За пару минут до начала урока я поздоровалась с несколькими ребятами, которые сидели перед запертой дверью. Открыла кабинет ключом, зашла внутрь. То, что никто в ответ не поздоровался, меня уже не задевало, скорее это стало привычным. Но на этот раз даже заходить в кабинет никто не торопился.

Я доставала свои вещи, готовилась к уроку. Дополнительные занятия проходили после учебного дня, звонки в это время уже не звенели. Посмотрела на часы – мы должны были начать минуту назад. Ученики не двигались с места. К ним подошли остальные ребята и так же молча уселись рядом на пол.

Прошло ещё пять минут. Ситуация не менялась. Меня жутко напрягала эта игра, правил которой никто не объяснил. Оставаться спокойной не получалось: я не понимала смысла забастовки. Вышла с журналом посещаемости и отметила в нём сидящих в коридоре. Спросила, не входит ли в их планы проследовать в класс, но ответа не дождалась. Они упорно меня игнорировали. Я вернулась в пустой кабинет. Много мыслей душило меня в тот момент, но больше вопросов. «Как же надоели эти протесты! Каждый раз обязательно что-то происходит! Что это? Детство в одном мягком месте не даёт покоя? Подростковый максимализм? Неуважение? Почему я на это каждый раз соглашаюсь?! Зачем делаю это? Если им ничего не надо, почему я должна?»

Прошло ещё десять минут, но по ощущениям не меньше часа. Я достала мобильный и набрала номер школы полного дня. Ответила фрау Харт. Я попросила её заглянуть к нам в соседнее здание, чтобы собственными глазами посмотреть на «мотивированный» девятый «А».

Из коридора доносились тихие голоса. Видимо, условия забастовки пересматривались в ускоренном порядке. Услышав возню, я краем глаза заметила, как один из саботажников подошёл к окну. По его возгласу поняла, что он увидел выходящую из жёлтого здания фрау Харт и доложил обстановку остальным анархистам. Пассивное сопротивление спешно меняло дислокацию.

Рассевшись по партам, заговорщики даже достали пеналы и изобразили всеобщую готовность к занятию. Меня жёстко одурачили. Разум искал выход из западни.

– Как хорошо на вас действует приближение фрау Харт. – Я старалась говорить как можно спокойнее.

Дети молчали. В другой ситуации я была бы счастлива такому безмолвию, но теперь отсутствие каких-либо звуков означало только одно – я для них пустое место.

– Наверное, мне следует попросить её вести у вас квалитренинг.

В этот момент я опустила взгляд на первую парту среднего ряда, где развалился Лукас. Всем видом он показывал, насколько ему скучно. Руки положил на столешницу, а голову сверху, скрывая лицо. Услышав мои слова про фрау Харт и предложение поменяться с ней местами, он приподнял одну руку из-под головы. Кисть изначально была сжата в кулак, но теперь средний палец медленно выпрямлялся, явно неся мне послание.

В первый момент я даже не осознала оскорбления. К тому же перед учениками я стояла словно в бронежилете, не разрешая себе проявить эмоции. «Нельзя. Нужно достоять до конца». Помогало умение перенаправить поток мыслей в другое направление, подальше от того, в котором они автоматически бежали. В голове включился анализ невербальной коммуникации.

Некоторые жесты в разных культурах и странах мира можно растолковать по-разному. Например, когда «всё о’кей», большой и указательный палец соединяют в кольцо, а остальные пальцы остаются прямыми. Знак появился ещё в древней Греции и означал согласие, одобрение и даже любовь. Если обратить внимание на форму, созданную этим жестом, то можно увидеть круг – символ совершенства. Неудивительно, что в буддизме и индуизме он означает внутреннюю гармонию. Отсюда и произошло межкультурное значение, символизирующее, что всё «абсолютно правильно» или «идеально». Во многих странах, таких как Россия, Австралия, Великобритания, США и Канада, толкование жеста «о’кей» осталось положительным. Он означает, что всё в порядке. Дайверы используют его, чтобы спросить, всё ли нормально, и им же могут утвердительно ответить. Главное – не спутать с жестом «палец вверх», потому что он означает, что подводник должен всплыть.

Но вот французам увидеть «о’кей» будет не очень приятно. Во Франции этот знак могут показать, когда посчитают тебя нулём без палочки или предмет разговора не стоит внимания. В Бразилии, Аргентине и Чили жест могут интерпретировать как вульгарное выражение или оскорбление, изображающее пятую точку. В Турции и Греции им пользуются, если хотят сказать о нетрадиционной ориентации человека. А в Тунисе вообще местное значение – «я тебя убью». Но фак, как говорится, он и в Африке фак.

