Читать книгу «Музыка войны» онлайн полностью📖 — Ирины Лазаревой — MyBook.
image

Глава четвертая

В ночь на двадцать шестое мая передовой отряд ополченцев из батальона «Восток» под командование Александра Ходаковского частично занял новый терминал аэропорта «Донецк» имени Сергея Прокофьева. Аэропорт был под контролем нацгвардии Украины, он был оснащен зенитными установками, танками, БТР, машинами снабжения, группой снайперов в иностранной форме и с новейшим западным вооружением, какого не могло быть у украинской армии. Аэропорт был важнейшим стратегическим объектом, ведь на его посадочные полосы садились не только гражданские самолеты, но и самолеты, доставлявшие военные грузы, которые затем следовали в место боестолкновений, такие как Славянск.

Ополченцы взяли под контроль взлетно-посадочную полосу без всякого шума и кровопролития, а затем уведомили противника, что никому не причинят вреда, но военный груз больше не сможет садиться в Донецке.

Утром ничего не подозревавшая о грядущих событиях Карина отвела детей в сад. Глаза ее были заволочены сизым туманом, вся она казалась потерянной и дикой.

– Может не отводить детей в сад сегодня? – Попытала она счастье у Парфена.

– Отчего же?

– Пусть отдохнут. Побудут со мной.

Конечно же, детский сад был лишним телодвижением для нее, и лучше всего было избежать это движение, но Парфен был неумолим.

– Ты балуешь их. Пусть идут, как и все дети, в сад. В конце концов, тебе ведь нужно будет скоро искать работу.

– Ага. – Едва сдержала злую усмешку Карина.

Так ей пришлось отвести их, только чтоб Парфен и его родители ничего не заподозрили. А все-таки ближе к обеду, когда Дима приедет за ними, она заберет их из сада и отведет в парк, где и встретится со своей первой любовью. Вместе они полетят в Германию. К тому часу Настя, Матрена и Ульяна уже сядут в поезд, ни о чем не подозревая. Таков был их нехитрый замысел.

Замысел, которому не суждено было сбыться. Карина часто впоследствии спрашивала себя: что было бы, улети они на день раньше, или введи ополченцы отряд в аэропорт на день позже? Как сложилась бы их жизнь? Были бы они вместе в совершенной безопасности в Германии? Или клубок событий, тернистый и колючий, был заранее сплетен для них, и не было ни единой возможности избежать столь болезненных событий?

Случилось то, что Петр Порошенко, избранный днем ранее президентом Украины, отдал приказ расстрелять отряд ополченцев, занявших аэропорт, с воздуха.

Так на Донецк обрушились первые бомбы, так в миллионный мирный город пришла самая настоящая братоубийственная война. Украинцы убивали украинцев и русских. Русские, считавшие себя украинцами, убивали русских и украинцев. Штурмовики Су-25 и вертолеты Ми-24 расстреливали ополченцев, частные и многоквартирные дома, дорогу, школу, детский сад и церковь в районе аэропорта. Ополченцы, имея в распоряжении только один автоматический гранатомет АГС-17 «Пламя», оказались в крайне сложном положении, и после многочасового изнурительного боя получили приказ к отступлению.

Дневные смены врачей не покинули отделения в следующую ночь: десятки раненых, изувеченных навсегда людей, среди них детей, прибывали и прибывали, заполняя больницы.

Когда раздались первые залпы, когда задрожала земля, зазвенели стекла, Карина и Вера Александровна, ошарашенные столь внезапным нападением на город, принялись звонить воспитателю и в детский сад, но связь пропала.

– Что же это такое делается? – Воскликнула свекровь. – Побежали за детьми!

И действительно, детский сад был намного ближе к местам, где самолеты и вертолеты из пулеметов расстреливали дома и людей. Женщины перемещались короткими перебежками – от подъезда к подъезду, пока не достигли детского сада. Там уже появились первые матери и бабушки, кто в чем был: в халатах, в фартуках, в тапочках, непричесанные, не прибранные, с огромными ошалелыми глазами, они хватали детей в одних подгузниках, забыв про одежду, и тут же бежали домой.

Вера Александровна схватила голенького Митю, на котором были только трусики, а Карина – Миру, и они побежали домой, бешено озираясь по сторонам. Вновь раздались взрывы, на этот раз такие мощные, что женщины почувствовали, как под ногами задрожала земля. Митя истошно закричал, напуганный душераздирающими звуками. Мира ревела. Вид перекошенных от ужаса детских лиц внушил Карине смерть, конец всего, опустошающее бессилие, невозможность защитить тех, кого защитить она была обязана. Страх, неизмеримый, непреодолимый, сокрушительный, объял ее. Люди не понимали, что обрушилось на город, не имели представления, что ждало их впереди.

