Ясли и детский сад напоминают русские. Не знаю, как в России, но здесь далеко не везде можно пристроить ребёнка, не говоря уже о том, чтобы выбрать сад по душе и воспитательному концепту. А нам ещё и два места сразу подавай! Пройдя все круги бюрократии и заполнив всевозможные анкеты, мы целую вечность ждали волшебное письмо от администрации города. Факт, что мы подали заявление в ясли за год до начала посещения, восприняли с улыбкой. В некоторых регионах существовала такая острая нехватка мест, что заявление подавали сразу же, как только на руки приходило свидетельство о рождении малыша. Я попросила мужа позвонить поинтересоваться, как обстоят наши дела. Услышав в трубке пессимистическое «лучше не надейтесь», мой супруг на автомате ответил, что у нас вообще-то права имеются, и процитировал какой-то параграф из какого-то то ли закона, то ли положения. Через неделю письма от администрации города лежали у нас в почтовом ящике: малышек приняли.

Нас встретили две группы в довольно тесных помещениях, по двенадцать малышей в каждой. Воспитательницы все молодые, мотивированные, со знанием дела. Когда спустя шесть часов забирала своих вишенок, девушки мне подробно рассказывали обо всех происшествиях. Иногда я в каких-то вопросах советовалась с профессионалами по дошкольному воспитанию и каждый раз получала дельные советы. Особенно мне нравилась Ольга. Она привязалась к моим двойняшкам-билингвам. Когда другие не понимали, что девчонки имеют в виду, только русская воспитательница могла расшифровать смесь трёх языков: русского, немецкого и сестринского.

Дочки там передружились со всеми детьми, учились мастерить латерны^[5] ко Дню святого Мартина, разучивали немецкие песенки, праздновали дни рождения. Девчонок хвалили за отличные социальные навыки и очень удивлялись их всеядности. Обычно в воспитательные заведения обеды поставляли в контейнерах, но в этом, почти семейном, работала кухарка. Она каждый день готовила свежую сбалансированную еду. Местная детвора отказывалась от болгарского перца или салата, к примеру. Большинство ничего, кроме макарон, не желали видеть в своих тарелках. У многих имелся целый букет из разного рода аллергий. Самое распространённое – непереносимость лактозы. Ещё меня неимоверно удивило то, что из меню удалили свинину. Ни одного блюда из «нечистого животного» в яслях и в садах не подавали. Уследить за тем, чтобы многочисленные мусульманские дети не совершали грех, не представлялось возможным. Отказаться от неудобного ингредиента совсем было проще всего. И так почти в каждом детском саду в Германии.

С яслями нам повезло, а вот с трёх лет малышек пришлось перевести в сад с «открытым концептом». Даже не зная всех подробностей, я с настороженностью отнеслась к этой затее. Критиковать эту методику дошкольного воспитания я бы не взялась, но лично убедилась, что «ситуативный подход» и «открытая работа» подходили далеко не всем детям. Как часто бывает, великолепная задумка на практике выглядела не очень. Суть концепта заключалась в том, чтобы позволять малышам «свободно исследовать образовательные пространства». Так они приобретали знания через собственный опыт и наблюдения. Простыми словами, дети разгуливали по саду и забредали в любую комнату, куда их высшие силы потянут. В одной комнате могли играть в кубики, в другой – рисовать, в третьей – собирать конструктор, в четвёртой – упражняться с ножницами и так далее. Мало того что в трёх-четырёхлетнем возрасте малыш уже должен был знать, чего хочет, так и учиться, к примеру, вырезать снежинки он также должен был сам. Правда, эта абсолютная свобода выбора оставалась лишь на бумаге, в теоретическом описании передового подхода. На деле если в комнате для рисования детей собиралось больше, чем стульев, то будь добр ищи себе другое занятие. А то, что ты хочешь рисовать, увы, никого в реальной жизни не интересует.

