Портрет великого певца Ивана Васильевича Ершова работы Бориса Кустодиева, 1922. Русский музей

«Мелодичная и прекрасно аранжированная опера г-на Гартевельда вне всяких сомнений станет одним из наиболее часто исполняемых произведений в репертуаре театра…» – писала на следующий день местная газета «Южный край». (Сию заметку да под нос бы московскому критику г-ну Ивелю!) Эта же газета в восторгах своих вскоре договорится до того, что с каких-то щей окрестит нашего Наполеоныча «придворным пианистом шведского короля»!

Тем не менее пророчество редакции сбылось: в течение января оперу «Песнь торжествующей любви» давали в Харькове еще несколько раз. Ничего не могу сказать за таланты мадам Лакруа, которую одарили на премьере лавровой лирой, но вот тот факт, что партию Фабио исполнял Иван Ершов, следует отметить особо. Нашему Вильгельму Наполеоновичу несказанно подфартило, что именно в этот, единственный в своей карьере украинский сезон будущая звезда Мариинского театра засветился в провинциальном Харькове.

Руководствуясь принципом «вей зерно, пока ветер дует», Гартевельд на волне успеха организует в Харькове серию сольных фортепианных концертов. Правда, впоследствии один из таковых ему пришлось отменить по курьезной, мягко говоря, причине.

Из газеты «Южный край» (Харьков), 27 января 1895 года:

«Сегодняшний концерт композитора В.Н. Гартевельда отменён в связи с травмой пальца, полученной исполнителем во время попытки вытащить два листика из своего лаврового венка, дабы преподносить их в качестве «сувенира» своим почитательницам».

Я даже не знаю, как это комментировать. Наш Наполеоныч – он что? С вечера премьеры вообще не снимал с себя венка? Так в нем всюду и появлялся? Нет, оно, конечно, январь 1895 года для Гартевельда – месяц и жатвы лавр, и почивания на оных. Но не до такой же степени! Любить себя в искусстве? Налицо явное головокружение от успехов.

* * *

Нетрудно предположить, что в части постановки дебютной оперы Вильгельм Наполеонович серьезно рассчитывал также и на Киев, с которым его так много связывало. И продолжало связывать: в сентябре того же 1895-го в Киеве родился второй сын Гартевельда – Михаил…

После смерти антрепренера киевского оперного театра Иосифа Сетова, с которым Наполеоныч был знаком лично, у штурвала киевской оперы встала его вдова Пальмира Францевна, в прошлом известная цирковая артистка. Формируя новый исполнительский состав, г-жа Сетова отдавала предпочтение вокалистам, прошедшим школу итальянского пения. И для «экзотической» оперы Гартевельда, наверное, то был оптимальный вариант.

Но планы на сезон 1894/95 в театре уже были сверстаны: в начале года здесь с успехом прошла премьера новой оперы Римского-Корсакова «Снегурочка» (композитор лично руководил последними репетициями), а затем труппа замахнулась на сложнейшую задачу – познакомить киевскую публику с творчеством Рихарда Вагнера. Ну а 4 февраля 1896 года после дневного спектакля «Евгений Онегин» театр… сгорел.

По одной версии, пожар начался от зажженной свечи, без присмотра оставленной в гримуборной артиста, исполнявшего партию Онегина. По другой – тот же артист в сцене дуэли выстрелил холостым, а искра – возьми да и попади в тюк с тряпьем за кулисами. От тлеющих тюков огонь вскоре перекинулся в зал, и остановить его было уже невозможно.

Пожарная каланча далеко, телефона в театре не было. Так что пока огнеборцы подъехали, от здания остался один остов. Год спустя журнал «Театр и искусство» с прискорбием писал: «Почти год назад наш любимый городской театр сгорел, оставив по себе добрую память и жалкие обгорелые руины… без оперы нестерпимая тоска». Здесь стоит заметить, что по тем временам подобного рода пожары не редкость. К примеру, только за два года (1889–1891) в Европе и Америке в общей сложности сгорели двадцать два театральных помещения. Были и жертвы, как среди зрителей, так и среди работников театров.

В киевском случае люди при пожаре не пострадали. Но вместе со зданием сгорела и крупнейшая на юге России нотная библиотека. Где, не исключено, могли храниться и какие-то оригиналы авторства и авто-графства Гартевельда. Почему нет? Наш Наполеоныч активно пиарил и, не без прицела, раздаривал образчики своего музыкального творчества, где только можно.

И все же у Гартевельда будет возможность постоять за дирижерским пультом киевского оперного театра, который очень быстро возродится. Что тот Феникс из пепла.

Уже в том же «погорелом» году был объявлен конкурс на проект нового театрального здания, в котором приняли участие более двадцати архитекторов из России, Германии, Франции, Италии. При этом участники представляли свои проекты под псевдонимами, дабы исключить возможность лоббирования.

