Терве, терве, негодяи!

Наше автотранспортное предприятие рождалось скоропостижно и в муках. Из-за спешки в его уставе можно было вычитать подобные перлы: «В правление делегируется по одному человеку от каждой из двух сторон-учредителей – итого три человека». Но вот финны привезли нам первую подержанную «вольвушку», и работа закипела.

Как оказалось, на максималах Егорыча беды не закончились. За первые полгода работы на тягаче полетели кардан, коробка передач и двигатель.

– В этом есть и светлая сторона, – утешал я Андрея. – Теперь у тебя практически новая машина.

Андрей вертел в руках счета за ремонт и плакал крупными солеными слезами.

Последней каплей горя явился интернациональный экипаж. Финны настояли на том, чтобы одним из водителей был дальний родственник Сеппо – алкоголик Пентти, который тут же стал оказывать разлагающее действие на своего русского коллегу Петю.

Петр и раньше-то не был трезвенником. А теперь под руководством финского тезки и вовсе стал пошаливать. Расписание рейсов машины, как у парусной шхуны, целиком зависело от игры стихии. Чтобы выезд состоялся, требовалась ситуация, когда хотя бы один из водителей был трезв. А предсказать это заранее было непросто. Тем более что пили они почти всегда вместе.

– Заведи себе гадалку или астролога, – предложил я Андрею.

Андрей выругался матом, а потом извинился.

Даже при счастливом стечении обстоятельств, когда машина трогалась с места и без поломок доезжала до границы, ни один рейс не обходился без сюрпризов. Как-то раз наши «пентти» прикрепили сверху на фуру ящик водки, не зная, что таможенный пост оснащен видеокамерой слежения на мачте. Когда через пять часов мы с Андреем приехали на границу платить штраф, таможенники все еще хохотали.

В другой раз водилы умудрились потерять «матка лупа» (разрешение на проезд грузового транспорта по финской территории). Эту самую «матка лупа» им выдали в гараже в полиэтиленовой папочке. Через двести пятьдесят километров, когда они добрались до границы, она таинственно исчезла.

Мы с Андреем и девственно новой «матка лупой» прибыли, как всегда, через пять часов. Таможенники утирали слезы от смеха. Когда Андрей стал кричать на Петьку так, что с мачты упала видеокамера слежения, один из них подошел ко мне и попросил не наказывать драйверов.

– Самый прикольный экипаж, – сказал он. – Мы ждем каждого их рейса. Без них скучно работать.

– Я тоже каждого их рейса жду! – сказал Андрей демоническим голосом и положил под язык нитроглицерин.

В это время из кабины грузовика высунулся пьяненький Пентти.

– Терве, терве! – помахал он рукой нам с Андреем и задумчиво улыбнулся.

– Терве! Терве! Негодяи! – рявкнул Андрей и случайно проглотил нитроглицерин.

Капитанский капкан

Один знакомый сосватал мне английского шипчандлера (судового поставщика). И мы с ним отправились в Нижний Новгород для переговоров с Волжским речным пароходством. Весь день переговоры шли великолепно. Но вечером мы имели несчастье назначить встречу с неким капитаном.

Наши капитаны – народ особенный. Любой из них несет в себе богатую коллекцию дурных привычек. Одни слишком много пьют. Другие постоянно ругаются матом. Третьи…

Впрочем, все эти проблемы разрешимы. Особенно, когда вы путешествуете с шипчандл ер ом. Но одна из капитанских дурных привычек (ей инфицировано все поголовье отечественных капитанов) особенно зловредна: они считают, что умеют говорить по-английски. Наш капитан не был исключением.

– Моя есть говорить сама собой, – с порога обратился он на ломаном английском к моему другу.

Эта фраза сразу же зародила во мне некоторые сомнения относительно его лингвистических способностей. Но изменить что-либо я был не в силах – капитан просто рвался в бой. Совсем как старая полковая лошадь, вновь почувствовавшая себя под седлом. И я позволил ему мучить моего английского друга. Переговоры начались.

