Часть первая

Посвящается Н. Я. и Е.Л.

…трое шестнадцатилетних мальчишек, еле-еле передвигая ноги, плелись гуськом по мрачному – до тошноты! – коридору административного здания товарной станции Алма-Аты-2 к окошку кассы, чтобы получить заработанные 150 рублей за разгрузку вагона со шпоном.

– Здесь явно попахивает мертвечиной. – Сказал один из них. – Какая здесь может быть мертвечина? – Сказал второй. – Если здесь ни души? – Значит, мертвечиной попахивает от нас. – Сказал третий. – Больше не от кого.

Логика была железной: если никого нет, значит, признаки разложения надо искать в самих себе…

Был первый вечерний час воскресенья, 26 октября 1975 года.

Если бы им, троим, утром сказал какой-нибудь умник, что за этот день они очистят железнодорожный вагон от шпона, они, вероятно, очень бы захотели в это поверить. Но, вряд ли, в это поверили бы. Между словами «поверить» и «сделать» зияла пропасть. Они эту пропасть перемахнули. Как перемахнули? Это вопрос из категории, «не имеющих ответа». Ответа ясного и простого.

Преодоление пропасти – однако! – не переполняло их особенной радостью. Больше их переполняло полное безразличие ко всему, что происходило, что происходит и что будет происходить вокруг: здесь, на товарной станции, куда их сегодня – почему-то! – занесло, а также в Алма-Ате, где находилась эта станция, а также на всей планете Земля, где маленькой точечкой обозначилась Алма-Ата, а также во всей Вселенной, где затерялась эта голубая планетка с названием Земля.

Они готовы были – тотчас же! – плюхнуться на махрово-пыльный бетонный пол этого длиннющего коридора, ведущего в никуда, и час, другой – а лучше – вечность! – отдохнуть. Было ощущение, что Земля (и, соответственно, Алма-Ата!) подверглась внезапной атаке. С применением фантастического оружия. Всему живому – смерть, а они, трое, в своих физических телах, остались – по нелепому недоразумению! – в целости и сохранности.

Первого звали НИКТО. Второго – НЕКТО. Третьего – ВСЁ.

Летающие эхом, звуки, шаркающих по полу, башмаков троих мальчишек больше походили на жуткий сон, чем на реальность.

– Здесь никого нет. – Сказал НЕКТО. С явными нотки раздражения, гнева и агрессии: страшный коктейль!

– А мы? – Сказал ВСЁ. В голосе – явные нотки сарказма: так и хочется расхохотаться.

– Мы здесь не в счёт. – Сказал НИКТО. В голосе – полное безразличие: какая разница, что было, что есть и что будет через мгновение или через минуту?

– Мы – трупы? – Сказал ВСЁ.

– Я – труп. – Сказал НЕКТО. – Это точно.

– Ты – труп? – Сказал НИКТО. – А я, по-твоему – кто? Труп, как и ты?

– Ты, как здесь ни крути, как был, так и остаешься быть прежним НИКТО. – Сказал НЕКТО.

– Оптимистичный ответ. – Сказал НИКТО. – Благодарю.

– Обращайтесь ещё. – Сказал НЕКТО.

– Всенепременно. Обязательно обращусь

– Хотел бы и я быть тем, кем есть НИКТО. – Сказал ВСЁ. – Однако, по всем признакам, я – ещё! – не труп, как НЕКТО. Но очень близок к тому, чтобы в него превратиться. И им стать.

– Оптимистичное признание. – Сказал НЕКТО.

– Да. – Сказал ВСЁ. – Как на духу.

Они по-прежнему гуськом, из последних сил, продвигались вперёд по коридору, тупо рассматривая таблички с надписями на дверях слева и справа.

– Ну, это на фиг. – Сказал ВСЁ. – Все эти мерзкие деньги. К свиньям собачим. Зачем трупам деньги?

– Ну, уж нет. – Сказал НЕКТО. – К каким это – свиньям собачим? Вот уж, сказанул, так сказанул: свинья у тебя оказалась в теле собаки? Или – собака в теле свиньи? Браво… Не знаю, как кому, а мне – пусть даже и трупу! – деньги совсем не помешают.

– Ты, я вижу, очень умный? – Сказал НИКТО.

– Нет, я слишком умный. – Ответил НЕКТО.

– Очень хорошо. – Сказал ВСЁ. – Тогда: если ты – труп, то, как тебя может давить жаба?

– Это, вероятно, особая жаба. – Сказал НИКТО. – Трупная.

– Понимаю – понимаю: трупная жаба. – Сказал ВСЁ. – Хорошо. Лихо сказано. В самую точку.

