Глава 5
Марта и ювелир

Центральный рынок в это майское утро был чист, влажен и промыт теплым ночным дождем. Было тихо и солнечно, и мягчайший прохладный ветерок приносил откуда-то издалека запах цветущего луга, реки и бензина. Торговать и покупать в такое утро одно удовольствие. Покупатели, деловитые, озабоченные, сознающие важность и серьезность момента, заряженные энергией ожидания удачной покупки, заполняли длинные деревянные ряды рынка, где оживленно переговаривались, делились новостями, сплетничали, завтракали и пили чай торговцы, которые, казалось, никогда не покидали насиженных мест и ночью спали тут же.

Здесь было все: одежда, обувь, еда, мех, золото, ковры, обои, краски, кожа, мебель, даже антиквариат. Костюмы, платья и джинсы с ярлыками известных фирм, золотыми пуговицами, пряжками, заклепками и качеством до первой стирки или первой химчистки, сработанные местными умельцами, выглядели достовернее подлинной фирмы. Кожаные ряды и мех – филиал стамбульского базара – с товаром на все вкусы и возрасты, для младшего, глупого поколения, которому лишь бы поярче, пошире, позаковыристее, и для старшего, приверженного строгим классическим линиям, никогда не выходящим из моды.

Тут же снуют озабоченными водомерками сомнительные личности, небритые, с миндалевидными глазами. Непременно кружат пьяные, бессмысленно-краснорожие субъекты, возможно обворованные или одураченные в карты – жертвы подпольного базарного казино. Танцующей походкой скользят в толпе смуглые женщины в цветастых шалях и пышных юбках, быстрые, сообразительные и бесцеремонные, с замурзанными юркими детишками, уцепившимися за материнские подолы.

А вот волшебники с заговоренной водой, травами, кореньями и грибами от сглаза, живота, рака, бесплодия, судорог, зубов и несчастной любви. Дальше – торговцы живым пушным товаром: испуганными нутриями, кроликами и норками. В углу у забора, на котором висит пестрый синтетический ковер, играют в наперсток. И хотя техника наперсточного обмана тысячу раз уже описывалась в популярной литературе, всегда найдется какой-нибудь лох с растерянной физиономией, которого обманули так легко, так быстро и так явно, что начисто лишили возможности утешаться хотя бы мыслью об имевшей место интеллектуальной схватке, в результате которой он, к сожалению, проиграл – с кем не бывает!

В дальнем углу – блошиный рынок, или толкучка, или попросту туча, – где торгуют старым барахлом: патефонами, облезшими шубами, керосиновыми лампами, тусклой бижутерией, потускневшими зеркалами и облезшими абажурами. И многим, многим другим, что не сразу придет в голову.

Молодая женщина, с которой мы уже знакомы, жена Арнольда Марта, в пестром костюмчике и темных очках, с любопытством оглядываясь и прижимая к себе сумочку, пробиралась через дышащую, трепещущую и функционирующую, как единый гигантский организм, толкучку, от главных ворот к восточной стене, туда, где помещался цех ювелиров-кустарей. Она шла вдоль палаток, похожих на собачьи будки; в окнах виднелись блестящие лысины умельцев с моноклем в глазу. Там увлеченно стучали крошечные молоточки, нагревались на огне горелок тигели, плавились и смешивались до нужной кондиции благородные металлы. Образцы продукции висели за стеклом на крошечных стендах: крестики, обычные и необычные, вроде мальтийского, чистого металла и с камешками: бирюзой, сердоликом, агатом; перстеньки, цепочки и обручальные кольца.

Марта остановилась перед одной из будок, рассматривая серебряный медальон, старинный на вид, овальной формы, усыпанный мелким речным жемчугом и бирюзой, и подвеску ажурного плетения с кораллами. Рассмотрев подвеску, Марта постучала в окошко. Окошко распахнулось, и она сказала:

– Здравствуйте! Эти вещи у вас на витрине, вы их сами сделали?

– И вам здравствуйте, – отвечал ей мужчина лет сорока, с крупной головой и внимательными темными глазами. – Все эти вещи, как вы сказали, сделал я сам! Нравятся?

– Очень! – искренне похвалила Марта.

– Чем могу служить?

– Мне поговорить, – серьезно сказала Марта.