– Видите ли, капитан… («You see, captain…»), – начал несчастный шипчандлер.

Это «видите ли» было его любимой фразой. И он начинал ей чуть ли не каждую свою мысль. Больше он этого не делает. После той самой встречи с капитаном.

– Видите ли, капитан… – начал он.

– Спасибо, спасибо, огромное спасибо за комплимент, – прервал его капитан, зардевшись и озарив лицо стеснительной улыбкой. – Но я должен быть откровенен: я не морской, а речной капитан.

Дело в том, что в английском языке слова «морской» (sea) и «видеть» (see) звучат одинаково. Последовала долгая пауза, во время которой шипчандлер пытался понять, что пошло не так. Когда он сообразил, в чем дело, он начал снова (это был ложный шаг):

– Видите ли, капитан…

– Прошу прощения, – снова с улыбкой, – но я не морской капитан – я речной капитан.

Что можно сказать о нашем морском волке? Он был профессиональным моряком. И все его знания лежали в сфере его профессии. Он не был лингвистом. Он ничего не знал об омофонах, которые пишутся по-разному, а произносятся одинаково. И во фразе «you see, captain…» ему слышалось «you’re a sea captain…»

Сначала у меня было желание вмешаться. Но затем мне пришло в голову, что мы были гостями капитана. Следовательно, было бы абсолютно бестактным обращать внимание на его ошибки – он так гордился своим английским. Поэтому я хранил молчание.

Охваченный паникой шипчандлер бросил на меня дикий взгляд и сделал третью попытку. На этот раз без своего «видите ли». Капитан был счастлив поддержать разговор. Но уже второе или третье предложение мой друг начал со своей коронной фразы. Улыбка на лице капитана не оставила никаких сомнений. Шипчандлер замолк и обреченно выслушал получасовую лекцию о специфике речного судовождения и принципиальной разнице между морем и рекой. Да, наш капитан был большим патриотом своей профессии.

Они разговаривали более четырех часов. Я сожалел о потраченном напрасно времени. Шипчандлер сожалел, что вообще появился на свет. Капитан сожалел о тупости шипчандлера, но не мог предать свою профессиональную гордость.

Когда мы прощались, капитан заметил:

– Волга – это судьба моя!

– О да! – воскликнули мы с англичанином в один голос.

Только без макарон!

В городе суета: грянул международный форум. Я приезжаю в гостиницу забирать своего норвежца.

Первым, с кем я нос к носу сталкиваюсь в холле, оказывается Мартти – финн-переводчик. Одно время его таскал с собой Сеппо. Мартти был его идеей фикс. Когда я услышал Мартти в первый раз, то принял его за чеха или хорвата. Славянская суть языка, на котором он говорил, была очевидна. Но понять я не мог ни слова.

– Так это ж он по-русски шпарит, – гордо объяснил мне Юсси.

– Ага, понятно, – хмыкнул я.

Но, если честно, то понятного было мало.

Сейчас за Мартти, как цыплята за курицей, бегут его жена в ветхом пальтишке и куча ребятишек. Причем видно, что младшие донашивают одежонку старших.

Увидев меня, Мартти радостно улыбается и резко тормозит. Жена тыкается ему в спину. Ребятишки с писком сбиваются в кучу. Мартти оборачивается и гневно изливает на них какие-то финские проклятия. Семья испуганно перестраивается в шеренгу. Наведя порядок, мой друг приветствует меня:

– Пока!

– Привет, Мартти, привет!

Финн хлопает себя рукой по лбу:

– Да, конечно. Привет!

– Какими судьбами?

– Как?

– Чего, говорю, здесь делаешь?

– А! Я этот, как его, пред-се-да-тель «Суомийуусто».

– Ты – председатель?

– Ага.

– Свою фирму, что ли, открыл?

