Май 2015

1.

Последние десять заявлений на отправку подготовлены. Осталось распечатать и подписать. Явится курьер, отдать ему посылки и документы для таможни.

И всё.

Там, за пределами «Арт энд блад» – та же скучная, серая жизнь. Те же офисы, айти-компании, люди в одинаковых костюмах, болтающие о всякой ерунде.

Там мама с папой, идеальная Вика с мужем и ребёнком.

Там – мир, где нет Джульетты.

Там – мир, где и для Анны Горелочкиной места нет.

Дыши. Джульетта пришла в офис после обеда, Аня тянет, не идёт, прислушивается. Настроение Джульетты можно разгадать по громкости стучания по клавиатуре (сегодня тихо), тону общения с Фаиной Петровной (пока не общались), порывистости движений (вроде спокойно).

Люда увольняется. Аня узнала об этом вчера вечером, случайно оказавшись в курилке вместе с Фаиной Петровной и Венерой. Они обсуждали, справится ли Михалина на её месте. Фаина Петровна говорила, что не справится, что у Михалины для такой работы кишка тонка, а кандидатуру Ани они даже не рассматривали. Тем абсурднее то, что она сейчас собирается сделать. Но ведь собирается?

Аня дожидается вечера, когда все уйдут из офиса. Подходит к столу Джульетты.

– Можно?

– Да, Аня, молодец, что подошла. Есть разговор, – Джульетта откладывает папку, откидывается на кресле, скрещивает руки на груди и несколько секунд молча изучает Аню. Кожа под глазами Джульетты темнеет, пушащиеся волосы стянуты в небрежный пучок и даже, кажется, из ослепляюще-рыжих превратились в невзрачно-русые.

она так устала, моя бедная Джульетта

– Твой контракт заканчивается. Cама понимаешь, вне фестиваля работы по таможне не много. Но было бы хорошо увидеть тебя в сентябре, Аня. Это наша вечная проблема – текучка кадров, – Джульетта трёт кулаками глазные впадины, тушь осыпается, делая тени под глазами глубже, – вот мы тебя взяли, научили, ты в курсе, что и как делать – а сейчас уйдёшь. А кто там будет на следующем фестивале? Я не знаю, никто не знает.

– Джульетта, я хотела…

Отчаянное «я же тебя, суку, люблю!» врывается в распахнутое окно.

– Люда, которая мне на театральном помогала, со вчерашнего дня уволилась. Без предупреждения заранее, как полагается, вообще без ничего. Переманили – компания, которая с оборудованием театральным нам помогает. Сейчас они сами пытаются возить спектакли в город и что-то там у них горит. Хотя что там за уровень – сплошная антреприза. Ну и что, силой я её, что ли, тут держать буду? Захотел человек уйти – его право. И это после международного фестиваля с лучшими режиссёрами Люда будет возить дешёвку всякую. Ну, её выбор. Слабенькая оказалась, что ж поделать.

– Джульетта Алексеевна, я хочу быть вместо Люды.

Джульетта будто не расслышала.

– П-п-помните же, я подавала заявку на эту должность? Ещё когда в магистратуре в Варшаве училась? Но не успела – вы тогда уже взяли Люду.

– Нет, Ань, не помню. На Люде Фаина Петровна настояла, а я, дура, послушалась. Ты подавала на «Слёзы Брехта»?

она меня не помнит

Аня запинается, в голове пролетает мысль, что раз так, то и не надо, раз так, то и не достойна она этого. Но она выпаливает:

– Да! Помните, вы же мне сами потом звонили, спрашивали, хочу ли я тут работать? Таможню предлагали.

Ох, Аня, да разве всех желающих упомнишь? Сколько вчерашних студенток пишут, как мечтают сюда попасть! Думала, ты особенная какая-то?

– Возможно. У тебя ещё специальность была какая-то… про театр?

– Да, я магистерскую защитила про постдраматический театр. Анализировала спектакли Тадеуша Кантора и Кшиштофа Варликовского.

Глаза Джульетты загораются. Ясно. Особенная.

– Аня, я подумаю. Я Михалину собиралась звать, у неё и образование экономическое, как у меня, значит, умеет мыслить системно. Вроде бы девочка толковая, да?

– Ну да, она же Люде помогала.

– Ну, мне иногда казалось, что она больше самой Люды работает. Но раз и ты хочешь… Я подумаю, Аня, – Джульетта ритмично постукивает ногтями по столу. Отворачивается к окну.

Часы на запястье Ани отсчитывают секунды.

– Ну хорошо, Анна, если берём на «Слёзы», то таможню «Искусства» потянешь? У нас тут все совмещают, иначе по зарплате совсем ерунда получается.

– Да. Я потяну.

Уверена? Говоришь уверенно. Ну хорошо. Ну посмотрим.

– Договорились, Анна Горелочкина. В понедельник с юристом обсудим договор.

На следующий день Михалина входит с тортом в руках. С порога распространяет цветочный аромат и взбудораженное настроение.

– О, Аня, ты ещё по таможне не всё закончила?

– Ну почти, ещё кое-какие документы остались.

– Молодец, – снисходительно улыбается Михалина. Её губы накрашены тёмно-бордовой помадой по всем законам: обведены чуть более светлым контуром, прокрашены по уголкам, излишки аккуратно удалены.

– Михалина, заходи, – Джульетта указывает на кабинет Венеры и Дубовского, – пока никого нет, поговорим. Торт принесла? Ну, поставь тут, – Джульетта бегло смотрит на Аню, проходит с Михалиной в кабинет. Закрывает дверь.

Аня уходит курить. Возвращается – дверь всё ещё закрыта. Пытается работать – не может. Михалина её возненавидит?

Через минут двадцать Михалина выходит. Поникшая, сутулая. Ноги притянулись к земле и с трудом от неё отрываются.

Не глядя в сторону Ани и не прощаясь, она уходит.

2.

Красная лампочка кофемашины продолжает мигать. Воды достаточно, зёрен тоже, декальцинацию Боря должен был провести на выходных. Забыл? Забил? Зараза.

Муж второй день в командировке, сын в спортивном лагере. Обычно Джульетта любит, когда дома никого нет, но сегодня тиканье часов, шум машин под окнами и гул от компьютера вопят о том, какая она, Джульетта, одинокая. Никому нахрен не нужная.

Джульетта связывает пышные волосы в объёмный пучок на затылке, подводит глаза чёрным карандашом, выбирает самый зелёный шарф из всех, что валяются в шкафу. Пусть будут кожаные зелёные босоножки на каблуке, пусть будет белая рубашка – рукав три четверти – и потёртые джинсы!

Спускается в кофейню на углу. За прилавком – крохотная девочка, Джульетта видит её впервые.

– Ваш капучино, – испуганно улыбается девочка, протягивая бумажный стакан.

Наконец-то, теперь день пойдёт на улучшение. Подносит стакан к губам и приоткрывает рот, вся в предвкушении. Блядь! Больно! Дурочка приготовила невыносимо горячий кофе. И залила туда настолько же горячее молоко.