Лукас считал себя слишком продвинутым, чтобы посещать дополнительные занятия по чему бы то ни было. Он умудрялся исправлять моё произношение на уроке английского. Имитировал мою интонацию для того, чтобы повеселить остальных. Демонстративно не выполнял задания, которые я раздавала, а занимался своими, более важными на его взгляд, делами. Говорил прямо, что приходит только из-за отца, который заставляет посещать дополнительную подготовку к экзаменам. С этим единоличным решением Лукас был категорически не согласен. Он и вправду в учёбе был уровнем выше среднего, но той же грамотной аргументацией, как в случае с отцом, которая входила в программу тренинга по немецкому, не владел. Да и с математикой не всё выходило гладко. Даже в английском, с его идеальной фонетикой, Лукасу было чему ещё поучиться.

Я не знала, как реагировать на «послание». Прогуляться так далеко меня ещё не посылали, максимум предлагали разойтись по домам. Единственное, что поняла: с моим предложением насчёт фрау Харт он был не согласен. Хотя если разбираться дотошнее, то жест означал требование оставить в покое, но Лукаса в тот момент никто и не домогался. Мысленный вопрос, зачем парень продемонстрировал мне свой средний палец, символизирующий мужской половой орган, так и остался без ответа. Зато навёл на мысль, что хорошо бы провести со старшеклассниками ликбез по теме жестов.

И всё же в дилемме «Ученик правда показал мне фак?!» я немного застряла. Ни одной достойной ответной реакции мой мозг так и не выдал. Я перевела взгляд на остальных. Подростки молча переглядывались, чувствовалось оживление. Я прекрасно знала, что никто не хотел фрау Харт вместо меня. Во-первых, с ней их фокусы не проходили: она подняла бы на уши всю школу. Сначала отчитала бы всех вместе и каждого по отдельности, потом пошла бы к классной, к директору, к завучу. Не поленилась бы обзвонить родителей, настучала бы на каждого, ещё и добавила бы драмы. Добилась бы каких-нибудь штрафных санкций, типа уборки территории или мытья посуды в столовой. Во-вторых, её занятия отличались от моих. Она требовала стопроцентного внимания и беспрекословного выполнения указаний. Я же пыталась выстроить диалог, старалась сообща обсудить тему и разобраться с каждым непонятным пунктом. Даже во время объяснения пыталась наводящими вопросами подтолкнуть на правильную мысль – так они почти сами разбирались с проблемой. Жаль, что зачастую не было шанса превратить отведённое тренингу время в полноценный педагогический процесс: меня всё время втягивали в игры трудных подростков.

В кабинет зашла фрау Харт. Она поздоровалась и не услышала приветствия в ответ. Наверное, мальчиши-плохиши не успели переключить модус игнора. Но взгляд фрау Харт заставил нажать нужный рычаг, и речь снова вернулась. Тихие «халло» послышались с разных мест.

– Ну? Что тут у вас происходит?

– Ничего, – ответил главный по всякого рода затеям.

Эдуард был крепкого телосложения и высокого роста, каштановые волосы закрывали лоб. Оливкового цвета глаза и слегка смуглая кожа выдавали южное происхождение. Его родители были сербами.

– Тогда почему вы до сих пор не работаете? – Фрау Харт в упор посмотрела на Эдуарда.

– А нам ничего не дали, – ответил он, избегая моего взгляда.

Мне хотелось уйти. Ещё хотелось спросить, почему у них у всех вдруг прорезался голос? Почему они так ведут себя именно со мной? Потому что я женщина? Потому что я русская? Почему?! Почему тот же Эдуард здоровается со мной, случайно столкнувшись в магазине, а тут показательно издевается? Но я ничего не сказала. Смотрела ему в глаза, но ответов там не нашла. Никто не знал точный ответ. Даже сам Эдуард.

Фрау Харт одарила меня сочувствующим взглядом. Я поняла, что она догадывалась о причинах звонка. Не раз я пыталась донести до неё, что большого смысла в принудительной подаче тренинга нет – мы детей как будто в секту заманивали. В начале учебного года родителям представили яркую концепцию дополнительных занятий, активное участие в которых якобы гарантировало успешную сдачу экзаменов. Естественно, они подписывали договор, в котором ребёнок обязывался посещать тренинг до конца учебного года. Большинство учеников не имели права голоса – участвовать в этом благом мероприятии или нет. Досрочно выйти из «секты» тоже не могли. В итоге у меня куча недовольных подростков, которые любым способом пытались отстоять свои права. Их не убедили и даже не спросили, наоборот – дали понять, что их мнение ничего не значит.

На мой скромный взгляд, дело это должно было быть исключительно добровольным. И выбирать должны были подростки. Когда, как не в таких ситуациях, им учиться самостоятельно принимать решения и нести за них ответственность? Знаю по своему опыту, что родителю, желающему своему ребёнку самого лучшего, переложить на него груз ответственности непросто. Да и начинать с этим надо значительно раньше. Нужно давать возможность действовать самостоятельно. Сначала простыми задачами, потом посложнее. Интересно выходит: ребёнка в три года учат свободе выбора, а в пятнадцать от этой свободы не остаётся и следа. Внедрить бы тот «открытый концепт» детского сада теперь, а не в дошкольном возрасте.