Глава 8
Коля Милосердов

Маргарита Павловна Милосердова работала инженером в КБ большого завода и одна воспитывала сына Колю, расставшись с мужем за три месяца до рождения ребенка по причине совершенного несходства характеров. Будущий папа пил и в пьяном виде из спокойного незаметного парня превращался в неприятного придирчивого типа, который скандалил из-за непришитой пуговицы, холодного супа, нестираных носков, то есть из-за всяких несущественных мелочей, случающихся повсеместно в молодых (и старых тоже) работающих семьях. Глаза его наливались кровью, артикуляция нарушалась, от чего речи молодого мужа становились бессвязными и маловразумительными. Чувство, что весь мир ему должен, подавляемое в трезвом виде, вырывалось на свободу после пары выпитых рюмок. Смысл его высказываний сводился к мысли: зачем он, Андрей Милосердов, женился, если носки грязные, обед не готов, любимой жареной картошки на завтрак не подают… Он решительно пресекал протесты молодой женщины, которая, защищаясь, в свою очередь, пыталась обвинить мужа в несостоятельности: уже две недели он не может прибить оторванный карниз, починить текущий кран или вкрутить лампочку на лестничной площадке…

Они развелись после того, как он ее ударил… благо, делить было нечего – квартиру они снимали. И вкусила Маргарита Павловна все прелести жизни матери-одиночки: больничные листки по уходу, детские садики, которые сын ненавидел всей душой, простуды, прививки… А теперь вот новая напасть – Коле шесть лет, и воспитательница сказала ей, что он растет единоличником, не находит общего языка с коллективом, не слушается, правда, и не шалит, как другие, но все время думает непонятно о чем. Правда, опять-таки, считает лучше других. Надо обратить внимание. И вообще, может, даже показать его «нервопатологу». Воспитательница была толстой молодой женщиной, необразованной, с неправильной речью. Как-то зимой на детском утреннике она сказала: «Дети, посмотрите, какая к нам Петрушка пришла!» А где взять лучших? Хороших специалистов, как и всяких других хороших вещей в нашем мире, никогда не бывает достаточно.

В силу занятости, Маргарита Павловна ничего подобного не замечала за сыном, вернее, не обращала внимания, вернее, обращала, но не придавала значения. Ну, застывает иногда с набитым ртом, перестав жевать и уставясь в пространство – она так тоже делала в детстве, особенно когда ела манную кашу. Задает вопросы. Все дети задают. Любит рассматривать животных, охотно ходит с ней на базар, в те ряды, где продают домашнюю живность. Оттащить его от щенков и котят невозможно. Как-то она предложила купить собачку, но Коля, к ее удивлению, отказался.

– Почему? – удивилась Маргарита Павловна.

– Отвлекает, – пояснил сын.

– От чего?

– От всего!

Она вспомнила этот случай после разговора с воспитательницей. Сходила в библиотеку и взяла книги по детской психологии. Наткнулась на статью об аутизме: у детей-аутистов расстроены связи с внешним миром, они асоциальны, живут в своем собственном мирке, и достучаться до них с возрастом все труднее и труднее…

Напуганная Маргарита Павловна стала присматриваться к сыну. Итогом наблюдений стал неутешительный вывод, что сыну никто не нужен, он самодостаточен; с удовольствием играет, бормоча себе под нос; внимательно рассматривает картинки и формулы из ее старых студенческих учебников; молча думает о чем-то; не боится темноты и рисует. Рисунки необычны для ребенка шести лет. Например, рисунок с аркой. Большая арка-выход со двора на улицу. Мимо арки по улице идут люди. Одного человека Коля изобразил целиком, от другого оставил только ногу.

– А где же весь человек? – спросила Маргарита Павловна.

– Он уже прошел и его не видно, – объяснил сын.

Раньше ее это забавляло, а теперь стало пугать…

…Врач, молодая, красивая женщина, встречает их деловито, без улыбки.