– Сами вы – жабы. – Сказал НЕКТО

– А что? – Сказал ВСЁ. – Я тоже согласен побыть немного жабой. Только не трупной.

Обстановка накалялась с каждой секундой. Силы были на исходе.

– Ну, да. – Сказал НИКТО. – Нам только и остаётся, как устроить маленький мордобойчик междусобойчик. В аккурат, под занавес. По всем законам жанра. Найдём главного виновника всех наших проблем и врежем ему по полной.

– А что? – Сказал ВСЁ. – Идея великолепная. Я, лично, за.

– Отличное завершение этого отличного дня. – Сказал НЕКТО. – Отличнее не придумать…

Они остолбенели, переглядываясь, когда, наконец, обнаружили искомо-заветную табличку «КАССА» над окошком с решёткой из арматурных прутьев, откуда доносились еле слышимые звуки присутствия там ещё кого-то, кроме них троих: значит, на Земле-матушке ещё кто-то выжил?

– Трупы потихоньку начинают сходить с ума. – Сказал НЕКТО. – Это точно.

– Придурок! – Сказал ВСЁ. – Как трупы могут сходить с ума? Они же – трупы…

Они уже не верили ни глазам своим, ни ушам своим. Если даже принять версию о выживших – то кто, какой-такой ненормальный может быть здесь, в кассе, в этот воскресный день и вечерний час, чтобы ожидать их, троих наглых юнцов, для вручения им (если ещё и не трупам, то, явно, существам, уже находящимся на зыбкой грани разложения!) вымученных несчастных денег? Никто! Это без сомнений. Это двести процентов из ста.

Нет – и не может быть! – здесь никакой «КАССЫ».

Нет – и не может быть! – здесь никаких посторонних звуков.

– Ау! Люди! – Сказал НИКТО. И шарахнул, что было сил, кулаком по решётке.

– Если они – люди. – Сказал ВСЁ. Флегматично

Окошко «КАССЫ» через паузу, равную вечности, отворилось и обнаружило недовольную – до безобразия! – женскую физиономию без явных национальных и возрастных признаков.

– Киборг. – Еле слышно сказал ВСЁ.

– Сам ты – киборг. – Сказал НЕКТО.

– Киборгша. – Сказал НИКТО.

– Что-о-о? – Прорычала Киборгша.

– Где наши деньги? – Сказал НИКТО с металлом робота в голосе: с подобными надо было говорить голосом подобных.

– Где – где. – Огрызнулась Киборгша. – В Караганде!..

Через паузу, опять равную вечности, она брезгливо швырнула в руки НИКТО платёжную ведомость:

– Закорючку поставь против галочки, умник. Сумму – прописью.

– Двадцать? – Сказал НЕКТО, не поверив глазам своим. Произнеся число «двадцать», он застыл с открытым ртом. Это состояние медики определили бы, как шок. Как запредельное психическое потрясение.

– Нет, не двадцать. – Сказал ВСЁ. – Две-сти. Без одного нолика.

Шутки шутками, однако, и он, так же, как и НЕКТО, тупо уставился в ведомость: что это? описка? кошмарный сон, который им привиделся наяву?

НИКТО взял, дрожащими, никак не желающими слушаться, пальцами, шариковую ручку и, пляшущим почерком, накарябал в платёжке: двадцать руб.

– Подпись, умник! – Рявкнула Киборгша.

НИКТО поставил подпись и сунул ведомость под решетку. Капельки пота образовались у него на лбу.

Киборгша в ответ кинула на алюминиевое блюдечко, прибитое гвоздём к подоконнику, две красных купюры с профилем вождя мирового пролетариата и захлопнула – что было сил, как это сделал чуть раньше НИКТО! – кассовое окно: всё, баста! не тот случай, чтобы устраивать здесь выяснения и мутный базар…

* * *

До шпона – однако! – надо было ещё дожить.

Если исходной точкой считать 32 августа 1974-го, то доживать предполагалось одно лето и 55 дней.

(И, вообще, вполне вероятно – сложись что-то не так! – и разгрузка вагона с шпоном могла не состояться вовсе, не случись к ней необходимых предпосылок.

Не случилось бы этих, некоторых, причинно-следственных невероятностей и всё тут – никакого шпона не было бы. И ничего не попишешь.)

32 августа 1974-го (Запись первая⁷).

Школьный плац источал запах свежего асфальта.

Ещё вчера здесь, на улице Каблукова (чуть выше Плодика⁸), был пустырь. Сегодня, как в сказке, мгновенно, образовалась новая школа.

В точности, через дорогу от школы находились – очень нужные городу! – заведения: диспансер для психов, спецучреждение для малолеток-мальчиков, которых нельзя было посадить по уголовке в зону, и такое же спецучреждение для малолеток-девочек, чуть выше по Каблукова – дом престарелых.

