К Олегу приехала девушка из дома, и он упросил Ромку уступить ему комнату на ночь – для торжественной дефлорации. Повод веский – не поспоришь. И ребята остались у них вдвоём. Выпили изрядно. Ну и занялись любовью, как обычно. Ирка – та кончала тихонько, как мышка. А Люська так не могла. Жилистый и неутомимый, как зверь, Ромка доводил её буквально до кипения. Вот она в беспамятстве и кричала, будто её режут. Кричала так, что соседи в стенку начали стучать, а Лайма, выпив чуть больше, спала и ничего не слышала. Но это до поры до времени. Он начал зажимать ей рот ладонью, а она возьми и прокуси ему руку. Тут уж он взвился, вскочил с кровати и заплясал по комнате от боли, зажимая прокушенную руку и размазывая кровь по телу. Трусов, понятно, не надевал, не до них было. Люська же освобождённым ртом издала заключительный особо смачный вопль, который наконец выдернул Лайму из глубокого сна, где её, возможно, мучили кошмары. И она, спросонья ничего не понимая, на автомате включила ночник.

В свете этого самого ночника – довольно яркого, кстати – ей предстала картина не для слабонервных. Посреди комнаты в боевом дикарском танце скачет окровавленный голый мужик с торчащим болтом наперевес, которым он, видимо, только что убил Людмилу. Тут уж Лайма, несмотря на нордический характер, завопила так, что соседки за стенкой окончательно проснулись и решили спасаться бегством. В том, что в пятьдесят восьмой случилось что-то ужасное, никто уже не сомневался.

Лайма почему-то вспомнила эту историю сейчас. Она была очень зла тогда. Казалось, что это уже чересчур, что нельзя оставлять произошедшее без последствий. Но когда она на следующий день в обеденный перерыв рассказала о случившемся в кругу якобы подружек в своём магазине, рассчитывая на сочувствие и совет, как поступить, чтобы приструнить распоясавшихся соседок, то ответом ей был дружный громогласный хохот. Девчонки хохотали и не могли остановиться, прерываясь лишь для того, чтобы задать очередной издевательский вопрос типа танцевал ли он рок-н-ролл и какого размера при этом было его достоинство. После этого она окончательно решила, что у неё нет и не может быть подружек в Москве. Всё-таки эти русские – варвары. В культурном обществе такие ситуации немыслимы, а уж подобная реакция на них – тем более. Культурным обществом она считала латышское.

В который раз она пожалела о своём решении покорить столицу империи. Конечно, оставаться в родном городке не имело смысла, но нужно было остановиться на столице социалистической Латвии – Риге. Там было бы уютно, привычно и культурно. Нет же, решила сорвать джек-пот – выйти замуж за дипломата, а они водились только в Москве. Оказалось, что и в Москве они водятся в очень малых количествах и прячутся в каких-то потаённых местах. Во всяком случае, она за два года не встретила ни одного. Не ходили они в её магазин, хоть он и находился в самом центре столицы – на Октябрьской площади. А может, и ходили, но на лбу ведь нет клейма «атташе». Тем больше поразил её рассказ Романа, что на его факультете в МГУ тоже готовят специалистов-международников и есть даже кафедра зарубежной политэкономии, на которую он планирует перевестись. Он обмолвился об этом невзначай, за столом, но её отношение к нему после этого сильно изменилось. Сначала она восприняла его как милого мальчика, почти ребёнка. В ней даже шевельнулось какое-то покровительственное чувство вроде материнского инстинкта, хотя она была всего на два года старше. Тем больше её покоробило то, что эта потаскуха Людка использовала его как сексуальный объект. Однако после его неосторожных слов о вполне реальных планах вхождения в волшебный мир международных отношений она взглянула на него другими глазами.

