Кладбище впечатлило. О том, как мы драпали от соседа, которому сами придумали пикантную фамилию, я помнила великолепно. Почти все развлечения были стары, как мир. А вот последнее – действительно что-то новенькое.

– А чего там может быть на кладбище интересного и тем более – познавательного?

– Как, Полина, а вурдалаки? Они так и бродют между могилами, так и бродют. А знаешь ли ты, Полина, к примеру, где ночует нечисть? – Колька изменил веселый тон на пугающий, который, по идее, должен был повергнуть меня в трепет.

– Не-а.

– Видишь, а ты говоришь: «Непоучительно». Хоть будешь знать теперь: в склепах они живут.

– Да и пусть себе живут.

– Вам, простым людям, может и пусть, а у меня наследственность отягощенная, – Коля продолжал говорить тягучим замогильным голосом, стараясь произвести нужное впечатление. – Родная бабуська кровь пьет, что твоя вампирша. Видать, потому меня и тянет с нечистью пообщаться. По-родственному. А может, она у меня все-таки ведьма?

Он утомил меня своей болтовней. Я убедилась, что проку от него не будет, и сопровождать меня на пляж никто не собирается.

– Ладно, Колюнь, до вечера. Увидимся еще, – поспешила я распрощаться.

– Отлично. Встретимся у твоего подъезда. В восемь. Буду, как штык.

Я положила нагретую ухом трубку и вздохнула. Мне вдруг как-то резко расхотелось идти на пляж. Что-то душновато… Пойти выпить квасу, что ли? За стенкой в родительской спальне строчила машинка. «Это игла с полной отдачей совершает возвратно-поступательные движения», – вдруг само собой всплыло понятие из раздела механики. Надо же, кое-что из школы еще помню! Впрочем, для дочери, у которой оба родителя инженеры, стыдно забывать такой важный предмет, как физика. Даже на каникулах.

Я заглянула к маме. Она перестала давить на ножную педаль, оторвалась от шитья, отложив в сторону детский пододеяльник с полосатыми рыбками, и удивленно спросила:

– Ты не ушла еще? Мне показалось, ты с кем-то из девочек уже договорилась о встрече. В кино бы, что ли, вместе сходили, пока не так жарко.

– Нет. Я пока дома побуду. Мы лучше вечерком с ребятами соберемся, – ответила я. Сказала – и прикусила язык.

…Не так уж часто мне выпадало счастье – испить глоток свободы распрекрасной уличной жизни. Первым препятствием была, конечно, мама. Мою связь с дворовой компанией она, мягко говоря, не одобряла, поскольку была твердо убеждена, что общение в подворотнях не может благотворно сказываться на девочке из приличной семьи. А уличных приятелей моих величала либо обалдуями, либо оболтусами, что – надо полагать – одно и то же. Неприязнь мамы к улице представлялась мне вполне оправданной. Ведь всякий нормальный родитель не желает, чтобы его дитятко, находясь в проблемном переходном возрасте, связалось с «дурной компанией». А если, упаси Бог, на кривую дорожку свернет?

Второе препятствие – катастрофическая нехватка времени. Тратить его на праздную жизнь было для меня большой роскошью. Уроки, тренировки, домашние задания, соревнования и сборы, иногда с разъездами по региону, возня с сестренкой и прочие достойные заботы плотно заполняли житейский график. В общем, крутилась я, как белка в колесе. Иногда «колесо» стопорилось, но не чаще двух раз в месяц. Вот когда «белка» отрывалась!

– Что? Опять с этими охламонами? – мама по-новому назвала моих приятелей, но сути это не меняло; видно, они по-прежнему не внушали ей доверия.

Я нервно гладила китайские золотые иероглифы и изображения летающих людей на хребте швейной машинки, напряженно думая, как бы так извернуться, чтобы не расстроить близкого человека и улизнуть вечером без проблем.

– Да мы недолго, мамочка. Тем более весь народ разъехался. В городе-то почти никого.

На удивление, мама среагировала абсолютно спокойно. Казалось, сейчас ее больше занимали разноцветные бобинки ниток, иголки, воткнутые в атласную подушечку, старинный медный наперсток с полустертым орнаментом и лоскутки тканей. На ее рабочем месте царил обычный швейный творческий беспорядок… Она без проблем выдала мне разрешение, лишь сделав замечание, не относящееся к делу:

– Ладно, иди. Как тебя не отпускать? Большая уже. И перестань лапать мой рабочий инструмент. Пальчики вот зачем-то свои мне оставила…

Мама взяла бархотку и бережно оттерла мои отпечатки с полированной поверхности. По черной глади пробежал блик, и мне показалось, что силуэты людей, похожих на Икаров, благодарно взмахнули крыльями.