На группы не делили. Это означало, что дети разных возрастов сообща познавали вкус свободы. Старшие заботились о младших, младшие брали пример со старших. Но хорошо, если слово «забота» понималось правильно. Один раз шестилетняя девочка сняла цепочку с крестиком у трёхлетней, взамен пообещав конфетку. Ни воспитатели, ни родители старшего ребёнка о ситуации так и не узнали бы, если бы не мама младшей девочки. В итоге всем: директрисе, воспитателям, двум мамам и двум девочкам – было очень неприятно разбираться в этом происшествии.

Куда же смотрели или, точнее, что делали воспитатели в таком «новаторском» заведении, если воспитывать никого не надо? У них была задача поважнее. Они внимательно наблюдали за процессом саморазвития и тщательно документировали прогресс. Так, на каждого ребёнка «шили» целое дело с детальными подробностями. Как он прямую и зигзаг вырезал, как справился с архитектурой домика на рисунке, насколько верно соединил все точки и вывел очертания черепахи, как общался с другими детьми, как делился своими чувствами с воспитателями. Спустя год посещения хиппи-детсада нам на память остались две толстенные папки со всевозможными доказательствами успешного саморазвития.

На новом месте мы с несказанной радостью отдали дочек в обычный детсад, куда они и доходили до перехода в школу.

С концептом начальной школы в Германии тоже проблем с понимаем не возникло, хотя различия с моим русским опытом имелись. Например, здесь классные учителя меняются через два года, то есть первые два года детей ведёт один учитель, оставшиеся два – другой. С первого класса вводится изучение религии. У нас такого предмета я не припомню – религиозное воспитание в моей жизни отсутствовало. Лишь взрослым, осознанным человеком я заинтересовалась этой темой, и в сравнении стало немного жаль, что в русскую школьную программу такой предмет не входил. В немецкой школе детей делят на три группы: католики, протестанты и все остальные, у которых предмет называется «Этика». На таких уроках преподаются важные основы веры. Ученики изучают ключевые аспекты мировых религий, что помогает сделать важный шаг к избавлению от предрассудков и стать открытым всему миру.

С каждым годом прибавляются новые дисциплины. Некоторые из них ведёт не классный руководитель, а другие учителя. Например, спорт и плавание. По ним сдают нормативы и получают сертификаты. Так, к примеру, первым достижением в плавании считается статус «морского конька». Для этого необходимо знать как теорию – правила поведения на воде, так и практику. На экзамене ныряют с бортика бассейна и плывут двадцать пять метров в положении лёжа или на спине, а потом поднимают предмет с глубины. Вода доходит детям примерно до плечей.

В четвёртом классе дети сдают теоретический и практический экзамены по вождению велосипеда. Любой десятилетка в Германии знает большинство знаков и правил дорожного движения. В разноцветных шлемах они бесстрашно колесят по дорогам наравне с автомобилистами, указывают рукой поворот направо или налево и спокойно перестраиваются. В этом смысле немецкие школьники обошли меня в развитии: я так и не решилась сесть на двухколёсное транспортное средство.

Ну и шокировало меня то, что к концу начальной школы моих детей ждал курс по сексуальному воспитанию. То, что западные страны в этой теме раскрепощённее, я знала прекрасно: на детских каналах в мультяшном исполнении объясняли, как появляются дети. Но то, что целых десять уроков посвящали совсем неактуальной для возраста теме, не находило во мне ни единого адекватного объяснения. Большинство учителей и сами не приветствовали этот пункт школьной программы. Им приходилось следовать предписаниям. Но были и те, кто с энтузиазмом рассуждал о важности правильной терминологии половых органов. Когда я пришла на выставку материалов по этой теме, организованную специально для родителей, мне стало дурно. Там собрали и выставили всё на свете. С картинками, с разъяснениями, с видеороликами. Как бы оправдываясь, учителя успокаивали, что они не всё планируют показывать и рассказывать, если, конечно, дети сами не начнут задавать вопросы. Контрольной по этой теме тоже не было. Это в Баварии. А вот в Гессене дети писали на оценку. Десятилетний мальчишка должен был подробно расписать – почему женщина не может забеременеть. Чтобы особо чувствительные родители не попадали без чувств, руководство предлагало не посещать эти уроки. Понаблюдав за всем этим, я пришла к выводу, что к категории «особенно чувствительные» относились исключительно «не немцы». На ту выставку пришли мамы с ярко выраженной миграционной идентичностью. Три женщины в одеяниях в пол и в хиджабах, одна итальянка, одна гречанка, две из Сербии и я с подругой – русские.

