попали в ореол этого запаха, показались мне деликатесами.

Дело в том, что варенье было сварено из лепестков настоящих садовых роз.

Между тем, не выказав и капли раздражения на нашу невежливость, гостья заговорила удивительно приятным грудным голосом, который еще добавил шарма моей героине:

– Знаешь, Люся, я тебе так скажу. Уж если со вкусом чай пить, правильно, с чувством, с толком, с расстановкой, то не мешало бы и скатерть постелить. Девушки должны понимать разницу. Когда стол покрыт белой скатертью, и вкус чая совершенно иной, и разговоры более содержательные. Это тебе не на убогой клеенке чаевничать.

– Ах, ну что вы такое говорите, – дружелюбно, нисколько не обидевшись за упрек в адрес скромной сервировки стола, отвечала ей хозяйка, – какие скатерти? Я иногда посуду-то мыть не успеваю, с этой ягодой, будь она неладна. Просто стихия какая-то нынче! Если хотя бы посуда была приличная. Вы же знаете нашу дачную систему. Живем все тут по остаточному принципу. Весь хлам из дома – сюда. Стол – и тот колченогий. Так что не до фамильного серебра. Мы уж так, по-про́стому.

Намеренно ставя неверно ударение, видно, чтобы дополнить образ заработавшейся крестьянки из русской деревни, с хитрецой говорила крепкая загорелая бабенка: будто примеривала на себя некрасовский образ. А я вдруг подумала: «Что там кони да избы? Сады, вот где чудо! Ведь цветут! Только благодаря тому, что к ним приложили руку женщины дачных селений, такие же мудрые и хозяйственные, как наша тетя Люся». Лично меня все в ее усадьбе приводило в восторг.

– Нет, Люсенька, ты не совсем права, – мягко продолжала старушка, – плевать, строго говоря, на саму посуду. А скатерть должна быть! Воспитание, оно ведь в том и заключается… Ведь если ребенок растет в красоте и гармонии, то он и человеком красивым станет.

Я попыталась в душе возмутиться, несмотря на зарождающуюся симпатию к выступавшей особе. Во-первых, кто это здесь ребенок, еще надо разобраться. Во-вторых, меня, например, вполне устраивает простенькая клеенка, которая только привносит прелести в дачный колорит. И наконец, в-третьих, мы с Сонькой и так уже красивые без всякого воспитания. Я посмотрела на Соню, ожидая в ее взгляде поддержки, но не нашла. Мало того, моя единоверная подруга с таким благоговением взирала на самозваную гувернантку! Да еще в знак согласия кивала головой, как китайский болванчик, будто это к ней сейчас обращались и учили уму-разуму. Зная противоречивый нрав Сони, я подумала: «Однако! Авторитет у старухи!». И стала с еще большим любопытством присматриваться к гостье.

Одета она была странно, я бы даже сказала – экстравагантно, но при этом – без неряшливости или безвкусия. На ней была чистая льняная сорочка молочного оттенка, отделанная на груди и рукавах мережкой тонкой ручной работы. Какая изысканная работа иглой! Я точно определила тип шитья со знанием дела, потому как на уроке домоводства мне лично довелось помучиться с иголкой, когда мы проходили тему «вышивка и мережка». Тогда из простых дырочек, проковырянных загодя на холщевом лоскуте, мне надлежало создать подобную неземную красоту. Получилось довольно коряво, но добрая учительница рукоделия пожалела меня и похвалила мое рожденное в муках творенье.

Вдруг сквозь нежнейшую кружевную мережку, оторачивающую вырез рубахи и маскирующую морщинистую и темную от загара шею, что-то блеснуло. Похоже на нательный крестик. Вроде бы кресты у нас носят лишь люди глубоко верующие. Уж не знаю, насколько старуха была религиозна, но возрастные ограничения, судя по всему, были ей по барабану, поскольку она облачилась в короткие шорты. Шитые из простого ситца, они были вовсе не похожи на скучный темный низ от якобы пионерской формы, что сейчас болтался на мне. По бокам пикантные разрезики, а ситцевая материя с премилым рисунком: на зеленом фоне меленькие желтенькие цветочки, похожие на лютики. В народе они еще носят прозвище «куриная слепота». Наверное, старуха сама выбирала веселую ткань. «Возможно, она всегда кроит и шьет себе все, что ей вздумается, не прибегая к услугам портних», – предположила я. Завершала колоритный образ широкополая шляпа из золотистой соломки, украшенная крупной лиловой лилией. Головной убор был уже изрядно поношен, и даже местами дыроват, но все еще находился в рабочем состоянии и очень шел хозяйке. Мне подумалось: «Жаль, бубенцов на шляпке не хватает, как у Стеллы, доброй феи Розовой страны из сказки о волшебнике Изумрудного города».