Эта китайская швейная машинка была предметом гордости всего нашего рода. Антиквариат достался по наследству от моей прабабушки, и по преданию – в символах, что повторялись по всему корпусу, было зашифровано словосочетание «Летающий человек». Такое красивое название когда-то носила марка китайской старинной швейной техники. Аппарату было лет под сто, но он до сих пор исправно работал. Родные запчасти от машины: блестящие шпульки, разные колечки да причудливые винты были завернуты в промасленную бумагу, чтобы не заржавели, а сверху, для надежности, еще упакованы в старую газету. По иронии судьбы, а скорее всего – это просто папа так пошутил, пожелтевшую бумагу пересекал заголовок: «РУССКИЙ С КИТАЙЦЕМ – БРАТЬЯ НАВЕК!».

Мама посоветовала мне заняться делом:

– Поля, ты литературу-то собираешься изучать?

– Конечно. Только никак не могу определиться, с чего начать: с детективов или с фантастики? – невесело пошутила я, прекрасно понимая, о чем идет речь.

– Я как раз не об этом. Не о развлекательном чтиве… Ты, моя девочка, похоже, совсем забыла о том безмерном списке, что тебе выдали на каникулы? Кстати, задание вы получали в присутствии нас, родителей, так что, дочь, не отвертишься. Ваша учительница по литературе тогда настоятельно рекомендовала вам за лето все эти книги прочесть. Ну, вспомни, вспомни. На выпускном собрании в конце года только названия произведений и их авторов перечисляли, наверное, целый час!

Да уж, такое, пожалуй, забудешь! Опись на трех страницах, сделанная моей же рукой под диктовку Графини – нашей «литераторши», заслужившей свое прозвище отчасти из-за фанатизма к творчеству Пушкина, отчасти из-за благородной внешности, стояла перед глазами, пугала мелким убористым почерком, а меня бросало в холод от догадки, что мне в жизни не одолеть даже половины из этого обширного перечня. Я каждый день честно пыталась себя настроить: «Вот завтра точно начну», но приходило завтра – и… ни черта не менялось.

– Если честно, мам, я еще к нему не приступала, и меня это сильно мучает. Ну, ничего, с первого августа начну. Точно начну. Слово даю.

– У меня тоже так бывает, – совсем не обратив внимания на мои клятвы, мама поделилась своими ощущениями и жизненным опытом. – Бывает, лишь от одной мысли устаешь, как только представишь, какой огромный объем предстоит перелопатить. Причем, устаешь смертельно. Знаешь, а ведь с этим можно бороться.

– Как?

– Просто берешь и делаешь. И совесть больше не мучает, и на душе становится светло. Не зря же говорят: «глаза боятся – руки делают»…

– Ахинея какая-то. Глаза – и боятся?!

– Полина, – мама сдвинула брови. – Не придуривайся у меня. Ты отлично все поняла…

– О-хо-хо… – обреченно вздыхала я. – С чего же начать?

– Безусловно, с Толстого. Одолеешь «Войну и мир», а остальное покажется мелочью. Только читай все подряд. Уверяю, ты еще и удовольствие получишь. Она на миг задумалась и с ностальгией добавила – видимо, уже для себя: – Эх, кому из нас в юности не терпелось поскорее примерить на себя бальное платье Наташи Ростовой?

Я залегла с книжкой на удобном диване, в «большой» комнате с балконом, она же – гостиная, она же – зал, а бывало даже – и горницей по-деревенски величали, когда бабушка приезжала. Начало первого тома «Войны и мира» показалось скучноватым: сидят себе люди в роскошной гостиной, лениво ведут светскую беседу на родном для них французском, а мне читай эти сноски с переводами на полстраницы! Льву Николаевичу хорошо, он в своем «французише» силен – граф все-таки… Однако скоро я почувствовала, что постепенно проникаюсь атмосферой аристократического дома, и даже попыталась представить себя среди гостей салона Анны Павловны Шерер в платье с пышным кринолином. Это такая громоздкая юбка, натянутая на корсет из обручей. Ужас! И как только дамы в них ходили? Ведь наверняка, бедные, застревали в дверях. Интерес к книге подогревался желанием поскорее добраться до первого бала Наташи. Как-никак – главное событие в жизни молодой девушки, которая переходит во взрослую жизнь. Пока я и не догадывалась, что бал-то еще не скоро, а лишь во втором томе.