– Это можно, заходите, – пригласил человек. Он скользнул взглядом по сторонам и открыл дверь будки. – Садитесь.

– Вот! – Марта вытащила из сумки крошечный замшевый мешочек, достала из него подвеску-кулон.

– Вещь, прямо скажем, редкая и ценная. Ценнейшая! Ей место в музее, как я понимаю. – Ювелир отставил в сторону монокль. – Я за всю свою жизнь ничего подобного не видел! Ей лет сто, не меньше. Бабкина?

– И мне очень нравится, – сказала Марта, порозовев от удовольствия. Они молча рассматривали красивую изящную вещицу, лежавшую на грубой, в ожогах, ладони мужчины. – Бабушкина.

– Наденьте, пожалуйста, – попросил ювелир. – На женской нежной груди это будет просто чудо!

Вспыхнув, Марта послушно надела кулон.

– Боже! – сказал мужчина тихо. – Я не знаю, то ли вы ее украшаете, то ли она вас…

Он не мог отвести взгляда от прекрасного, тонкой работы украшения: крупного, красного, грушевидной неправильной формы рубина с фиолетовым мерцанием глубоко внутри, оправленного в тонко переплетенные нити из платины, с алмазами, словно капли воды стекающими по периметру оправы: наверху мелкие, книзу покрупнее, и в самом низу, уголком, – три больших. Рубин покоился в нежной смуглой ложбинке на груди Марты, отбрасывая теплый лучик на кожу. Акцент был сделан на неправильной форме рубина, довольно крупного, каратов шестнадцати-семнадцати. Художник-ювелир не решился разрезать его или подровнять, а, лишь слегка отшлифовав, оставил ему первозданный вид. Величина и неправильная, неровно-продолговатая форма драгоценного камня делала кулон уникальным, а потрясающая игра света и тени в его глубинах завораживала.

– А можно спросить… – Ювелир замолчал. Марта смотрела выжидающе. – Вы хотите его продать? Я могу найти покупателя.

– Ну что вы, нет! Конечно, нет, – улыбнулась Марта. – Мне нужна копия кулона.

– Что? – не понял ювелир.

– Копия! Мне нужен точно такой.

– Это невозможно, – сказал ювелир. – Точно такой сделать невозможно.

– Я имела в виду похожий, – поправилась Марта. – Я же понимаю. Просто похожий, с другим камнем и в серебре. Возьметесь?

Мужчина медлил с ответом, не в силах отвести взгляда от красного камня. Он вдруг осознал, как убого выглядит его мастерская и он сам, несмотря на неплохие руки, способности и заработки, и вся его жизнь, которой еще вчера, нет, еще полчаса назад, он был вполне доволен. Все померкло теперь. Проклятый камень! А ведь и он мог бы так! Во всяком случае, не хуже.

– Это будет недешево стоить, – сказал он наконец.

– Конечно. – Марта улыбнулась. – Я заплачу, сколько скажете. Но… – Она замялась и покраснела, боясь, что мужчину могут обидеть ее слова. – Я хочу, чтоб вы работали в моем присутствии.

– Пожелание заказчика – закон! – ответил ювелир, нисколько не обидевшись. – Будете меня развлекать во время работы, рассказывать что-нибудь или читать газету. Одно «но»…

– Что?

– Я не могу работать здесь! Сюда приходят разные люди, и видеть вашу вещичку им не обязательно.

– А где?

– У меня дома. Согласны? И давайте сразу договоримся о цене и материале. Я могу сделать кулон из белого золота, он будет лучше смотреться, тоньше и красивее, а камень – можно гранат. Вместо алмазов можно фианиты… Хотя нет… я тут еще поспрошаю, может, найду белые сапфиры или аквамарины… в крайнем случае, австрийский хрусталь. Все лучше будет. Я подберу похожую форму и цвет… Согласны?

Он, казалось увлекся идеей посоперничать с неизвестным мастером… А почему, собственно, неизвестным? Он заметил клеймо ювелира на обороте подвески, в самом верху, что-то вроде «Holms» с затейливым росчерком в конце… надо будет найти это клеймо по каталогу. Не может быть, чтобы такой мастер остался незамеченным.

– Согласна, – ответила Марта, – пусть будет, как вы скажете. Вы лучше знаете, чем я. Спасибо вам большое!

– Пока не за что! Вот закончу… но учтите, это будет совсем другая вещь.