После начальной школы происходит самое интересное. Детей сортируют на отличников и хорошистов, троечников и недостаточно хороших.

Первый сорт попадает в гимназию. Это школа с гуманитарным и естественно-научным уклоном, призванная готовить к университету. Туда без проблем могут попасть все, у кого в аттестате средний балл не больше 2,33. Всего изучают восемь предметов. Средний балл, правда, рассчитывается только из трёх основных: немецкий язык, математика, обществознание и естествознание (окружающий мир). Ещё важно помнить, что оценки в Германии ставят «наоборот» – по шестибалльной системе, где один – отличная оценка, два – хорошая и так далее. Даже с парой троек в аттестате есть шанс попасть в «бизнес-класс».

Многие родители, несмотря на средний балл для гимназии, отправляют ребёнка в реальшуле. Это «экономкласс». На всевозможных информационных мероприятиях тётеньки из гимназий открыто стращают, что программа достаточно сложная, что ребёнок должен показать развитое абстрактное мышление, грамотную устную и письменную речь, а иначе можно легко вылететь в первом же полугодии. Поэтому, чтобы не перегружать нежную детскую психику, многие выбирают школы, где учебная программа напоминает спринт, а не гонку на выживание.

Есть ещё виртшафтсшуле. Там главенствует экономический уклон, и выпускники имеют подробное представление, как управлять предприятием – той же пекарней. Этот концепт мне нравился. Было одно но. Как понять, есть ли у десятилетнего ребёнка интерес и способности к коммерческим и административным профессиям?

У кого самые плохие оценки за четвёртый класс, приземляются в миттельшуле (раньше хауптшуле) – общеобразовательной школе, где учатся обычно с пятого по девятый класс. Туда же попадают мигранты и беженцы. Для них складывается особенно сложная ситуация: в отличие от малышни, подростки с трудом учат немецкий язык. Многих из них травмировали война и бегство с родины, они переживают половое созревание в чуждой культурной среде, вынуждены взваливать на себя большую ответственность в семье. Новая среда часто вызывает у таких учеников трудности.

От того, куда попадает ученик, зависят его будущие возможности. Прямая дорога к университету выстраивается только из гимназии. Выпускникам других школ открываются двери техникумов и училищ – такое упрощённое представление я для себя сформировала в то время. Переплетений слишком много. Даже после миттельшуле в конце концов некоторые поступают в университет, просто «ехать» до него нужно со множеством «пересадок». Сравнивая с классической российской системой, я находила много расхождений. Сама я с первого класса училась в одной школе. Мы сохраняли состав до девятого. Потом, в возрасте пятнадцати-шестнадцати лет, происходил переход в более взрослую жизнь. С хорошими оценками можно было доучиться до одиннадцатого, с удовлетворительными – получить средне-специальное образование. Выходит, что в Германии дети значительно раньше сталкиваются с сортировкой.

Про специальные школы я почти ничего не знала. Понятно, что они предназначены для тех, кто нуждается в социально-педагогической поддержке на постоянной или долгосрочной основе. К этой группе относятся умственно отсталые и ученики с физическими недостатками: нарушением зрения, слуха и речи, а также с нарушениями обучаемости или проблемами социального и эмоционального развития.

С таким представлением об образовательной системе я пошла на собеседование в миттельшуле. Тогда я ещё не подозревала, что эта школа окажется местом, где мои нервы станут основным учебным материалом…