И вот построилась буквой Н новая школа и улица Каблукова в этом удивительном месте удивительно-непонятным образом гармонизировалась (или, может, наоборот, дегармонизировалась?). Был пустырь – вроде чего-то не хватало. Вырос типовой храм знаний – вроде стало хватать всего. Почти, как это случается на гениальных полотнах гениальных художников: нанесён последний удар кистью и всё встало на свои места.

Почти, как у Малевича⁹…

Школе был присвоен номер 63.

(Позже НИКТО скажет:

– 63 – это три тройки: шестёрка – две тройки, плюс – тройка существующая, которая есть в номере нашей школы.

– А почему не девять единиц? – Скажет НЕКТО.

– Или – три в квадрате? – Скажет ВСЁ.

– Потому что на табличке золотом на чёрном фоне написано не школа №9, а школа №63. – Скажет Пат.)

Итак, на плацу с запахом свежеукатанного асфальта, перед новорождённой СШ №63 должна была состояться первая школьная линейка перед началом учебного года.

Пока она не началась, на плацу стоял галдёж осчастливленных школьников. Ещё немного и все они, переполненные неиссякаемой детско-юношеской энергией, хлынут внутрь храма знаний и усядутся за парты: не забавы для, постижения науки ради…

Он стоял в некотором отдалении от этого галдежа.

И, будто, ничего не замечал вокруг.

И, будто, ничего не видел.

Он стоял, словно Слепой (назовём пока его так).

Кроме этого странного Слепого, в толпе галдящих школьников выделялся другой мальчишка. Внешне он был точной копией Джона Леннона (очёчки, причёска, манера двигаться – всё, как у ливерпульской знаменитости! не хватало гитары, микрофона и обнажённой Йоко Оно рядом).

Он пристально наблюдал за Слепым: что же это за фрукт такой здесь объявился? Или, на самом деле, слепой, подумал он, или – тупой. После чего он склонился к версии смешанной, что Слепой – это тупой придурок. Или, наоборот – придурочный тупица (что звучало, по его представлению, более привлекательно, а, может, и правильнее). И сама эта замудрённая придумка ему очень понравилась. И как-то особенно согрела.

Почему согрела? И причём здесь тепло?

Гордыня и тщеславие в холоде и неуюте чахнут. А могут, вообще, дать дуба, склеить ласты, откинуть копыта, короче – сыграть в ящик.

Копия Леннона, неспеша – с издевательской ухмылкой на битловском лице! – подошла к Слепому.

Слепой, продолжая смотреть в никуда, хотел было монотонно произнести: «Ты -Леннон?». Но сказал – к собственному (и «ленноновскому» – тоже) удивлению! – другое:

– Ты – поляк?

– Поляк. – Точная копия одного из битлов вдруг стала меньше похожей на точную копию одного из битлов, поскольку от внезапного вопроса Слепого её (его) перекосило.

Теперь она, копия, обескураженно-ошалело рассматривала Слепого поверх своих стёкол с диоптриями: что же это шизоидная непонятка образовалась перед ним?

– Как узнал? – Сказала ливерпульская матрица с некоторой растерянностью в голосе, которую не удалось скрыть. И ей стало досадно за эту растерянность, за такой нелепый промах.

– Я жил в Польше. – Сказал Слепой. – Прибыл, можно сказать, прямиком из заграниц. И сразу на бал.

Слово «из заграниц» прозвучало – будто нарочно! – с насмешкой.

Копия Леннона насторожилась: что это опять за хихоньки, да хаханьки? что это за издевательские фортеля?

– Курица – не птица, Польша – не заграница? – В голосе битловской матрицы уже не было растерянности. В голосе был металл.

– Заграница. – Сказал Слепой безучастно. – Еще какая заграница. Самая заграничная из всех заграниц, вместе взятых.

– И что? Не приглянулась Польша? Не по вкусу пришлась?

– Почему? – Пауза. – Приглянулась. – Пауза. – Но больше по вкусу пришлись польки.

Слово «польки» прозвучало без иронии.

Точную копию Леннона ещё больше переклинило:

– Польки? Причём здесь польки? – И опять в голосе – предательская растерянность.

– Они ничем не отличаются от наших девчонок. – Сказал Слепой.

– От славянок?

– Ну, да. Таких же, как Маруся Огонёк (Пола Ракса) из фильма «Cztery танкиста i pies»¹⁰.

Образовалась пауза. Обоюдная.

Слепой продолжал смотреть в никуда.

