Однажды в степь галопом,
Туману вопреки,
У божьего порога
Застыли рысаки.
А всадник всё быстрее
Из утра да на свет.
Хотел бы быть мудрее,
Но сил на это нет.
По осени желтеют письмена,
Из гладкой кожи грезится папирус.
Такие наступают времена,
Что каждый день – нечаянная милость.
Над большаком поднимется туман
Ещё желтей, ещё грустней и тише.
У осени, моей голубки рыжей,
Опять роман!
И. Костолевскому
Запомнился один актер,
Не выходивший в первом акте.
Он просочился к нам в антракте,
Он исполнял огромный хор.
От греческих трагедий след
Лишь в репликах потусторонних,
Как задержался в нашем доме
Неторопливый, влажный снег.
Он постоянен, он – всегда,
Когда и радостно, и горько.
Тебе – полстолька, мне – полстолька,
И мы сильны, как никогда.
Теряет мизансцену жизнь:
Вот – крупный план, вот – повторенье,
И снег, как белое спасенье
В моей надежде, задержись!
А. В. Панкратову-Чёрному
Вместо белой зимы —
Повторение дней,
В серой дымке стучат поезда.
Остаётся немного полей и дождей,
И от года уже ни следа.
За проталиной полночь,
За полночью день,
Високосное небо горит.
И береза – протяжная снежная тень —
Говорит, говорит, говорит.
Обязательно снег постучится в окно,
И метель пронесётся, как вихрь.
И по боговой метке, что заведено,
Наберет откровение рифм.
Шелестела строка печальная
И пронзительная, как боль,
Неулыбчивая, венчальная,
Перепаханная тобой.
Был рассвет. За окошком
Промчалась река.
Утро. Родина. Хата. Равнина.
И загадкой летели
В ночи облака…
Словно думы былого
С повинной.
А. Галибину
Мы крещены одним рассветом,
Но разной осенью при этом,
Просёлочною пылью лет.
И ямб забытого поэта
Настигнет дуновеньем ветра
В жару, где сил как будто нет.
Подёрнутся литые ставни,
И новый день в миру представлен —
Его рассвет благословил.
Таким он в вечности оставлен,
Чуть-чуть художником исправлен,
Но это чудо – он ведь был.
Настоятельнице
игумении Еротииде
Николо-Сольбинская участь —
Николо-Сольбинская честь,
Где от источника – живучесть,
Где от небес – благая весть.
Где по дороге, в прах разбитой,
Где по тропинке до конца
Вдруг открывается обитель,
Как лик знакомого лица.
Где глина на кругу гончарном,
Где времени твердеет бег,
Где у послушницы печальной
В руках такой забавный век.
Где детский голос колокольцем
Мольбу внезапно оборвёт,
Где матушка к тебе придёт,
Где к вечеру заходит солнце.
Забытый лес, забытый сад,
И храмовое воскресенье.
Николо-Сольбинский обряд,
Николо-Сольбино спасенье.
Когда на веру присягнём,
Когда от веры отречёмся,
Мы постучимся в этот дом —
И мы всегда ему придёмся.
Е. Тарло
Возле Плещеева озера,
Возле Петровского домика
После одной из Всенощных
По вертикали мело.
Утром читал Вергилия,
Точно помню, «Буколики»,
Потом уезжали в Сольбино
Вместе с Женей Тарло.
Назавтра к иконам Гурия,
Где свет, словно притча небесная,
Стояли, прижавшись к вечности,
И быстро совсем рассвело.
Вдогонку – метельная фурия
И тёплая служба Воскресная.
И свечи к иконе ставили
Вместе с Женей Тарло.
Фамилия неприступная
Словно тянулась к сражению.
И аксельбанты примерены,
Но лошадь чуть повело.
А пуля – дура беспутная,
Особого рода рвение…
И нет уже больше с нами
Хорошего
Друга
Тарло.
Я пулю придумал.
Не к чему
Её напрасно примешивать.
Ведь души и струны не вечные,
И страшное произошло.
И тихим плещеевским вечером
Твои зеркала занавешены.
А утром в Николо-Сольбино
Поедем, Женя Тарло.
Скребётся мышь по полкам
Января,
Съедая нерастраченное лето.
Лишь крошки встреч – последняя
Примета —
Сметаются. Усталая заря
В бревенчатые истины уткнулась.
Что-то очень знакомое:
Кряду утро с дождём,
Искры дальнего грома,
Как в рапиде – подъём,
Петушиные крики —
Ни поспать, ни согреть,
Этот сон многоликий
Не дано досмотреть.
Жаркий день, как прощанье,
Что-то недосказал.
Вдруг забрезжит свиданье,
Но далече вокзал.
Нынче не плодоносят
Дерева, что вокруг,
Неприметная осень
Заходит на круг.
Челябинские мысли, миг музейный,
Где все картины – на одной стене,
И Айвазовский с Шишкиным на сцене,
И зрители, довольные вполне.
Экскурсовод потянет к Рафаэлю —
Тот сиротливо жмётся на втором;
Вот маятник Фуко… Вот снег в апреле
Сменяется непрошеным дождём.
Скользит весна. Печально, неуютно,
И не спасают даже имена.
Челябинские долгие минуты,
Зачёркнутые напрочь письмена.
Острова под крылом самолёта,
Приземления радостный миг,
И окликнет неведомый кто-то
Из чужих или, может, своих.