На пути домой им встретился труп пожилой женщины, раскинувшей руки во все стороны. Она утопала в багряной, удивительно огромной луже – должно быть, луже собственной крови, глаза ее были открыты, и застывший взгляд пронизывал голубое бездонное небо, словно испепеляя его немым укором. Как чист и невинен взгляд человека, убиенного ни за что и ни про что! Карина мимолетом посмотрела на тело, затем на свекровь, но та мотнула головой, как бы говоря ей: «Не надо!», – и молодая женщина послушалась Веру Александровну как родную мать, не стала думать о том, что только что краем глаза увидела, не стала вбирать в себя ни кровь, ни образ распластанного тела пенсионерки, ни ее застывший укоризненный взгляд, ни омерзительный ужас всего происходящего.

А ведь на ее месте могла теперь быть Карина! Хуже того: через минуту, через миг любая из них вместе с ребенком на руках могла также упасть, чтобы никогда более не подняться. Не было определенности, нельзя было сказать: та женщина мертва, а они – живы, потому что никто не знал, что будет через мгновение, минуту или час.

Как дико в одночасье преобразился город и улицы его: скверы и тем более парки представлялись полубезумному восприятию полями смерти, дома и подъезды – крепостями, а подвалы, скрытые под домами – окопами и блиндажами. Что навлекло на них эту кару? Какое злодеяние, совершенное дончанами, могло обрушить на мирных жителей, пусть еще не самое чудовищное, но уже столь страшное, кровопролитное наказание? Ум отказывался верить, все казалось видеоигрой, кадром из фильма о войне, сценой из книги – чем угодно, но только не правдой. Не могло же, думала Карина, в самом деле нечто столь ужасно произойти с ней, ее семьей, горожанами? Ведь никогда же не было ничего подобного, и никто и ничто не предвещали подобное, так почему она оказалась в гуще столь стремительных и страшных событий? Как так получилось? Как? Разве она желала того? Никогда не желала, никогда. Так почему это все случилось? Смешной, помутненный ум ее блуждал, цепляясь за самые странные доводы против бомбежки и обстрелов, как будто кто-то там, наверху украинской власти должен был спросить ее разрешение, прежде чем отдать приказ.

И хотя она и раньше предполагала, что именно этим все может обернуться, хотя знала прекрасно, почему такой исход возможен, сейчас от ужаса она забыла все прежние доводы, она помнила только то, что никому не сделала ничего плохого, никогда не держала в руках оружие, более того, она была – мать, и у нее были грудной ребенок и маленькая дочь, стало быть, другие, пусть и более злые украинцы не имели права желать ей и ее малышам смерти. Подобное выходило за грани человечности и смысла, и ум ее долго отказывался принимать происходящее.

На руках Карины и Веры Александровны были дети, и инстинкт подсказывал, что их нужно было непременно оградить от опасности, однако исковерканная действительность нашептывала, насвистывала, беспрестанно грохотала о том, что, быть может, впервые в жизни это было им не под силу. От этой мысли руки покрывались гусиной кожей, и было так жутко, до одури, до помутнения рассудка жутко. Вскоре они достигли подъезда целыми и невредимыми.

В этот самый день Дмитрий привез семью на железнодорожный вокзал. Он был взволнован, как будто даже рад расставанию, и Настя это заметила, он видел, что заметила, по тому, как Настя вытянула губы, как свела бесцветные брови. Однако она не проронила ни слова упрека. Удивительная женщина! Сколько она могла унижаться ради того только, чтобы он не покинул ее, с раздражением и даже некоторым презрением подумал про себя Дима. Одно утешало его: скоро этому недолгому обману придет конец, и он будет в объятиях любимой и единственной женщины, далеко от украинской разрухи и беспорядка, в цивилизованной и культурной, как он тогда считал, Германии.

Он доставал чемоданы из багажника, Настя стояла с Матреной на руках рядом с ним, а Ульяна за ней, когда вдалеке раздались первые взрывы.

Все они посмотрели друг на друга с непониманием, сознание отказывалось встретиться с жестокостью действительности. Им, как и другим дончанам, казалось: пусть Украина охвачена беспорядками и распрями, но это все-таки земля единоверцев и братьев и сестер, стало быть, война не может прийти в дома мирных людей, обрушиться на их автомобили, вагоны, поезда, самолеты.

Молодой железнодорожник, работавший на парковке, с маленьким тощим лицом и оттопыренными ушами, бросил на Дмитрия, как на старшего, испуганный взгляд, а затем пошел было в сторону будки, где намеревался позвонить и узнать, что случилось.

В это мгновение они услышали нарастающий звук приближающегося вертолета, а затем в воздухе засвистели бесконечные и страшные пули пулемета.