Копия Леннона продолжала смотреть на Слепого, взвешивая все «за» и «против» их короткого диалога: этот, живший в Польше, в которой он, поляк, никогда не был – пристукнутый? или прикидывается пристукнутым? а, может, его пристукнуть, чтобы содержание стало соответствовать форме? и тогда он вернётся в настоящее школьного галдежа и перестанет витать где-то в облаках?

– Ты – кто? – Прозвучал вопрос, в котором теперь не было и тени растерянности. Тон стал твёрже твёрдого.

– Я – НИКТО. – Был молниеносный ответ.

– …

– Я – НИКТО. – Повторил НИКТО. – А ты – кто?

– Тогда я – ПОЛЯК.

– Это никак не стыкуется: я – НИКТО, а ты – ПОЛЯК.

– Ладно, хватит здесь про стыковки и нестыковки. – Сказала битловская матрица раздражённо. – Тогда я, по-твоему, кто?

– Кто ты, чтобы стыковалось? – По-прежнему отрешённо сказал НИКТО: он был по-прежнему вот здесь рядом, во плоти, к которой можно прикоснуться, и – в тоже время! – словно его здесь не было.

В тот момент хватило бы ещё одной-единственной искорки и произошла, наверное, маленькая драчка. Маленькая спонтанная потасовка, какая обычно случается среди старшеклассников: кто-то должен доминировать, а кто-то – подчиниться доминированию.

Драчки не случилось.

– Да-да-да! – Торопливо и гневно согласилась копия Леннона. – Чтобы стыковалось!

– Если я – НИКТО, – сказал НИКТО, – то ты – НЕКТО.

Пауза.

– Лен-нон… – сказал НИКТО, – не может быть никем иным, как НЕКТО.

Пауза.

Было видно, как НЕКТО – в момент! – спёкся: потеплело в его глазах, во всём его облике не осталось больше и следа прежней воробьиной агрессивности.

– Леннон – это Леннон. – Сказал НИКТО. – Леннон – это НЕКТО. Логично?

– Логично. – Сказал НЕКТО.

– А звучит-то, как хорошо – НЕКТО…

Опять пауза.

Пока она длилась, НЕКТО показалось, что школьный галдёж стал теперь каким-то иным, нереальным: раньше он, НЕКТО, был неотделим от него, а сейчас галдёж воспринимался, как нечто, существующее параллельно с ним:

– А зачем ты стоял на отшибе от всех? – Сказал он.

– На отшибе? – Сказал НИКТО.

– Ну, да. На отшибе.

– А, может, на пришибе?

– Это как? – Сказал НЕКТО.

– Как пришибленный. – Сказал НИКТО.

– Как тот, которого из-за угла пустым мешком? – Радостно сказал НЕКТО. И тут же, с досадой, отметил: значит, НИКТО стоял и будто читал его мысли?

– Конечно. – Сказал НИКТО. – Пришибленный и должен стоять на отшибе.

– Да, верно. – НЕКТО почесал свою ленноновскую репу…

Вероятно, это означало согласие с невероятным для НЕКТО видением НИКТО о пришибленных и всех остальных в этом мiре.

Вероятно, это означало согласие с видением НИКТО гармонии в этом мiре. С видением, которое никак не стыковалась с общепринятыми представлениями об этом: не было бы НИКТО, который есть НИКТО – не было бы НЕКТО, который есть НЕКТО. Получалось, что НИКТО и НЕКТО – существа взаимосвязанные и взаимообусловленные.

Это не просто не стыковалось никак. Это вдребезги разбивала всё, о чём говорили все… О чём вещали-мусолили газеты, журналы, книги (те, которые были на слуху). О чём мусолили-вещали все радиоприёмники и телевизоры, как на советской стороне от железного занавеса, так и в зарубежно-капиталистическом раю…

Неподалеку от НИКТО и НЕКТО были локаторы, в виде шевелящихся ушей.

Эти уши принадлежали крепкого телосложения мальчишке с улыбкой доброго самаритянина. Он услышал странный – непохожий ни на что! – разговор. И ему этот разговор чем-то приглянулся. Поэтому он сказал прямо:

– Если ты есть НИКТО, а ты – НЕКТО, можно я буду ВСЁ?

– Ну, да, – сказал НИКТО. – Это может как-то дополнить нас. И, может, даже уравновесить неуравновешиваемое.

– Неуравновешиваемое? – Поморщившись, переспросил НЕКТО.

– Да. – Сказал НИКТО. – Неуравновешиваемое.

– Уравновесить?.. Дополнить?.. – Сказал НЕКТО. – Какой-то ящик Пандоры, а не тема… Хе-хе!.. Интрига на интриге. И интригой погоняет.

– Не будет интриги – не родится на свет ничего живого. – Сказал НИКТО. – Никакой путной музыки и никакой путной книжки.