– Так что за женщина? Это Айна такая суровая, вряд ли бы она потерпела любовницу. Глаза бы выцарапала, а то и что похуже. Она же может, у нее взгляд, как у персидской гадюки. Такая же пучеглазая и мстительная.

Хатима впервые рассмеялась.

– Касид не стал бы ее слушать. Да и не любовница та женщина… Одета она была в дорогую одежду, телохранители во дворе ждали, да и разговоры вела совсем о другом… – Хатима осеклась. Опустила голову и заторопилась к одному из детей подруг, который пинал чужого ребенка.

Разия с чувством выполненного долга ушла, а на следующий день рано утром Хатиму привели к ней в один из кабинетов, в которых следователи проводили допросы. Разия попросила, чтобы им дали чаю, принесла сласти – гулаб-джамен^[7].

Хатима сидела с закаменевшим лицом, с прямой спиной и не прикасалась ни к чаю, ни к подношениям, хотя кормили в тюрьме плохо. Она начала догадываться, что не просто так с ней вели душещипательные беседы. Теперь Хатима боялась, как будет объясняться с Айной.

– Ты чай пей, – Разия пододвинула к ней чашку. – Я тебе так, девушка, скажу. Попала ты в переплет, из которого выход возможен только через морг. Куда тебя везли? В Афганистан. Зачем, если ты вдова? Даю намек – молодая вдова! – Разия смотрела на нее снисходительно. – Тебя отдали бы там замуж за любого, кто заплатил бы побольше Касиду. Неужели не понятно? За кривого, косого, за очередного садиста. И делал бы он там с тобой все, что в больную голову придет. Или ты до сих пор считаешь, что они праведники?

Хатима молчала. Она конечно догадывалась об уготованной ей участи. Но куда она могла деться от угрюмого Касида? И даже когда он уехал и исчез, Айна забрала документы Хатимы, да и те фальшивые, изготовленные турком, что приходил к ним еще в Мосуле. А после страшных бомбежек Мосула, она словно потеряла остатки воли и чувствовала себя снулой рыбой из Тигра, выловленной старшим сыном Айны накануне бомбежек. Света не было. Чтобы рыба не протухла, ее запустили в огромный синий пластиковый таз. Его поставили в подвале, где они прятались. Стены тряслись, по ним змейками струился песок и шуршал даже тогда, когда гул и взрывы снаружи стихали ненадолго. Пламя свечей колыхалось.

А во время передышки они выбрались наружу и побрели между развалин посеревшего от пыли и страха города. Шли с белым флагом на палке, с сумками и чемоданами, с тазом, словно он был самым ценным. Несли детей, скрыв свои лица как обычно никабами. Таких в Мосуле много, на них с подозрением никто не смотрел. Испуганный Касид подрастерял свою грозность, в пыльных спортивных штанах, в шлепках на босу ногу и футболке, безоружный, он не походил на командира в камуфляже, перетянутого портупеей, каким знала его Хатима.

Перышки он расправил в Эрбиле, куда они добрались не без помощи все того же турка, который усадил их в микроавтобус со всеми пожитками и вывез в новый дом. И там Касид уже снова покрикивал на женщин. А в тот же вечер у него появилось оружие. Автомат Калашникова все время стоял в изголовье его кровати.

– Я уже давно потеряла ориентиры, – пробормотала она. – Такое ощущение, что меня раскрутили на карусели. Крутили так долго, что не понятно не только где небо и земля, но и на каком я свете.

У Хатимы был такой отрешенный вид, что Разия с сожалением подумала, что все ее старания тщетны, если у девушки тихое помешательство.

– Ты же хочешь освободиться от Айны и этой, второй?..

– Захии, – неожиданно охотно подсказала Хатима.

В ее оживлении Разия углядела хороший знак. И начала поддавливать:

– У тебя есть выход. Лазейка из этой круговерти. Ты можешь не видеть ориентиры, но я бы тебя вывела, если бы ты поверила моим заверениям и выполняла бы шаг за шагом мои советы.

Разия нисколько не сочувствовала Хатиме. Она сама в жизни добивалась всего собственным усердием, упорством, мозгами и не выносила девочек-дурочек, побежавших за мужчиной, к тому же за эфемерным образом мужчины-праведника, что, по мнению Разии, парадокс. Побежала, сломя голову, стерев собственную личность, забыв о своих обязательствах, родителях, а то и о детях. Идеализм? Романтика? Нет, это просто махровая глупость. Полное отсутствие здравого смысла, притом удивительным образом преобразованное в теорию, которую дурочка не только для себя продумывает до мелочей, но и верит в нее свято и отстаивает с пеной у рта.