Марта улыбнулась:

– Я уверена, это будет все равно красиво.

Глава 6
Сергей и Оля

Оля неторопливо шла домой, раздумывая, чем бы заняться завтра. Можно генеральной уборкой с мытьем окон и балкона – уже второй день стоит прекрасная солнечная погода, а затяжной дождь наконец закончился, небо прояснилось и пришло лето. Еще можно привести в порядок одежду – проверить пуговицы, постирать, погладить, отнести что нужно в химчистку. Непременно позвонить Старой Юле и Кирюше. Как они там? Она вспомнила свой последний приезд домой, как они радовались подаркам, и непонятно, кто больше… Старая Юля становится совсем старой, сдает на глазах, а Кирюша, наоборот, очень подрос и стал совсем взрослым. Иногда Оле кажется, что он сообразительнее Старой Юли. Оля вздыхает. Она постоянно о них думает и пользуется малейшей возможностью навестить. Привозит деньги, одежду, что-нибудь вкусненькое. Старой Юле – финскую маринованную селедку в банке, Кирюше – очередной крошечный коллекционный автомобильчик хотвилз и конфеты. Остается с ними на целый день, а то и на два или три дня. Они ходят в парк на карусель, и в кино, и в детское кафе-мороженое. Старая Юля и Кирюша неприхотливы и рады всему, а она, чувствуя свою вину, готова на все, чтобы их порадовать. Она врет им, что нашла хорошую работу в Зареченске и когда-нибудь заберет их к себе. Они верят и терпеливо ждут, и только Кирюша время от времени спрашивает: «Ма, ну скоро уже поедем к тебе?» Они провожают ее до автобуса, а потом долго стоят и смотрят вслед. Она оглядывается, не в силах отвести взгляд от двух фигурок…

Навещая их, она каждый раз со страхом ожидала, что Старая Юля сообщит ей, что ее разыскивали. Но все было тихо, никто ею не интересовался, и она постепенно стала успокаиваться. Ей хотелось навестить Зинку и Надежду Андреевну, но она не решалась. По той же причине – боялась услышать, что приходила полиция, расспрашивала о Витьке, да и о ней тоже… Нет уж, лучше держаться от них подальше.

Тогда, в ноябре, на другой день, он пришел к ним в кафе попрощаться, принес цветы, поцеловал ее при всех, сказал, что позвонит. Потом, когда он ушел, Зинка сказала, как ей показалось, с завистью: загуляла, мол, с мужиком, тихушница, так бы и сказала, а то и соврать-то толком не умеет. На что Надежда Андреевна ответила, что это ее, Оли, личное дело, а что соврать не умеет, так это потому, что честная, не то что некоторые, которым соврать – раз плюнуть…

Через несколько дней Зинка принесла страшную новость об убийстве Витька. С душераздирающими подробностями. Якобы нашла его соседка, которая забеспокоилась, пошла проведать, а дверь была открыта, она вошла, звала и кричала, но никто не отзывался, а потом в спальне она увидела… Витька, мертвого, убитого и задушенного. Соседкой была все та же вездесущая тетка Эмма, которая много лет назад обнаружила мертвого Петровича. Такое было ее счастье…

Оле тогда показалось, что она потеряет сознание от ужаса… К счастью, никто на нее не смотрел в ту минуту. Она с тоскливым страхом ожидала, что придут люди из полиции, будут их расспрашивать… Она совсем не умела лгать и, когда все-таки приходилось, в жизни не без этого, страшно переживала и стеснялась. Она еще долго репетировала, как будет рассказывать, где была и с кем… Она почти не вспоминала ту ночь и убийство Витька. Ее мысли были заняты одним – как она это скажет, какими словами и какое у нее будет выражение лица, чтобы не выдать себя и не дай бог Сергея.

Но время шло, а к ним в кафе никто не приходил, да так и не пришел. Разговоры о Витьке постепенно сошли на нет, а потом и вовсе прекратились. Изредка кто-нибудь интересовался, не нашли ли убийц. Прошел было слух, что Витька примерно в это время искал парень по имени Анатолий; потом, что в погребе у Витька была закопана женщина; потом, что убийцу, кажется, нашли, что оказалось неправдой… Время от времени кто-нибудь философски замечал: «Был человек и нет человека! Вот она, наша жизнь!» И все.