Это был один нескончаемый миг, бескрайний, темный, потусторонний, бездумный, когда самое время, казалось, навсегда остановило свой ход. Никто из них не успел ничего сказать, во ртах застыли и стали толстыми и неподвижными языки, они только взирали друг на друга с нечеловеческим испугом, а затем, в тот же самый бесконечный миг Дима бросился на Настю, Матрену, Ульяну, и они вместе тяжело упали на асфальт, расцарапав колени и ладони. Но боли не было, был только ужас, густая пелена мрака его.

Лишь только они упали, как в уме Димы пронеслись упреки совести: он не думал о Матрене, когда они падали, не думал о том, что она могла удариться головой, получить тяжкую травму, сломать шею, в конце концов. Инстинкт самосохранения, должно быть, оглушил все чувства, и он не думал ни о чем, когда придавил их собой. Но теперь и он, и Настя нервно щупали Матрену, пытаясь понять, не пострадала ли она. Странное дитя не плакало и не кричало, наоборот, она притихла и, расширив и без того большие глаза от ужаса, смотрела на лица родителей, которые были так близко к ней сейчас, не задавая никаких вопросов.

Не сразу Дима осознал, как близко было лицо жены к его лицу, как сократилось между ними расстояние и то отчуждение, что преследовало их в последние месяцы: все растворилось, как дым. Она была мать, жена, он – отец, муж. Казалось, более ничего не существовало в мире: никакая материя, никакая страсть, никакие желания. Первой всхлипнула Ульяна:

– Тетя Настя, дядя Дима, что же это такое?

– Война, девочка моя. – Прошептал Шишкин.

– Что теперь будет? – Прошептала в ответ Настя.

И в этот миг, словно в ответ ей, в громкоговоритель заговорила сотрудница вокзала. Она призывала всех покинуть перрон, вагоны, проследовать в здание вокзала, где всех людей проведут в убежище. Они тихо поднялись, пригибаясь, и Дима, взяв одной рукой Матрену, другой нагибал головы жены и племянницы еще ниже, если видел, что они были неосторожны. Вместе они ушли от его дорогого автомобиля, изрешеченного пулями, совсем не жалея о нем. Вдруг Дима заметил распростершееся возле будки тело молодого парковщика, совсем еще ребенка, лопоухого, тощего, безбородого: ему было, должно быть, всего восемнадцать лет.

– Быть может, он еще жив? – Дима попытался прощупать пульс, но Настя тянула его к вокзалу.

– Скорее, Дима, скорее! Нет времени! Ты же видишь, он мертв!

Какое зловещее и непреодолимое противоречие! Сколько мук доставит его поступок Дмитрию позже! Оставить мальчишку, быть может, еще живого, истекать кровью, чтобы спасти свою семью, трехлетнюю дочь или же взвалить на плечи несчастного, тем самым, возможно, сохранив ему жизнь? Но сделай он последнее – и риск всей его семье погибнуть возрастет. Что же было делать? Что предпринять? Не проклянет ли он себя впоследствии за это малодушие, за безволие, слабость, трусость, за то, в конце концов, что оказался вовсе не таким сильным и бравым, каким представлялся себе же с самых подростковых лет? Не опротивеет ли самому себе?

Однако это было неразумно, говорил второй, себялюбивый голос, созвучный голосу жены, чуть не впавшей в истерику от его промедления: на руках у него была маленькая дочь, он должен был думать только о ней, а не о чьем-то юном сыне. И вот вместе они уже убегали к вокзалу, озираясь по сторонам и с особой опаской поглядывая на голубое небо: не проткнет ли его черная точка, несущая за собой новые смерти? С болезненным напряжением вслушивались в мрачную тишину: не разорвут ли ее звуки взрывающихся снарядов, свист пуль, грохот артиллерии?

Несмолкаемые кортежи скорых, окровавленные и странно, неестественно согнутые трупы на дорогах, внеочередные бессонные смены у врачей и медсестер, пациенты с перебитыми иностранными снайперами ногами, удар в самое сердце от близких и родных – жителей более западных областей Украины, мучительный и страшный день, день, которому не было конца!

Когда наладилась связь, Вера Александровна обзвонила родных, после чего более-менее успокоилась и она, и Карина: Парфен и Семен Владимирович не пострадали, другие близкие тоже оказались в целости. Беспрестанно звонила Зоя Васильевна, чтобы убедиться, что обстоятельства не становились хуже и что дочь и внуки были в безопасности.

Они уже знали, что шли бои за аэропорт, бои, в которых ополченцам не суждено было победить. Люди перешептывались о реках пролитой крови солдат-добровольцев в ответ на мирный и безболезненный захват терминала. Вновь и вновь звучал вопрос: за что? Всего лишь за то, что гордые люди Донбасса не пожелали тянуть лямку и без того непростой жизни в одной упряжке с нацистами и бандеровцами? Как, должно быть, западенцы неистово ненавидели дончан за их упрямство, мужество и своеволие!