– Нет, я здесь как их пред-се-да-тель.

– Может, представитель?

– Ай, да, пред-ста-ви-тель. Конечно.

– Ну, давай-бывай.

И я несусь по холлу к лифту. Два лица южной национальности кидаются мне наперерез.

– Рэкет! – думаю я.

– Мы турецкие моряки, турецкие моряки, – объясняет один из них по-английски. – Скажите, пожалуйста, где здесь можно поесть?

– Бар вон там, – машу я рукой вдоль холла.

– Нет, нет, ради аллаха! – пугается он. – Там только водка и печенье.

– Турецкое печенье, – млеет второй.

– Понимаете, – объясняет первый, – у нас был переход Сингапур – Мурманск. Два месяца одни макароны.

– Я дома повешу жене над кухонной дверью табличку: «Никаких макарон!», – жалится второй.

– Мы нормальные. Я, например, радиоинженер, – продолжает первый. – Скажите, где здесь ресторан?

– На втором этаже, вон через ту дверь.

– Спасибо, спасибо.

Я поднимаюсь на этаж.

– Ах ты, басурманская рожа! – орет дежурная по этажу на съежившегося возле стойки индуса. – Ты что же, гад, телефоны тыришь, да?!

Стоящий рядом с индусом хохляцкого вида морской офицер смущенно переминается с ноги на ногу:

– От же лышенько. Воно ж прыихало авианосэць купляты. У нього ж контракт на тры мильярды долларив. А воно телехвон з кимнаты упэрло. От же лыхо-лышенько.

Я чувствую, что моя голова начинает помаленьку распухать. Когда я стучусь в номер Берта, ощущение такое, как будто я бью себя по лбу киянкой. Кривой от головной боли улыбкой я приветствую норвежского друга.

– Игорь, – говорит Берт с порога, – это невозможно. Завтрак стоит четыре доллара. Так? Вчера утром я отказался от булочки. Я сразу сказал девушке на раздаче, что булочку не буду. И я не взял булочку, понимаешь? Но мне никто не вернул часть денег. Никто. Как ты думаешь, Игорь, сколько она может стоить, эта булочка?

– Я спрошу, я сейчас спрошу, – скулю я и веду несчастного Берта с ежемесячным доходом в пять тысяч долларов на завтрак.

– И сегодня я тоже не хочу булочку, – втолковывает он мне по дороге. – Если я буду так сорить деньгами, то вылечу в трубу.

Американская гордость

Однажды я работал с неким янки. Сейчас я уже не помню, зачем его занесло в Мурманск. Деловая поездка, скорее всего. Да это и неважно. Его звали Боб. И он приехал из городишки (не то Ньювиллиджа, не то Дьювиллиджа), о котором я сроду не слыхал.

Боб, правда, тут же объяснил мне, что его Фьювиллидж расположен в каких-нибудь тридцати милях от Портвика (или Дортвика?) Так что, если вы знаете этот самый Портвик-Дортвик, то Кьювиллидж всего в получасе езды. Но в какую сторону? Не думаю, что портвикцы знают об этом. Равно как и дортвикцы.

Но вот если вам посчастливится встретить там кого-нибудь из Сьювиллиджа, он, несомненно, тут же укажет вам дорогу. Я уверен, что все они знают дорогу из Мьювиллиджа в Портвик и обратно, из Дортвика в Хьювиллидж. Во всяком случае, Боб ее знал, ибо собирался вернуться в родной город и никогда не выказывал ни малейшего сомнения по этому поводу.

Но я немного отвлекся. Итак, мы с Бобом влезли на смотровую площадку, и мой американский друг, прищурив глаза, окинул взором панораму города.

– Да, большой город, – сказал он. – Почти что с наш Бьювиллидж.

Сказать, что я был удивлен, было бы слишком слабо. Нет, я был в шоке.

– Но, – выдавил я, обретя дар речи, – но сколько же жителей в этом твоем Тьювиллидже?