Сергей позвонил, когда она и ждать перестала, почти через полтора месяца, в конце декабря, и пригласил к себе, в соседний городок Зареченск. Оля не знала, хочет она ехать к нему или нет… Нет, пожалуй. Она была ему очень благодарна, если бы не он, страшно подумать, что с ней было бы! Она помнила, как деловито он все вокруг осматривал, подбирал с пола пуговички от ее блузки, не обращая ни малейшего внимания на убитого человека, и эта деловитость смущала ее…

Уже потом, когда они были вместе, она как-то спросила его, почему он не вызвал полицию, зачем нужно было убивать… Сергей ответил, что такие подонки, как Витек, не имеют права на жизнь, что он бы ее убил, замучил до смерти. А если бы он сдал Витька ментам, то, может, и до суда бы не дошло… ведь не убил же! Может, и не собирался, а наоборот, влюбился парень, потерял голову, поди, докажи. И выпущенный на свободу Витек через некоторое время нашел бы себе другую жертву.

…Они стали жить вместе. Впервые у Оли было много денег. Сергей был щедрым человеком, давал деньги не считая. Сначала ей было неловко, потом она убедила себя, что, раз дают, надо брать. Экономя, она ухитрялась откладывать деньги для Кирюши и Старой Юли. Их радость при виде подарков была намного важнее. Ей было хорошо с Сергеем, и она не задумывалась, что же будет с ней дальше. Все зависит от него. Вообще все в жизни теперь зависит от него.

По прошествии какого-то времени она могла уже без содрогания вспоминать Витька и перебирать в памяти все мельчайшие детали: его голос, срывающийся на визг, комочки слюны в уголках рта, холодные липкие руки. Она понимала, от чего спас ее Сергей, и знала, что, если ему понадобится ее помощь, она пойдет красть, или продавать себя, или может даже… убьет кого-нибудь! Иногда ей казалось, что она как личность закончилась и существует только в виде придатка к нему, обеспечивая ему комфорт, готовя любимые блюда, стирая и убирая. Ее желания и мысли были не существенны, планов на будущее она не строила. Все будет, как захочет он. В глубине души она понимала, что превращается в растение, но это ее не трогало. Вот только Кирюша… Ему нужен дом и она, Оля.

Была ли это любовь? Возможно. Любовь может принимать разные формы. Иногда очень странные. Витек тоже ведь по-своему любил ее. Так и она любит Сергея… как собака хозяина. Иногда что-то в ней бунтовало, и ей хотелось кричать и бить посуду. То вдруг просыпался интерес к жизни, и она подолгу рассматривала себя в зеркале, надевала новые платья, купленные на деньги Сергея, по новому причесывалась, становилась надрывно веселой и жизнерадостной. Они шли в ресторан или на концерт. На нее смотрели мужчины, и ей нравились эти взгляды… а потом порыв угасал, на смену ему приходило чувство тревоги и печали. Она казалась себе некрасивой, неловкой, неинтересной. И недоумевала, что же он в ней такое рассмотрел? Сергей был видным парнем, уверенным в себе, сильным и… опасным. Она помнила, как он легко убил Витька… как жука… как муху…

Она не знала, чем он занимается, и не стремилась узнать. Он часто исчезал на несколько дней, а однажды на целых три недели; иногда внезапно, лишь оставив короткую записку или позвонив, что уезжает и вернется через пару дней. Когда ему звонили, Сергей говорил в трубку: «Да. Нет. Понял. Сделаю. Перезвоню, когда вернусь». После чего, словно поднятый по тревоге, хватал спортивную сумку с самым необходимым, всегда стоящую наготове, и уходил. Его собранность, жесткая дисциплина – он делал гимнастику, не пил и не курил, бегал кроссы, был способен просыпаться от малейшего шороха или не спать вовсе, – говорили, что работа его была не для слабонервных. В результате контузии, полученной где-то в «горячей точке», его мучили сильнейшие головные боли, и он часами лежал неподвижно, боясь пошевелиться, бледный, с белыми от боли глазами, ожидая, когда пройдет приступ. Из его друзей к ним приходил лишь один Женя Костенко. Боевой братишка, называл его Сергей. И они позволяли себе расслабиться, напиваясь до потери сознания. Она оставляла их одних, уходя в кино или бродила по городу, если позволяла погода.