Только вечером яростная, оглушительная мысль пришла в голову Карине: Дима не позвонил ей! Он не выполнил обещания, не сдержал слова, они не улетели в Германию. И он… не звонил! Быть может, он погиб? Телефон был отключен! Однако Вера Александровна рассказала ей, что она давно дозвонилась до Насти, и у них все было в порядке. Стало быть, она стала ему безразлична настолько, что он не находил в себе силы даже позвонить…

В отчаянии она оставила детей со свекровью и побрела в парк вопреки возражениям и мольбе Веры Александровны. Зыбкий луч влек за собой, то был луч надежды, которая еще не до конца оставила ее в столь страшный час. Карина твердила себе, что если ей суждено быть с Митей, то они столкнутся в парке прямо сейчас, сию минуту. Невозможная встреча в силу каких-то странных, двусмысленных путей судьбы, все же свершилась: женщина, с растрепанными на ветру волосами, с округленными, полубезумными глазами молча смотрела, как через дорогу из магазина вышел ее Дима, а следом за ним Ульяна, Матрена и… Настя! Они несли сумки с продуктами, бумажными полотенцами, не замечая ее. Вот они уже открыли дверцы, чтобы сесть в изрешеченную машину… Карина перестала владеть собой: она бросилась к ним, не глядя на автомобили на дороге, которым пришлось резко затормозить, чтобы не сбить ее. Визг тормозов, сигналы со всех сторон, крики, брань – ничто не могло остановить ее, когда она неслась к своему счастью.

Но вот большая машина Димы поехала прочь.

Не помня себя, Карина стала кричать:

– Митя! Митя! Стой! Да погоди же ты! Митя!

Как долго она еще бежала по дымчатым клубам пыли, зависшим над дорогой после отъезда Шишкиных? Наконец она выдохлась, остановилась. Машина превратилась в крошечную точку на самом конце проспекта; по пухлым щекам ее лились беззвучные слезы. Должно быть, лицо ее скривилось и теперь было уродливо – ах, как это было все равно теперь! Карина еще не могла представить, что она все потеряла – безвозвратно, безнадежно, непреодолимо. Счастье еще казалось так возможно, так близко!..

Когда сотовая связь восстановилась, Карина не выдержала мук неведения, и сама написала Мите: «Так мы уедем завтра в Германию? На поезде или авто?..»

Меж тем ни свекровь, ни невестка не подозревали, чем на самом деле был занят Шишкин после того, как он с семьей покинул убежище вокзала. Они не знали, что Дима с Настеной сдавали кровь для раненых, навещали покалеченных детей из задетых снарядами школы и детского сада, ведь они располагались как раз в том районе, где когда-то жила со своими родителями Ульяна. Именно поэтому Дмитрия покоробило сообщение Карины, пришедшее так не вовремя, когда он был объят переживаниями, сколь угодно далекими от того, о чем по-прежнему – в силу какого-то чудовищного скудоумия или отвратительного бездушия – бредила она.

Вместе Шишкины узнали, что подруге Ульяны, девочке четырнадцати лет, сделали операцию, и она осталась без ступни, и было неясно, каким станет ее лицо после снятия швов. Настя и Ульяна рыдали вместе с родителями девочки, вытирал слезы стиснутыми от бессилия кулаками и Дмитрий. О, как он оказался слаб, как немощен, и сколь рьяно желал не быть таковым: не быть ни безвольным, ни бессильным!

В отделении им попалась молодая женщина с мужем; они расспрашивали все про свекровь, ее выписали сегодня, но домой она так и не вернулась. Ни он, ни она еще не нашли отделение, из которого выписали свекровь, потому не знали, что та огромная лужа крови, через которую они переступали на подходе в здание, и была ответом, и что пожилая женщина была найдена перед зданием больницы с оторванной головой; она уже была перемещена в морг.

Пройдет еще не мало дней, прежде чем он, сраженный обрушившимся на родную землю ничем не искупимым несчастьем, вспомнит о дорогой сердцу Карине и слове, данном ей в дождливый и одновременно столь лучезарный день! Светлый образ любимой будто окончательно смылся кровью, а затем слился с туманным и столь далеким прошлым, в котором ему, должно быть, и было самое место.

Двадцать шестого мая в ДНР было объявлено военное положение, в тот же день для дончан перевернулась целая страница жизни, и вместе с тем начался новый отсчет, отсчет, определивший, сколько дней, недель, месяцев, лет отделило их от беззаботной, тихой, спокойной, мирной жизни и беспечного, ясного, счастливого неба над головами.

1
...
...
13