Нет, она и раньше отмечала, что он весьма привлекателен, но уровень его амбиций, спокойная уверенность в своих силах, внутренняя целеустремлённость открылись вдруг, словно прятались раньше от любопытных взоров. А после той ночной сцены к этому добавилось ещё одно совершенно неожиданное чувство. Он оказался ещё и очень сексуально привлекателен. У неё не было мужчины больше полугода. И теперь, вспоминая его ладную обнажённую фигуру в мерцающем свете ночника, она испытывала совершенно неподдельное желание. Это было удивительно для неё самой. Прежде она была очень внутренне сдержанна, даже холодна, всегда долго возбуждалась. Её первый и единственный парень добивался её три года, пока она не уступила его настойчивости. После чего быстро уехала в Москву, и с тех пор они виделись урывками всё реже и реже. В своих матримониальных планах сексу она отводила далеко не первое место. И вот надо же. Теперь, засыпая, она представляла его загорелое мускулистое тело, этот внушительный орган, так напугавший её тогда, и внутри разливалась непривычная, неведомая раньше истома, постепенно сходящаяся в одной точке внизу живота и оттуда вновь толчками выплёскиваемая в промежность и дальше – в те две половинки, что так волнуют мужчин.

В общем, случилось невозможное – она влюбилась. Впервые в жизни. И если раньше она презирала и недолюбливала Людмилу, то теперь она её ненавидела.

Впрочем, внешне ничего не изменилось. Она по-прежнему оставалась высокомерно-равноудалённой со всеми. Включая и его. И если бы кто-то спросил Ромку, как, по его мнению, к нему относится Лайма, он не задумываясь сказал бы: как к стулу. А что взять со Снежной Королевы? При этом сам он относился к ней иначе. Она ему нравилась. Но не как женщина, а как красивая недоступная вещь. Было приятно смотреть на её лицо, высокий лоб, капризно изогнутые брови, холодные кристально чистые глаза. Была в ней какая-то загадка. Тайна. Представить отношения с ней, тем более представить её в постели, он просто не мог. Как можно представить отношения с Полярной звездой?

* * *

Разговор не клеился. И тут Ирка предложила:

– Девочки, а давайте выпьем. По чуть-чуть.

Это было неожиданно. Но Людмила мгновенно оживилась:

– Точно, а то я не засну после этой нервотрёпки. Никак не расслаблюсь. А у нас есть что-нибудь?

Лайме утром надо было на работу. И она сама удивилась, услышав собственный голос:

– У меня есть рижский бальзам. Ко дню рождения берегла. Но чёрт с ним, с днём рождения!

Выражение «чёрт с ним» она произнесла так правильно и в то же время с таким очаровательным акцентом, что Люся почувствовала к ней почти нежность – вот выглядит холодной, а на самом деле душевная девчонка. Хорошо, что они вместе живут.

Лайма слазила под кровать и достала из чемодана глиняную бутылку знаменитого и дефицитнейшего бальзама. О том, что сорокапятиградусный напиток надо лишь добавлять в чай или ещё куда-нибудь, девчонки не догадывались и потому дружно хлобыстнули по рюмке. В голове зашумело. – Вкуснотища, – простодушно заявила Ирка, запивая бальзам водой.

Выпили по второй. При этом Лайма негромко заметила:

– У нас, когда чокаются, нужно смотреть в глаза, – и взглянула Людмиле прямо в глаза. Та не отвела взгляд. Так они и пили, глядя друг на друга. И не было в этом взгляде ни вражды, ни неприязни. Но в это мгновение они поняли друг друга.

– Не отдам, – беззвучно сказала одна.

– Он сам решит, – отвечала другая.

Ничего не заметившая Ирка вдруг брякнула:

– Лаймочка, а ты за кого хотела бы замуж выйти?

– За дипломата. И уехать отсюда на хрен. Чтобы ни очередей, ни дефицита. В магазинах всё есть. И на улицах – одни иномарки! – получилось искренне и зло.

– Ага! И на каком языке ты в тех магазинах разговаривать будешь? – от Людмилиного расположения не осталось и следа.

– Ой, девочки, не ссорьтесь! Людочка, а ты за кого бы пошла? – примиряюще, но тем не менее продолжила острую тему Ирина.

– Сначала ты! – парировала подруга.

– А я хочу выйти за голубоглазого брюнета. И чтобы высокий был! – мечтательно протянула маленькая и округлая Иришка.

Девчонки дружно прыснули – Валерка был приземистый, плотно сбитый, слегка кривоногий шатен, с глазами непонятного цвета, но явно не голубыми.

– Ну что вы, девочки, уж и помечтать нельзя, – будто оправдываясь, сконфузилась Ирина.