Сперва я пропускала описания военных операций и батальных сцен. Все эти рекогносцировки, батареи и флеши, картечи и шпицрутены вообще для меня темный лес, и от них тревожно веет порохом с полей сражений. Знаю, многие девчонки так и делают: просто пролистывают добрую половину книги и считают, что Толстого одолели. Но потом я все-таки вняла совету мамы. Да и сама, в общем, догадалась, что без войны не пойму мотивацию поступков главных действующих лиц в светской жизни, и принялась читать все подряд, без разбора. Неожиданно для себя втянулась.

Вместо привычного домашнего фланелевого халата, малинового в белый горох, на мне – свободная мамина футболка. Полинявшая майка цвета перезрелого огурца, еще и по длине сильно растянута, а потому на мне сидит почти как платье. Зато не надо ни юбок, ни трико. Душные клетчатые тапки прочь, голые ноги заброшены на спинку, их славно обдувает папин настольный вентилятор. Мне удалось очень удачно пристроить его на подоконник, и теперь в комнате вполне благоприятный климат. Хорошо! Впереди неизрасходованная добрая половина каникул, непрочитанная книга, которая пока еще не наскучила, а главное – большая миска, почти полная аппетитных подрумяненных сухариков.

Что это со мною? Я валялась на диване, в перерывах между чтением прислушивалась к себе и думала: «Странное состояние. Вроде веду себя прилично, книжку вот серьезную читаю, должна бы радоваться долгожданному спокойствию, но в тоже время чувствую какую-то неудовлетворенность». Я пошевелила в воздухе пальцами ноги – в подвешенном состоянии стопы все-таки затекли, блаженно вытянулась во весь рост и продолжила свои размышления: «Вроде, мне и так не плохо. А… Не пойду никуда сегодня. И так отлично провожу время. Кроме того, что набираюсь ума, еще и нервную систему восстанавливаю и коплю силы, растраченные за сезон в спортлагере. Тренировки там просто зверские». Так я пыталась договориться сама с собой, безбожно лукавя и крайне преувеличивая. Надо же было хоть как-то оправдать свой нынешний вялотекущий образ жизни.

И почему-то совершенно расхотелось вечером встречаться с приятелями. Да что ж такое делается… Я стала перебирать в уме мероприятия, любезно предложенные мне добрым Колей Ульянком, и ужаснулась: «Боже, какой ерундой мы занимались еще совсем недавно! Прямо детский сад, трусы на лямках». Особенно диким сейчас мне показался аттракцион с доведением живого человека до белого каления. Неужели и я когда-то принимала участие в этой сомнительной забаве?

…Периодически мы отправлялись дразнить ненавистного нам соседа, которого застали с поличным на гнусном занятии. Правда, кто и когда застал, никому из нас было неведомо. По слухам, вроде бы, злой дед отлавливал бездомных собак, шил из безответных тварей шапки-ушанки и самолично торговал головными уборами на барахолке. Сбывал, гад, изделия из меха друзей человека по сходной цене. Еще поговаривали, что маленьких щенков садист пачками отправляет на мыло на Жиркомбинат, что было еще страшнее. А потом ведь этим мылом… Бр-р, ужас! Потому старик заслужил нашу откровенную ненависть и великое множество обидных прозвищ, свидетельствующих о причастности его к незавидной собачьей доле. Впрочем, и сам старикашка, по нашим наблюдениям, вел настоящий собачий образ жизни.

– А пошли гражданина Кабелешкина дразнить! – раздавался чей-то бодрый клич.

– Айда! – тут же находились добровольцы, готовые грудью встать на защиту невинных животных. Стоило только свистнуть, как разгоряченная толпа уже двигалась в сторону вражьего двора. Все как один – с растрепанными волосами, с возбужденными красными лицами, с гиканьем да молодецким посвистом мчались на разборки.

– Ушанкин, выходи! Что-то давно уже у нас по ушам не получал, – выплескивали эмоции пацаны, вставши под балконом собачника.

А скромные прелестницы, пряча за спину портфельчики или папочки с фортепьянными пьесами, осторожно выглядывали из укрытия и подзадоривали:

– Мальчишки, давайте нашу, про бомжа! Счас как миленький, гаденыш, выскочит.

Мальчишки заводили монотонную циклическую песнь, напрягая связки, а девчонки им подвывали: «У бомжа была собака, он ее любил. Она съела кусок мяса, он ее убил, а на воротах написал: у бомжа была собака…».

Так продолжалось, пока кто-нибудь из хористов, повторяя в который раз, как заклинание, бессмысленную цепочку, не срывал голос. За песнопением следовали оскорбления с элементами черного юмора и грубые намеки на крайнюю непорядочность оппонента. Приходилось лезть из кожи и каждый раз выдумывать новые глупости, чтобы выманить врага из логова.

– А вы знаете, что в этой квартире поселился нерусский облезлый спаниель? – во всеуслышание кричал один из нас.