В итоге жизнь расставляет все по своим местам. Она учитель лучше, чем все родственники и друзья-доброжелатели, окружающие наивную особь. Жизнь – асфальтовый каток, бесполезно доказывать и пытаться переубедить. Все звонкие пустотелые слова, фанатичные теории, порожденные недостатками воспитания, одиночеством, ограниченностью мышления и отсутствием достаточных знаний для правильных выводов – все это сметает стремительным течением незыблемого миропорядка.

– Вопрос, что ты хочешь? Избавиться от подруг? Так мы отсадим тебя от них, если ты попросишь.

– Просто так вы ведь не станете это делать? – грустно усмехнулась Хатима. – Отправьте меня обратно в камеру.

– Тебя спросят твои подруги, – заметив нерешительность Хатимы, усилила давление Разия, – куда тебя вызывали, кто и о чем с тобой говорил? Что ты ответишь?

– Допустим, правду…

– Свойство психологии таково, что человек все ставит под сомнение. Что бы ты не сказала, тебе не поверят до конца. Вывернись ты хоть наизнанку. Они начнут допытываться дальше, копать глубже. А поскольку ты уже выложишь все до основания, что ты станешь отвечать на расспросы? Будешь твердить: «Я вам все сказала»? Это вызовет еще большие подозрения. Если начнешь повторять ту же историю, расскажешь ее непременно иначе. Это неизбежно для неподготовленного человека. Ты ведь не учила наизусть. Заметив противоречия и неточности, твои подруги, особенно ушлая Айна, за них зацепятся… К чему я все это? – Разия заметила погрустневшее лицо девушки. – Они тебя просто придушат. И надзиратели не успеют прийти на помощь. Да и не захотят, учитывая твое нежелание сотрудничать. Ты хочешь подохнуть в тюремной камере, с подушкой, заткнутой в рот?

– Может, это выход из моего положения? – Хатима смотрела в пол.

– Я не стану тебя переубеждать. Если решила так закончить свою жизнь, ради Бога. Но я бы на твоем месте поборолась, – Разия досадовала, что недооценила степень депрессивного настроя Хатимы.

Разия вызвала женщину-конвоира и поглядела на заключенную:

– Ступай с Богом. Да хранит тебя Аллах. Захочешь поговорить, позови меня через надзирательницу.

В данной ситуации Разия почувствовала себя химиком или кулинаром, знающим тайный элемент или ингредиент, который добавила в мутный бульон отношений между тремя «подругами». Ингредиент этот, словно дрожжи, начнет бродить и запустит необратимый процесс, когда Хатиму вынесет на поверхность вспученного бульона, прямо в объятия Разии.

Дня три она дала на процесс брожения и не ошиблась в расчетах. Однако, судя по реакции, вместо дрожжей добавила нитроглицерин – Хатиму избили и довольно жестоко, как, пожалуй, умеют только женщины, впавшие в истерическую ярость. Причем били ее не только Айна и Захия, но подключились и другие. То ли их подговорили поучаствовать, то ли те вступили в драку от нечего делать. Исцарапали Хатиме лицо, сломали два ребра и палец на правой руке, выдрали волосы буквально с мясом, рассекли лоб.

Надзирательницы вырвали ее из рук толпы и отволокли в медчасть, там уже она попросила позвать Разию.

Хатима едва шевелила распухшими губами с запекшейся кровью вокруг грубо наложенных швов. Нитки, как тонкая синяя рыболовная леска, торчали в разные стороны, она каким-то заторможенным жестом пыталась отодвинуть мешавшие ей нити, норовившие попасть в рот. Когда смыкала губы и вовсе начинало казаться, что рот у нее зашит.

«Символично, – подумала Разия. – Они в ДАИШ просто марионетки – с зашитыми ртами и связанные по рукам и ногам. Как бы их не использовали, их именно используют. Да, место женщины в исламе не столь независимое, и все же даже в странах, где самые ортодоксальные формы ислама, нет такого унижения, как в псевдохалифате».

Разия гордилась своими офицерскими погонами, своей судьбой, не считала себя при этом женщиной эмансипированной. В ней органично уживались и мусульманская покорность, и свободные нравы. Она благополучно забывала, что является единственным ребенком в семье, ее отцу хавильдару^[8] полиции, жаждавшему как все пакистанцы рождения сына, пришлось довольствоваться Разией. Он благосклонно принял ее решение стать военной, не торопил с замужеством. А когда она стала офицером, отец уже из пиетета не смел ей предлагать женихов и вообще что бы то ни было навязывать. Догадывался он и о существовании любовника, но, узнав, какой пост занимает охальник, отец Разии, каждый раз общаясь с дочерью, хмурил черные густые брови над черными глазами с красноватыми белками, но никак высказываться на эту тему не решался.