Я сначала немножко стеснялась и разглядывала гостью исподтишка, все никак не осмеливаясь прямо заглянуть ей в лицо. А заглянув, очень удивилась. Глаза гостьи не выгорели и не потухли с возрастом. Я уже знала, что так иногда бывает: у нас, например, в доме жил сосед, Петр Константинович, который вел на редкость здоровый образ жизни и находился в прекрасной физической форме. Никто не называл его дедом, хотя он уже вырастил четверых внуков. Так вот – возраст «молодца» выдавал лишь взгляд. Блеклый и невыразительный, он будто не отражал вкуса к жизни. Время изменило колер глаз Константиныча. Когда-то они, вероятно, были насыщенны небесной синевой, а теперь стали мутными, и мне все время казалось, что их сильно разбавили гашеной известью. Моя мама объяснила, что это такая особенность именно светлых глаз. Они как бы выцветают от времени. Я, конечно, забеспокоилась, что у меня недостаточно темная радужка, и ее ждет та же участь. Тогда мама засмеялась и сказала, что мне рановато об этом думать и, шутя, пропела куплет из известного романса, заменив очи черные на очи юные.

Парадоксально, но как раз о взгляде очень пожилой женщины, излучающем живой поток энергии, озорное любопытство и нескончаемое жизнелюбие можно было сказать: «У нее очень юный взгляд!» Цвет ее глаз был не расплывчатым, а концентрированным и очень редким, фиолетово-синим. Да к тому же, старуха удачно подчеркнула его, надев шляпу с лиловым цветком. Что глаза – зеркало души, я слышала сто раз, но с этим утверждением мне всегда хотелось поспорить. А как же незрячие? В чем тогда у них должна отражаться душа? Но сейчас мне показалось, что я вижу, чем живет человек, сидящий передо мной. Совершенно точно, душа у моей героини по-детски чистая и открытая, как ее распахнутый взгляд. А думы, судя по необыкновенному оттенку глаз, нестандартные, глубокие, и расцвечены разными красочными мечтами и фантазиями.

После неприлично долгого созерцания незнакомки, я потупила глаза в пол и просто обомлела. В довершении ко всем чудачествам, наша гостья присутствовала на завтраке босой. Мой взгляд уперся в изящную щиколотку. Надо же, что глаза – что ноги. Как у молодухи! Никаких вздутых жил, или выпирающих косточек, или закостенелых скрюченных пальцев. Моя бабушка помоложе будет, но мне всегда больно видеть ее воспаленные синие вены, отекшие лодыжки и распухшие колени, разбитые артритом. Может, гостья – прекрасная сказочная фея, искусно маскирующаяся под старуху? Тогда все встает на свои места. Я даже поперхнулась от собственного наивного объяснения некоторых странностей, подмеченных мною в незнакомке – тем не менее, предположение это казалось мне сейчас самым логичным.

В этот момент, как будто в продолжение моих мыслей, тетя Люся, отведав диковинного варенья, впервые обратилась к гостье по имени-отчеству, и я чуть не свалилась со стула.

– Потрясающе вкусно, Генриетта Мирославовна. Скажите, как вы это делаете, уважаемая?

Вот так имя! Да она и вправду – фея! Если бы имя принадлежало какой-либо типичной старушке из тех, которые обычно коротают время с семечками на скамейке у подъезда, то, скорее всего, оно не вызвало бы у меня такой бурной реакции. Но в сочетании с незаурядной внешностью, завораживающим голосом, утонченным вкусом и благородными манерами – ее имя показалось мне действительно волшебным. И это я еще не знала фамилии…

Меж тем праздник обоняния и вкуса, а в большей степени – праздник души, продолжался.

– Так вот, Люсенька, для варенья я выращиваю специальную розу. Помнишь рядом с моей сапфировой гортензией неброский «чайный» куст? Ну, вспомни, вспомни, второго дня я аккурат под ним еще грабельки оставила, думала – с концами, а ты нашла мою потерю… Действительно, цветы на нем не слишком впечатляют. Ты знаешь, у меня ведь есть и более богатые сорта, зато у этого цветка ярко выраженный сладкий аромат. Я ведь не просто увлеклась экзотикой. Варенье из роз – отличное лечебное средство. Например, оно прекрасно лечит ангину. Да, представь себе! Пару ложечек на ночь, и наутро боль в горле как рукой снимет.

Мы с Соней тоже стали пробовать диковинное варенье. Причем делать это нужно было непременно серебряными ложечками, которые Генриетта прихватила с собой из дома. Они были с благородной чернинкой в выдавленных на ручке затейливых завитках, совсем миниатюрными и легкими, наверное – из настоящего кофейного набора, где и чашечки-то чуть больше наперстка.

Я кое-что вспомнила, извинилась и сорвалась в дом. Вслед донесся приглушенный голос феи:

– Тонкая, как скрипочка.

Сообразив, что комплимент относится ко мне, я с некоторой досадой подумала: «Да уж, скрипочка в эдаком балахоне!» и поддернула свои опостылевшие, без конца сползающие ниже пояса шаровары по колено.