– Так, – говорит она, заглядывая в карточку, – Милосердов Коля, шесть лет, жалобы. Плохой сон? Недоразвитие речи, недержание мочи?

– Нет, нет, с этим все в порядке. – Маргарита Павловна с удивлением отмечает просительные интонации в своем голосе. Она вдруг вспоминает старушку, которую видела у нотариуса, все время повторявшую со слезами в голосе: «Будьте такие добренькие!»

– А в чем же дело? – Она смотрит на Колю. – У тебя что-нибудь болит? – Коля молча мотает головой: «Нет!» – А ты говорить умеешь? – Коля кивает, что умеет. – Ну так говори, а не мотай головой, – строго говорит докторша. Коля молчит. – На учете не состоите? Обращались раньше? Ну-ка, покажи зубы! – Коля молчит, стиснув зубы, которые забыл почистить. – В чем дело? Ты понимаешь, о чем я тебя спрашиваю? – Голос врача звучит резко.

Коля смотрит на мать. Маргарита Павловна растеряна, она не понимает, что происходит. Конец немой сцене положил зазвонивший мобильный телефон. Докторша взяла трубку, мигом преобразилась и радостно засмеялась.

– Ты здесь? Бегу! – закричала она возбужденно. – Подождите! – на ходу бросила она Маргарите Павловне, схватила сумку и выскочила из кабинета.

– Не повезло вам, теперь скоро не жди, – сказала пожилая медсестра. – А может, оно и к лучшему. До нее была Клара Семеновна, душа человек, и дети ее любили. Мы с ней начинали еще в старом здании, годов двадцать будет. Рак у нее нашли, поздно, уже не спасли. А эта… после курсов, молодая специалистка… новая жена нашего главного… третья! Господи, хоть бы до пенсии дотянуть. Я бы ей кошку не доверила, не то что ребенка. Она ж ничего не знает и не умеет, кроме как на учет ставить… Вам это надо?

– Но я хотела посоветоваться, – начала объяснять Маргарита Павловна.

– О чем? Тебя как звать? – обратилась медсестра к Коле.

– Коля!

– А сколько тебе лет?

– Мне шесть лет и четыре месяца! – отрапортовал Коля. – А как зовут вашу кошку?

– Какую кошку?

– Ну, которую вы не доверите этой молодой специалистке?

Медсестра выразительно посмотрела на Маргариту Павловну, положила руку на стриженую колючую голову мальчика и сказала:

– У меня кот, зовут Тимоша.

Коля почувствовал тепло ее тяжелой руки.

– Не о чем советоваться. Идите себе домой. Карточку заберите.

– А доктор? – нерешительно спросила Маргарита Павловна.

– Она и не вспомнит. А вспомнит, скажу, что вы утюг забыли выключить да ушли. Идите с Богом!

– А сколько вам работать до пенсии? – спросил Коля, уже от двери, не обращая внимания на мать, тянувшую его за руку.

– Два года, – вздохнула медсестра, не удивившись.

– Не бойтесь, – утешил ее Коля, – вы доживете до пенсии и проживете намного длиннее.

– Спасибо, родной! – умилилась сестра.

По дороге Коля рассказывал маме про соседку тетю Зину, которая позвала его, чтобы познакомить с одним дядей по имени Олег Иванович, а потом спросила про него.

– И что ты ей ответил? – удивилась Маргарита Павловна.

– Что он не понравился.

– Почему же?

– Врет он все!

– Разве можно так о взрослых? – машинально спросила Маргарита Павловна. Сын и раньше удивлял ее тем, что за считаные секунды собирает кубик Рубика, хорошо считает, знает четыре арифметических действия, много думает, уставясь в пространство, ночью иногда не спит, а молча сидит на кровати, не капризничает, не по-детски рассудителен, не просит есть, не дать – помрет с голоду и не вспомнит. Фантазирует. Однажды целый день был мальчиком-роботом Каа с планеты Карама и целый день разговаривал на их языке. Не боится собак. Любит общаться со стариками, задавая им вопросы вроде: «Почему у вас белые волосы?», «Почему старые люди болеют?», «А может водоворонка засости корабля?» Все задают. И с какого перепугу, спрашивается, она потащила его к врачу? Подумаешь, воспитательница сказала! Зато, явно выраженные математические способности. Пора покупать компьютер.