– Что вы хотите? – прошептала Хатима, и ее скрипуче-ослабленный голос вывел Разию из задумчивости.

– Мне нужно, чтобы ты рассказала о своей жизни в ДАИШ. С самого начала, как только ты приехала в Сирию. С кем ты встречалась, имена, фамилии, прозвища. Описание этих людей. Про погибших можно не говорить. Особенно детально расскажи про жизнь в Мосуле и о том, как вам с подругами удалось оттуда выбраться.

– Да нечего рассказывать, – Хатима поправила платок, сползавший на подушку. – Я почти никого не видела, кроме мужа. Все годы. Только чуть удалось вырваться из этой тюрьмы, когда он погиб… – она осеклась, испугавшись, что прорвалось слишком откровенное. – Но почти сразу начались такие бомбежки, что мы забивались в подвал дома. Только женщины. А вот уже в Эрбиле к мужу Айны ходило много людей. Но я не знаю их имен и уж тем более фамилий.

Разия подошла к зарешеченному окну, открытому в этот вечерний час, подержалась за решетку, пыльную и ржавую. На пальцах остались рыжие отметины. Солнце светило лимонно-блекло, сбоку, свет его пробивался между листьями старого евфратского тополя. Время шло к намазу, но Разия не слишком истово молилась. Сейчас ее занимала мысль, не ошиблась ли она в своих расчетах? Айна, конечно, была предпочтительнее в плане осведомленности. Но от нее вряд ли удастся что-нибудь добиться. Ни уговорами, ни пытками. Разве что подкуп. Однако Нур не санкционировал никакие траты. А подобные Айне, если и согласятся пооткровенничать, то лишь за немалые суммы.

Хатима, наверное, увидела разочарование на лице Разии и вдруг нестерпимо захотела по-настоящему выбраться из западни, подальше от лживых подруг, которые везли ее с собой, как жертвенного барана.

– Есть одно, что я могу… – голос у нее иссяк. Хатима снова отвела в сторону нитки, мешавшие ей говорить. – В Эрбиле была женщина. Она приехала к Касиду…

Разия вернулась к стулу, стоящему около кровати Хатимы. Но слушала без энтузиазма.

– Я подслушала их разговор. Но расскажу только в том случае, если вы… Мне надо, чтобы вы перевели меня подальше от этих, – Хатима кивнула в сторону окна.

– Все зависит от важности информации. Если она стоящая, то я добьюсь перевода, – скрыла зевок Разия.

– Эта женщина – организатор, насколько я поняла по-арабски. – Хатима торговаться не стала, но решила приберечь кое-что как страховочный вариант, не веря Разие так же, как она не верила уже никому. – Прозвучало слово «миссия».

– Как?

– «Альбада», ну, что-то в этом духе, – припомнила Хатима. Она покосилась на Разию и вдруг заявила: – Я не хочу больше говорить. Только с русским консулом.

– Да кто ж к тебе его пустит! – улыбнулась Разия. – К вам и до этого его не пускали. Давай дальше. Рассказывай. Теперь поздно торговаться. Ты ведь уже на больничной койке, а это тебя должно убедить в том, что я твоя единственная надежда. Дальше будет хуже.

– Почему ты выбрала меня?

Разие не понравился вопрос. Слишком правильный для запутавшейся дурочки.

– Есть люди заинтересованные в информации, – признала она, чувствуя, что иначе дело не сдвинется с мертвой точки. – А ты из троих самая… чужеродная для них, что ли… Они тебя недооценили.

– Что вы можете дать? Деньги в тюрьме не нужны. В Россию мне дорога заказана, там меня тоже ждет тюрьма.

– Пока я могу тебе гарантировать безопасность. И это уже немало. Когда на кону стоит жизнь, радуешься малому, не так ли?

– Но хочется большего, – в голосе Хатимы прорезались нотки человека, доведенного до крайности, а потому чрезвычайно решительного. Она молча ждала предложений.

Разия призадумалась, прикидывая варианты. Нуру, очевидно, информация нужна не для полицейского управления. А значит, рассчитывать на официальные ресурсы не стоит.

– Я отъеду на пару дней, а когда вернусь, мы поговорим более предметно.