На второй этаж мне надо было по делу. Вчера, перед сном, когда я стала разбирать свои вещи, лишь только расстегнула тугую молнию, как мой нос учуял запах кофе. В суматохе сборов я даже не заметила, когда мама успела засунуть мне баночку растворимого напитка с собой. «Пусть хоть кофе заберет, не с пустыми же руками ребенку в гости ехать», – полагаю, что именно так должна была звучать мамина фраза, сопровождающая момент отправки ценного продукта в дорогу.

– Это мой скромный вклад в нашу чайную церемонию, – торжественно объявила я, невольно копируя интонацию новой знакомой, и водрузила коричневую жестянку на стол.

– О, точно! Ты еще палочки покупала, – напомнила Соня, – давай-ка, тащи их сюда быстренько.

– Спасибо, Полина, за кофе. Будем им теперь на завтрак баловаться, – не обращая внимания на слишком вольное поведение своей дочери, благодарила меня хозяйка. – А палочки сами грызите. Мы как-нибудь обойдемся. Правда, Генриетта Мирославовна?

– Безусловно. Это лакомство для детей, но не для старух, – ответила Генриетта и расплылась в радужной улыбке, – вы вареньицем-то моим угощайтесь, девочки. Не стесняйтесь.

Все наслаждались десертом и никак не могли определиться – чего, все-таки, в нем больше: вкуса или аромата. Старушка искренне радовалась, что доставила нам удовольствие, и расцветала на глазах от наших похвал, как те самые розы, из которых, собственно, она и сотворила свое чудо-варенье.

Мы пытались понять, на что же это похоже, и даже немножко заспорили. Я предположила, что варенье напоминает по вкусу и своей консистенции янтарный цветочный мед, только в тысячу раз душистее. Соня категорично отвергла мою версию, поскольку страдала аллергией на данный продукт. Впрочем, ее патология была не врожденной, а благоприобретенной. Это умное слово я почерпнула из урока биологии. На нем мы проходили признаки, которые приобретаются особями в процессе эволюции. Вот и с нашей Соней на одном из этапов ее развития приключилось следующее: однажды она, не зная меры, сильно объелась меду, отчего пошла пятнами, опухла и чуть не задохнулась от отека гортани. С тех пор ни разу его не пробовала.

Будучи ужасной сладкоежкой, сейчас она выкатила кучу самых неожиданных вариантов, один другого слаще, демонстрируя свою слабость к конкретным кондитерским изделиям. Лакомство сравнивалось то с фруктово-ягодными вафлями, то с ванильным мороженым, то с мармеладными лимонными дольками, то с воздушным зефиром. Были упомянуты даже сдобные булочки с корицей и изюмом, на мой взгляд – совершенно не в тему. Точку в нашем споре и в дегустации поставила тетя Люся. Она обеспокоенно спросила: «Девчонки, послушайте-ка, у вас золотухи от сладкого не будет?» – видимо, памятуя о недавнем конфликте организма своей дочери с продуктами пчеловодства, и отодвинула вазочку от греха подальше. В заключение Людмила Ивановна заявила, что волшебный вкус варенья не сравним ни с чем, поскольку приготовлен из лучших в мире роз, которые произрастают исключительно на участке Генриетты Мирославовны, известной на всю округу специалистки по розам. Все единогласно ее поддержали, в том числе и сама цветочница.

…Дальше полилась неспешная беседа двух озабоченных и увлеченных делом людей и обмен садово-огородными хитростями. Диалог перемежевался бесконечными названиями, которые лично мне были незнакомы. И все-таки я прислушивалась и честно пыталась понять, о чем идет речь. Например, сначала обсуждали поведение некой плодожорки. Мне виделась в этом образе небольшая птичка, типа канарейки, только намного упитаннее. Пернатое существо нагло расселось на яблоне и пожирало огромные красные плоды со страшной силой. Еще тетя Люся признавалась, как она устала бороться с одуванчиками. Генриетта давала советы, как навсегда избавиться от неприхотливого и назойливого растения. Я ничего не понимала. Зачем бороться с одуванчиками? Красиво же. Потом мичуринцы долго обсуждали какой-то портулак: взошел – не взошел, поднялся – не поднялся, прошлым летом – этим летом. Что это за зверь и с чем его едят, мне было совершенно неведомо. Я почему-то представила себе огромный сизый кабачок размером с полгрядки, и тихонько спросила у Сони: «Это овощ такой, да?». Она же, хихикая, шепнула мне в ухо: «Темнота! Это цветочки такие». После этого я поняла, что напряженная работа мозга, когда ни черта не смыслишь в предмете, абсолютно бесполезна, и перестала вникать в разговор профессионалов. В конце концов, зачем я сюда ехала? Наслаждаться жизнью, или как?

И я решительно добавила себе в розетку еще немного варенья.