Глава 9
Глеб и Оля

Оля живет на старой даче уже три недели. Ей кажется, что старая дача – остров в океане бурь, спокойное и мирное пристанище, о котором любой странник может только мечтать. Луг, деревья, птицы, три собаки, старый гусь со сложным характером. И хозяин – Глеб Юрьевич, часть окружающей природы, как старый дуб на опушке леска по соседству или куст смородины в заросшем дачном саду. Вообще-то, никакая это не дача, а обыкновенный деревенский дом, который родители Глеба и Бориса купили много лет назад. Сначала проводили здесь только выходные, а потом, когда Глеб женился, и вовсе перебрались сюда, оставив ему городскую квартиру. Отец рыбачил – в кладовой до сих пор стоят его удочки, а в ящике хранятся блесны и крючки, а мама возилась в саду, и все кусты смородины, роз и малины, сейчас совсем одичавшие, посажены ее руками.

Оля никогда не жила в деревне и теперь с удивлением чувствовала, что ей здесь нравится, уходить не хочется, и она находит все новые отговорки, чтобы не сказать, что ей пора.

– Я не хочу его огорчать, – говорила она себе. – Он меня спас, он так одинок, я скрашиваю его одиночество, как же я вот так сразу возьму и уйду?

Или: – Вот приведу в порядок его одежду, совсем обносился, настоящий анахорет! Ох, уж этот мне анахорет!

Оля улыбается. Глеб рассказал ей, как однажды Борис привез к нему свою очередную жену Алину и, представляя его, сказал: «А это мой брат-анахорет!» На что Алина воскликнула бесхитростно: «Анахорет? Какое странное имя! Никогда не слышала!» Борис смутился и не нашел, что сказать, что было ему абсолютно несвойственно. Паузу прервал Глеб, объяснивший, что Борис пошутил, и его зовут Глеб.

Оле было хорошо здесь. Простодушный Цезарь считал ее членом семьи. Девочки-таксы присматривались к ней пару дней, но потом тоже подружились.

– Цезарь у нас добрый, он всех любит, – говорил Глеб, трепля густой загривок пса, – он с удовольствием поможет грабителю донести узлы до машины. Хотя, правда, тут и красть-то нечего, – добавил он, подумав.

И действительно, красть на даче было нечего. Ни телевизора, ни компьютера, ни денег. Ничего! Немного посуды на кухне, немного одежды, книги, коллекция мхов. Если бы не радио и некоторые современные вещи вроде зубной пасты и красивой хромированной кофеварки, можно было бы подумать, что жизнь здесь остановилась еще в прошлом веке. Радио рассказывает, что везде войны, землетрясения, цунами и торнадо, а здесь, на старой даче, тихо и спокойно, в траве прыгают и стрекочут кузнечики, и можно пойти в огород надергать зеленого лука и редиски к обеду. И нарвать укропа для супа. Неразлучная троица сопровождает ее к грядке, стоит и наблюдает, как она рвет зелень, потом все вместе идут обратно. Глеб, когда остается дома, тоже наблюдает за ней, хотя делает вид, будто читает. Олю забавляет эта невинная хитрость, и она, в свою очередь, делает вид, что верит, будто он читает.

– А почему ее зовут Тинка? – спросила она как-то у Глеба.

– Вообще-то, она не Тинка, а Тянучка, уж очень длинная уродилась, ну а сокращенно Тинка. А Дэзи – ее ребенок. Очередная жена Бориса не выносила собак, и он привез Тинку сюда. А через полтора месяца она, к изумлению Цезаря, да и к моему, признаться, произвела на свет дочь Дэзи. Имя ей придумал Борис, эстет и сноб.