– А я где-то читал! Уже есть специальная порода – шавка с запахом американского скунса! – перебивал второй. – Чуете? Вонючка где-то рядом.

И все начинали принюхиваться и демонстративно затыкать носы.

– По-моему, это запах холодца. Кабелешкин варит его из собачьих хвостов.

– Эй, Собакевич. Ну, где ты там? Давай, выползай из своей живодерни, а то хуже будет! – срывался кто-нибудь из уличных активистов, потеряв терпение. Но старик все не показывался. Травля продолжалась.

Почему-то никому из пикетчиков не приходило в голову, что несимпатичный нам сосед на самом деле может оказаться вовсе не злодеем, а элементарно – психически больным человеком. Сочувствующие обществу «Гринпис», пытаясь привлечь внимание общественности, упрямо топтались под окнами, строили гримасы, задирали кверху пунцовые горящие рожи и швыряли камешки, метясь в балконные перила. Словом, применяли все доступные формы выманивания, насколько хватало буйной фантазии.

Наконец, на террасу выходил страшно помятый старик в бесформенной землистой хламиде, свирепо грозил нам скрюченным волосатым пальцем, а потом начинал лаять, как настоящий пес, сорвавшийся с цепи.

Наступала кульминация. Что делать дальше – никто не знал. Маски с воинственной мимикой вмиг сползали с лиц. Под масками оказывались бегающие глазки, в которых застряла паника. Ощущение моря по колено сразу куда-то испарялось. Девчонки визжали от ужаса. Впрочем, и те, кто слыли зачинщиками дворовых драк и грозой района, тоже вопили, но не от ужаса, а от хорошего, качественного драйва. И все разбегались врассыпную – только пятки сверкали. Впрочем, свою порцию адреналина каждый получал сполна, за этим, собственно, и приходили. А странный уродец с собачьим сердцем, больше напоминающий человека из лепрозория, улыбался беззубым ртом – радовался, видно, что обличием своим, рычанием и лаем зараз разогнал обидчиков. Он хлопал в волосатые ладоши и удовлетворенно заползал обратно в свою нору.

Вот такие странные развлечения имели место быть в нашей компании. В голове крутился законный вопрос: «Почему же теперь все это мне не интересно?». И сама же на него без труда отвечала: «Да просто выросла я уже из детских забав и из тех самых трусов на лямках».

…К середине дня солнце переползло на балкон, уставилось в оконное стекло, и теневая сторона перестала быть теневой. Вентилятор сразу перестал справляться с ситуацией. Теперь он только впустую гонял горячий воздух по комнате, молотя лопастями почем зря, словно обессиленный боксер, загнанный соперником в угол, безнадежно и бесполезно машущий кулаками.

Как сказал бы какой-нибудь вдумчивый доктор, в результате нарушения микроклимата в помещении, недостатка кислорода и длительного пребывания пациента в горизонтальном положении… а также по причине углубленного чтения и не менее глубоких раздумий я просто вырубилась, уронив тяжелую книгу на грудь. Однако даже сквозь сон ощущала, как ко мне на цыпочках подкрадывается сладкая лень. Она нежно обволакивает меня своими щупальцами, парализует волю, но при этом нисколько не тяготит. Так паук ласково затягивает жертву в свои коварные сети, одурманивает ядом и отбивает всякое желание шевелить лапками и двигаться в каком-либо направлении.

Телефонный звонок раздался, будто выстрел. Я подскочила с дивана, как ошпаренная, своротив миску с сухарями. При этом еще и Лев Толстой пострадал: увесистая, как кирпич, книга с грохотом брякнулась об пол, досадно хрустнув клееным переплетом, и от удара раскрылась на автобиографии. Мои ноги сами рванули в прихожую и ускоренным аллюром пронеслись над портретом классика, слава Богу, не задев бороды. Я уже знала – это Соня! Вот оно – мое спасение. Только ее деятельная натура не даст мне окончательно обмякнуть и растечься жидким пластилином в раскаленной квартире.

– Алло, Соня? – с волнением спросила я.

Действительно, предчувствие подсказало верно, что на другом конце провода объявилась моя лучшая подруга. Как и ожидалось, энергичная девчонка одним махом подняла меня с лежанки и надолго вывела из спячки.

– А кто ж еще? Привет, ты чего дышишь в трубку, словно загнанный кабанчик? – услышала я до боли знакомый, чуть ироничный голос.

– Я спала.

– А… Понятненько. А вообще, что, так сказать, по жизни делаешь, подруга? Просто интересно, чем люди на каникулах занимаются? – она попыталась сменить тон с насмешливого на строгий, но у нее не получилось.