Сергей научил ее водить машину; по его звонку она встречала его несколько раз в разных местах. Один раз ей пришлось гнать машину около трехсот километров до другого города, и он до смерти напугал ее, так как вывалился из кустов в условленном месте грязный, страшный, небритый, с окровавленной рукой, перевязанной какой-то тряпкой. Он водил ее в тир, и они стреляли там. Она смотрела на его лицо – каменно-жесткое, и прищуренные глаза… и думала, что точно так же он стрелял по живым мишеням, а может быть, стреляет и сейчас. Иногда она звонила по его поручению и принимала звонки, не понимая смысла сказанного. Он мог на нее рассчитывать, и они оба знали это.

Она жалела его. Да, да, она его жалела! За постоянный риск, за то, что прошел войну, не имел семьи, жил как волк-одиночка. За головные боли. За страшную тайную мужскую жизнь, о которой она не столько знала, сколько догадывалась, изо всех сил пытаясь облегчить ему эту жизнь. А когда-нибудь потом… может, он поймет, что она для него значит, и они, может быть… куда-нибудь уедут и начнут жизнь сначала.

А как относился к ней Сергей? Хорошо, наверное. Он был сдержан и немногословен.

– С тех пор как ты со мной, у меня есть дом, – сказал он ей однажды. – У нас все будет, – сказал он в другой раз, – дай мне немного времени.

И это было равносильно признанию в любви. Просто одному человеку для признания нужно много слов, а другому достаточно двух или трех.

– Ты настоящая жена солдата! – Разве это звучит хуже, чем, допустим: – Я люблю тебя, я схожу с ума по тебе, я готов умереть за тебя!

Он часто делал ей подарки: духи, золотые сережки, кольцо с бриллиантиком… Значит, любил?

…Уже стемнело, когда Оля подошла к дому. Она вошла в аллею больших старых лип. Темно-зеленые их ветки смягчали льющийся сверху тусклый свет уличных фонарей. От самого крайнего дерева отделился человек и шагнул к ней. Оля нерешительно замедлила шаг, но тут же с облегчением узнала Сергея и удивилась – когда же он успел вернуться? Сергей взял ее за руку и потянул к себе.

– У нас неприятности, Заяц, – сказал он вместо приветствия, – нужно уходить. Домой нельзя. Я жду тебя уже около двух часов. Слава богу, ты пришла.

В его голосе, обычно сдержанном, звучали непривычно теплые нотки, словно он сожалел о том, что происходит. Оля испуганно смотрела на него.

– Не бойся. – Он слегка сжал ее плечо. – Мы пробьемся. Ты только помни, я ни в чем не виноват, и ничего себе не выдумывай! Возьми. – Сергей протянул ей большую сумку. – Здесь новый мобильник, твои вещи, не знаю, те ли взял, я в женских вещах не сильно разбираюсь… и оружие, твой сувенирный пистолет. – Он улыбнулся, стараясь подбодрить ее. «Сувенирным пистолетом» они шутя называли бразильский револьвер «Magna Charta», изящную дамскую игрушку белого металла с деревянной рукояткой, подаренную Сергеем на день ее рождения.

– Вот деньги, на первое время хватит, вот ключи от машины, она стоит во дворе шестого гастронома, серый «Шевроле», прокатный, на твое новое имя, права, и, самое главное, держи свой новый паспорт. Отъедешь от центра, остановишься и рассмотришь его. Поняла? Поедешь в Н., это триста километров отсюда. На последней страничке карандашом записан номер телефона, позвонишь оттуда, скажешь, где оставила машину. Ничего не бойся! Я тебя найду! – Он говорил быстро, но спокойно. – Ты вообще здесь ни при чем, не думаю, чтобы тебя искали. Поедешь по Стрелецкой дороге, до Сташевки, затем по старому мосту через Донку… Если остановят, не бойся, документы у тебя в порядке. И помни: я тебя найду! У нас еще все впереди. Будь осторожна! Иди! – Он на короткий миг прижал Олю к себе, и она почувствовала, как гулко бьется его сердце, потом оттолкнул от себя и повторил: – Уходи!

Оля, плохо соображая, что происходит, послушно взяла сумку, сунула деньги и документы в карман плаща и вопросительно посмотрела на Сергея – а как же…

– Иди же! – подтолкнул ее Сергей. – Пожалуйста!