25 февраля 1897 года жюри объявило результаты. Лучшим был признан проект российского архитектора Виктора Шретера – того самого, что некогда перестраивал фасад Мариинского театра в Санкт-Петербурге. Сооружение нового здания на месте старого театра началось год спустя, продолжалось около трех лет и обошлось в пятьсот тысяч рублей. Причем половину этой суммы внесли сами киевляне в качестве добровольных пожертвований.

Для своего времени сцена нового Киевского оперного стала крупнейшей в России: партер, амфитеатр, бельэтаж и четыре яруса могли вместить 1650 зрителей одновременно. В интерьере – сплошь бархат и бронза. Шикарные кресла, люстры и светильники – из самой Вены. Над главным входом в театр поначалу установили официальный герб Киева с изображением архистратига Михаила – покровителя города. Но – тотчас встал на дыбы местный митрополит.

Из газеты «Московские ведомости», август 1901 года:

«Г. Киевский вице-губернатор сообщил городской управе, что высокопреосвященный Феогност, митрополит Киевский и Галицкий, обратил внимание на неуместность помещения герба Киева с изображением архистратига Михаила в скульптурной группе над главным входом в городской театр. Городская управа постановила снять изображение Св. Архистратига Михаила и заменить его соответствующей надписью на славянском языке».

Михаил Матвеевич Бородай (1853–1929). Выходец из крестьянской семьи, казак по происхождению Бородай сделал внушительную карьеру на театральном поприще

В итоге пришлось заменить фасадный герб композицией грифонов, держащих в лапах лиру как символ музыкального искусства…

Торжественное открытие назначили на 16 сентября 1901 года. Примечательно, что задолго до того, как театр был построен, разгорелась острая борьба за антрепризу (пост содержателя театра).

Тогда конкурировали сразу три претендента: уже известный нам по Харькову князь Церетели, оперная артистка Мария Лубковская и саратовский антрепренер Михаил Бородай. Киевская власть выдвинула жесткие условия – театр сдается в аренду на шесть лет, антрепренер платит 24 тысячи рублей в год, устанавливает приемлемые для горожан цены на билеты, согласовывает с театральной комиссией городской Думы состав труппы и репертуар. Сама комиссия наделялась исключительными полномочиями браковать дебютантов, если во время трех первых постановок они не зарекомендовали себя с лучшей стороны.

В итоге отцы города остановили свой выбор на Бородае, который единственный согласился выплачивать полную сумму аренды. При этом он выторговал выгодное условие включать плату за хранение верхней одежды в стоимость билета (за один спектакль это давало 200 рублей), а также получать в свою пользу все доходы от театрального буфета и аренды биноклей…

Новые антрепренёры-пайщики – Михаил Бородай и его партнер Степан Брыкин – решили дать старт сезону 1901/02 беспроигрышной «Жизнью за царя» Глинки в оригинальной авторской редакции. Похоже, то было своеобразное алаверды Их Величеству, которое отстегнуло на постройку театра 150 тысяч казенных денег. Предварять же оперу должен был своеобразный музыкальный бонус – торжественная кантата «Киев», написанная на заказ специально к этому, безусловно праздничному для всех киевлян событию.

Вы уже догадались, кто пробил этот заказ? Именно! Наш вездесущий Наполеоныч. А уж как ему это удалось – понятия не имею. Возможно, не последнюю роль сыграло здесь былое сотрудничество Гартевельда и Брыкина (как уже упоминалось, Степан Васильевич пел в дебютной харьковской постановке «Песни торжествующей любви», где исполнял партию Лоренцо). Наверняка не обошлось и без покровительства Лысенко. Хотя, по логике вещей, как раз Николаю Витальевичу, «Глинке украинской музыки», и следовало бы поручить подобную работу. По совокупности, так сказать, заслуг.

* * *

Ноты гартевельдовской кантаты «Киев» для соло, хора и оркестра до наших дней не сохранились. Так что судить о качестве сего опуса не представляется возможным.

Но вот рекламная программка с полным либретто авторства некоего Н. Медведкова осталась. Из ее текста следует, что вещица была задумана с размахом – тут тебе и хоры (отдельно мужской и женский), и вставки сольных партий на любой вкус (баритон, тенор, сопрано, оркестровое соло). Начиналось все это великолепие грянувшим хором:

 
То не Перун гремит, закрывшись тучей,
И в гневе мечет огненной стрелой,
Не Днепр гудит громадой вод кипучей
И в кручи бьет гульливою волной.
 