Оля готовила Глебу обеды, испытывая от этого творческую радость. Стирала, убирала, чинила одежду. Дни здесь тянулись неторопливо, от восхода до заката проходила целая вечность. Ночью иногда случались грозы, но какие-то несерьезные, жизнерадостные, полные молодого задора и энергии. Утром снова вставало солнце, мир сиял, все вокруг цвело и радовалось жизни. Рано утром они шли купаться на реку. То есть купались только мальчики – Глеб и Цезарь, а девочки сидели на берегу. Для Оли вода была слишком холодной, а таксы побаивались. Глеб заплывал далеко, к противоположному берегу, чтобы сорвать для Оли желтую сладко пахнущую кувшинку, Цезарь не отставал.

Они выбирались на берег мокрые и холодные. Цезарь принимался отряхиваться, и Оля, смеясь, уворачивалась от брызг, летевших от его длинной шерсти. И они шли домой завтракать. Какое замечательное слово – домой!

«Дом! А ведь с тех пор как умерла мама, у меня нет дома, – думает Оля, – кружит меня по свету… и человека убили из-за меня…»

Мысли эти приходят и уходят. Здесь, на старой даче, не думается о плохом. Сонное царство. Оля загорела, посвежела, царапины на лице зажили, а о глубоком порезе на правой щеке напоминает только едва заметный розовый шрам.

Глеб работал три дня в неделю в небольшой деревенской больничке, куда ездил на своей машине, видавшей виды синей «Хонде». А Оля и собаки оставались на хозяйстве.

На выходные приезжал Борис с сумками деликатесов.

– Тебе не кажется, что ты как-то зачастил к нам? – однажды спросил его Глеб. – Бензин расходуешь, на продукты тратишься.

– У вас, – ответил Борис, подчеркнув «вас», – так тепло и уютно, а кроме того, Оля – моя пациентка, прошу не забывать. Кроме того, от меня ушла жена, и я совсем одинокий.

– Это ненадолго. Я уверен, ты уже присмотрел себе кандидатку на роль следующей жены.

– Не знаю, не знаю, – вздыхает Борис, – подустал я как-то.

– Конечно, гарем – это всегда хлопотно, – язвит Глеб.

– Да нет, я не против. Правда, годы уже не те…

Он искоса смотрит на Олю, и они дружно смеются. Так, болтая и смеясь, они сидели на веранде долгими летними вечерами.

Догорал закат, на землю мягко опускалась ночь. Оля зажигала свечу. Тишина и тьма существовали где-то за пределами огня, и там, в этой темной тишине, не чувствовалось ни движения, ни ветерка. Пахло луговыми травами, мятой, аиром, чабрецом. От реки тянуло свежестью и наползал туман. Иногда кто-то плескал в прибрежной осоке – водяная крыса или щука. Иногда кричал коростель, которому тоже не спалось. Разгоралась, потрескивая, свеча, налетали и вились вокруг ночные бабочки. Появлялись первые, вздрагивающие от ночной прохлады, звезды. Собаки дремали рядом – громадный Цезарь лежал, положив голову на лапы, а Тинка и Дэзи сидели как два маленьких сфинкса.

– Не хочется уезжать от вас, – жаловался Борис, – вот сейчас вернусь домой, а там – пусто, темно, неуютно, всюду пыль… не чувствуется женской руки. Вот так бросить бы все да и переселиться сюда, к вам.

– Очень ты тут нам нужен, – басит Глеб. – Это же деревня, не забывай, а ты и деревня – понятия несовместимые.