Пелена и негромкая радость,
И музея сиротская боль.
И останется где-то Челябинск
Со своей безысходной судьбой.
Предчувствие Питера
В каждой минуте —
Свинцовая оторопь,
Кряду дома.
На долгом маршруте,
Коротком маршруте
Ещё не уляжется в мыслях
Весна.
И град по стеклу,
И прощание чаек, —
Вот-вот он предстанет,
Вот-вот предстоит…
Предчувствие Питера
Встречей случайной,
Где пущен зелёный,
Но красный горит.
Немного Питера хлебну.
Отвар оставлю в старой кадке.
И за мостами поверну
К твоим надеждам и повадкам.
Нева поймёт, что я не свой,
Не воспротивится, не спросит,
Подарит ветреную осень,
Свинцовый ветер ледяной.
Потом остынет от судеб,
От расстояний и тревоги,
Посадит в репинские дроги,
Где комаровский тает снег.
Поодаль храм. Скорей в тепло!
И так волнительно, так близко.
И на прощание записка,
Что даже душу повело.
Уже которую весну
Я пью глотками непокоя.
Немного Питера хлебну,
А там и свидимся с тобою.
Снисходит царь с картины Бенуа.
И у мольберта Лансере колдует.
И Петергоф волнительно слова
С нарядами уместно чередует.
Огромные петровские шаги,
За горизонтом остаётся Финский.
И кринолины меряют круги,
И чайки так волнительно, так близко.
Пленителен фонтанов пересуд,
И арфа распоётся вдоль аллеи,
И тишину литавры разнесут,
И солнце по полудню всё сильнее.
А царь спешит, и свита отстаёт.
Залив тревожит – корабли на рейде.
И Бенуа дописывать черёд,
И Лансере вдруг что-то заприметит.
Белые ночи
Всё длятся и длятся.
К ним привыкаешь,
Пытаясь заснуть.
Сон и реальность
Должны повстречаться
И на Гороховой
Где-то свернуть.
Вот Пенаты закроются,
Дни пролетели.
И тропинка, и пруд,
И тревожат часы.
И окно в мастерской
Подрезает метели,
И уже далеко до грозы.
Вспоминается день,
Тают белые ночи.
В старой горнице гости,
Царит суета.
То ли явь, то ли сон,
Неразборчивый почерк…
Неспроста.
Валечке
Исаакий вблизи —
Так жена попросила,
На тихий матрасик
В окне присягнув,
И список печалей
Опять огласила,
Беспечную землю
Немного качнув.
Земля не заметила
Этой тревоги,
Жила и жила,
И вертелась в сей миг.
Казались далёкими
Строгие боги,
И старый апостол
К багету приник.
Всё было, как было.
Всё стало, как стало.
И явлен Исаакий
И репинский путь.
И белая ночь
Снизошла с пьедестала,
Заснула чуть-чуть.
А. К.
Проследую вечерним декабрём.
Вот-вот – и обозначится Исаакий.
Талантливый маэстро
В чёрном фраке
Умело дирижирует дождём.
И в зеркале растаявших небес
Так много очень важного сойдётся,
На этот день, на этот век придётся,
Чтоб вечный мой Исаакий не исчез.
А в увертюре – призрак духовых,
Ударные за скрипками исчезнут,
И снова очертания воскреснут
Обычным сном, когда весь город стих.
Почудится в растаявших дворах,
На крышах, на заветренном фасаде,
Вот-вот тебя окликнет старый всадник
И промелькнёт в недальних облаках.
И снова дождь, колдует метроном.
Уже который день судьбой отмечен.
Вся наша жизнь как будто на потом —
Сегодня я к Исаакию на встречу.
Петропавловская крепость,
Трон уставшего Петра,
Казематная нелепость,
Пушек громкая игра,
Ангел, шпиль, летящий в небо
В серой дымке грозовой,
Голубки, осьмушка хлеба
На дрожащей мостовой,
Колокольная тревога
И кандальный скрежет дня,
Царский храм, печать, дорога
И повозка без меня.
Там, где Ботик Петра
На холмах заскучал,
И на воду не сброшена шлюпка,
Нарисует художник
Осенний причал,
Капитана на палубе хрупкой.
Раскачают ветра,
Узаконят дожди
Непогоду в Плещеевой сини.
Зазвенит колокольня
На долгом пути,
Где маячит по курсу Россия.
Пестель возле Сенатской.
Тихо пролётка канет.
Велено собираться,
Велено слушать память.
Свете
Уже по Невскому, по Невскому,
Где плащ Казанского вдали,
Где нет кромешного и резкого,
Где мы как будто бы одни.
Вослед Фонтанке исчезающей,
Вослед течению Невы
Проходят старые товарищи
Сквозь годы прежние свои.
Сквозь острова и своды дальние,
Сквозь свет неближних фонарей
Неслышно впишутся окраины
Уже давно забытых дней.
Неслышно купола рисуются
Из синевы, из-под небес,
И всё тасуются, тасуются
Дороги самых главных мест.
А утром вновь пасьянс разложится
И нас куда-то позовёт,
И всю сумятицу тревожную
Мой новый день перевернёт.
А там – по Невскому, по Невскому,
Где плащ Казанского вдали,
Где нет кромешного и резкого,
И вечность примиряет дни.
О проекте
О подписке