 
То печенеги Киев обложили,
И степь гудит от топота коней,
И тучи стрел свет солнечный затмили,
И слышен лязг безжалостных мечей…
 

Далее коротенько, общими мазками прогоняется вся последующая многовековая история Киевской Руси. Вплоть до текущего 16 сентября 1901 года, о котором сопрано доверительно повествует следующими словами:

 
Великий ныне день. Здесь в новый Храм Искусства,
Где музыка звучит, сердца животворя,
Мы собрались излить восторженные чувства
И славить родину, и веру, и Царя!
 

И, закольцовывая историю, в финале снова гремит хор:

 
Государю великому слава!
Слава Киеву древнему, слава!
Слава князю Владимиру, слава!
И Печерской Обители слава!..
 

И так далее. Прочие «Славы» по списку. Вплоть до «всему христианскому миру – слава!»

Вот такая патриотическая вещица. Новому императору Николаю Второму наверняка бы понравилось. Да только Государь на открытии театра не присутствовал, а кантата «Киев» оказалась быстро забыта. И, наверное, справедливо. Учитывая, что тогдашние киевские музыкальные критики оценили совместный продукт Гартевельда – Медведкова весьма нелицеприятно:

«Музыка кантаты вполне соответствует тексту ее. В ней мы видим ту же неуклюжесть, неловкость и дубоватость, что и в стихах…»

* * *

Впрочем, был, как минимум, еще один человек, помимо самого Наполеоныча, который наверняка запомнил кантату на всю оставшуюся жизнь. Запомнил по той причине, что дебюты – не забываются. В данном случае речь идет о Надежде Константиновне Савенко (сценический псевдоним – Новоспасская), которая в двадцать четыре года дебютировала на сцене именно в гартевельдовском «Киеве». Она и была тем самым сопрано, что пела про «великий ныне день».

Савенко – ученица профессора московской консерватории, в прошлом известной артистки Мариинского театра Елизаветы Лавровской, талантом которой в свое время восхищались Тургенев, Достоевский, Чайковский… Летом 1901 года юная Наденька Савенко окончила консерваторию и – угодила «с корабля на бал»:

«Надя сама определила свою судьбу и обрекла себя на муки раздвоения в любви, подписав контракт с Киевской оперой, находившейся в Москве на гастролях. На выпускных экзаменах ученица не подвела свою учительницу Лавровскую: ей поставили пять с плюсом по специальности и вручили большую серебряную медаль. Надя вздохнула: «Знать бы тогда, что выбрала не только провинцию, но и тропу своей жизни многострадальной».

Когда она приехала в Киев в августе 1901 года, здание оперы ещё не было готово, но репетиции уже шли, и ей объявили, что она будет солировать на торжественном открытии. Как она испугалась тогда, что ей, начинающей певице, доверили петь в кантате известного композитора Вильгельма Гартевельда, специально написанной к открытию здания нового театра – оно было построено на месте старого, сгоревшего пять лет назад»¹⁴.

Анатолий Иванович Савенко (1874–1922)

Во-от! Ужо порадовался бы наш Наполеоныч, прочитав о себе, любимом, столь лестный и душу греющий оборот. Про «известного композитора».

Что же касается Надежды Савенко, оперная карьера ее развивалась стремительно, но недолго. Обладательница гибкого красивого голоса широкого диапазона, она пела в Одессе, Москве, Киеве (в ее репертуаре в общей сложности насчитывалось около сорока вокальных партий), однако оставила сцену еще до революции. Надежда Константинова прожила долгую жизнь, скончавшись лишь в 1962 году. Причем в советский период вела тихий, максимально незаметный образ жизни, занимая скромнейшую должность преподавателя Киевской народной консерватории.

Бывшей оперной звездочке было чего опасаться, ибо ее первым мужем был Анатолий Иванович Савенко (1874–1922). В современной украинской историографии этого человека называют одной из наиболее противоречивых фигур украинской политической истории начала ХX века. (Еще бы, учитывая, что Савенко выступал на стороне идеологов русского национализма и малороссийской идентичности на Украине.) В 1927 году газета «Вечерний Киев» презрительно характеризовала его так:

«Видный оратор, журналист и депутат Государственной думы – идеолог дворянско-помещичьего класса. Друг Шульгина. Пламенный организатор и вдохновитель дела Бейлиса и многих других «дел». Автор реакционных брошюр (напр., «Украинцы или малороссы?»). Знаменитый начальник деникинского «агитпропа» – ОСВАГА. Жалкий эмигрант на острове Халки. Такова карьера этого гвардейца во фраке, заглушавшего когда-то своим зычным голосом крамольные речи думских ораторов».

В общем, прелюбопытнейшая личность – бывший супруг Надежды Савенко. Но не он герой нашего романа. Посему – земля ему пухом, а мы движемся дальше.

По следам «известного композитора» Наполеоныча.