– В жизни каждого человека, – назидательно поднимает указательный палец Борис, – наступает время собирать камни и возвращаться к истокам. Отредактирую наконец рассказы отца. Ты, кстати, давно мог бы и сам…

– Ты прав, – говорит Глеб, – свинство с моей стороны. Знаете, Оля, – он смотрит на девушку, – отец, когда ему было около семидесяти, начал писать рассказы, воспоминания из своей богатой практики. Он был хирургом. Некоторые из них даже напечатала местная газета, и читатели благодарили его за надежду, писали о себе, он отвечал. Он тогда уже не оперировал. Отец умер четыре года назад, и мы с Борисом хотим издать его рассказы. Борис у нас будет спонсором.

– Знаете, Оля, – говорит Борис, – надо вам заметить, что все члены нашей семьи – позднецветы. Цветут до глубокой старости. Отец в семьдесят начал литературную карьеру. Бабка, его мать, в шестьдесят, посмотрев впервые «Мост Ватерлоо», который стал ее любовью на всю оставшуюся жизнь, стала страшной англоманкой, взялась за английский и вскоре читала несложные детские книжечки. Меня тоже заставляла… но, увы. И тогда моя родная бабушка сказала родителям, что ничего хорошего из меня в жизни не выйдет, что я балбес, лентяй и бездарь. А Глеб ваш, – добавляет обличающе, – всегда был вундеркиндом и подлизой. Его все любили.

– И ты мне до сих пор завидуешь, – парирует Глеб.

– Завидую, – признается Борис. – Таким уж я уродился завидущим.

И так далее, и тому подобное, до глубокой ночи, до третьих петухов. Оля украдкой рассматривает братьев. Просто удивительно, до чего же они разные. Борис – небольшой, изящный, стремительный, с иссиня-черными волосами – он отбрасывает их резким движением головы, – со смуглой кожей, ласковыми черными глазами-маслинами и обаятельной улыбкой. И манерой при разговоре смотреть собеседнику в глаза. Кто ж устоит? Никто! Неудивительно, что Глеб называет его бабником и многоженцем. А кроме того, профессия обязывает быть интересным, привлекательным и прекрасно одетым. Он должен нравиться своим пациенткам. Оля прекрасно понимает, что Борис просто неспособен любить одну женщину – с такими-то горящими глазами!

А Глеб – никто бы никогда не принял их за братьев – совсем другой. Большой, неторопливый, скупой на слова и жесты, иронично-доброжелательный деревенский философ. Светлые глаза на обветренном лице, русая борода с обильной сединой. Первоклассный хирург, по словам Бориса, зарабатывающий копейки в своей лечебнице. Довольствующийся малым. Не честолюбив и не суетен. Так, по мнению Оли, должен выглядеть человек, постигший смысл жизни. Рассматривает ее, Олю, не в упор, как Борис, а лишь бегло взглядывает при разговоре. Иногда не знает, что сказать, и они подолгу молчат. В отличие от Бориса безразличен к одежде, да и куда тут одеваться? Джинсы, клетчатые рубашки и свитера годятся на все случаи жизни.

У Бориса подкупающая манера брать собеседника в сообщники. Он говорит «мы с Олей», «Оля – моя пациентка», «Правда, Олечка?», «Ты, Глебушка, всего-навсего спас ей жизнь, а я – красоту. Олечка, а что важнее для женщины – жизнь или красота?» и смотрит на нее ласковым, обволакивающим, по-мужски оценивающим взглядом, в котором читается откровенное желание. Оля с трудом переводит взгляд на Глеба. Глеб выжидающе, насмешливо, все понимая – Оля вспыхивает! – смотрит на нее. Оба смотрят на нее и ждут ответа. И она, не придумав ничего другого и не желая никого обидеть, как ребенок отвечающий «Мамупапу» на вопрос: «Кого ты любишь больше – маму или папу?» – говорит:

– Жизнь однозначна, а красота – понятие субъективное.

– Очень сложно, – фыркает Борис, – вы ускользнули от ответа.

– Ничего подобного! Это честный и ясный ответ! – защищает ее Глеб. – Красота – понятие субъективное. То есть я допускаю, что есть красота общепринятая, бесспорная, как красота Моны Лизы, но в жизни часто красивым кажется тот, кто тебе люб.