– Ага! – Людка закусила удила. – И будет твой брюнет сто двадцать рэ в месяц приносить. Будете по съёмным углам мыкаться. А в отпуск к его маме в деревню ездить. Нет уж, семейное гнёздышко надо вить не в облаках, а на крепкой шее. По мне, так пусть будет не красавец, и постарше можно. Главное, чтобы без жилищных и материальных проблем, как говорится. И всё в дом, а не с мужиками после работы. Вот тогда заживём. Машину купим. По выходным будем на пикники выезжать. Или на дачу. Должна же у москвича быть дача?

– У москвича… – протянула Ирка. – Вон Галка два года этого козла Федотова обхаживала. Помните? «Ванечка это не любит. Ванечка любит свежее. Ванечка в мятом не привык ходить». А он посидел у неё на шее два года и женился на москвичке. Извини, говорит, я тебя люблю, но у неё отдельная жилплощадь. А у самих трёшка на Профсоюзной, – она расчувствовалась, на глазах показались слёзы.

– Да я же его видела здесь, в общаге. Недели две назад. По-моему, он из её комнаты выходил, – припомнила Людмила.

– А он бегает к ней – москвичка-то оказалась кожа да кости, и в смысле приготовить, постирать не очень, всё на скрипочке пиликает. А эта дура принимает – я его люблю, говорит, он обещает развестись. А самой, между прочим, уже двадцать три года. Останется с носом, что будет делать?

Теперь Ирка откровенно всхлипывала. Ей самой было двадцать два, что по меркам общежития считалось серьёзным возрастом, к которому следовало уже определяться в жизни.

– Вот хрен он разведётся. Эта его скрипачка уже брюхатая. Танька рассказывала. Она к ним в магазин на Строителей за продуктами ходит. А живут они в «красных домах». Кто в своём уме из «красных домов» съедет? И куда – к родителям? Или к ней в общагу? – Лайма, как всегда, мыслила очень рационально и ошибалась редко.

– Брюхатая? – Ирка была потрясена. – Вот гад! Галка от него два аборта сделала. Он настоял – не хочу, говорит, детей рано заводить. Для них созреть нужно. Созрел, сволочь!

Повисла тишина. Женская солидарность, усиленная рижским бальзамом, сблизила девчонок. Людмила – она вообще была отходчивая, уже не гневалась на Лайму. А та, в свою очередь, тлела медленно и в моменте не испытывала неприязни. Ирка же вообще – душа нараспашку, всех любила и жалела.

«Гады они все!» – эта невысказанная мысль повисла в воздухе, испуская неосязаемые вибрации, которые по нематериальным каналам передавались не только им троим, но и всей общаге, а может, и дальше – всем женщинам и девушкам района. Эта нехитрая аксиома, адресованная мужчинам, сближает женщин всей Земли, независимо от цвета кожи и вероисповедания, будучи востребованной в моменты обиды и отчаянья, вызванные мужской грубостью и чувством превосходства. Её можно было бы начертать на знамени женского феминизма.

* * *

В тот самый момент, когда обитательницы пятьдесят восьмой комнаты нашли универсальное объединяющее начало, один из рядовых представителей мужского племени ехал в трамвае, клюя носом и не подозревая, что он гад и причина всех женских бед. «Матан» вкупе с «линейкой» – математический анализ и линейная алгебра, если выражаться правильно, – вообще плохо входят в любого, кто не окончил физматшколу, а после двенадцатичасового рабочего дня особенно. Из сладкой дрёмы выдернул неприятный голос, скрипуче преобразованный динамиками: «Остановка – улица Лестева, следующая…» Он едва успел выскочить под моросящий сентябрьский дождик, вдвойне неприятный после уютного тепла трамвая.

Осень наступила вдруг и сразу, и его настроение изменилось вместе с погодой. Эйфория от поступления и восторг обладания своей первой женщиной как-то незаметно растворились в серости нелёгких будней, уступив место минорному настроению, как жара уступила место промозглой слякоти. Быстро выяснилось, что у него серьёзные пробелы в математике, которая занимала две трети учебного плана, а также полное расхождение целей и принципов с «родным трудовым коллективом». Совмещать работу с учёбой было очень тяжело, особенно учитывая бессонные ночи с Людмилой. А ведь ещё надо было тренироваться и выступать за сборную МГУ, что было обязательным условием перевода на дневное отделение. Его, в общем-то, и приняли на вечернее в виде исключения, в первую очередь благодаря ходатайству спортклуба МГУ и лично старшего преподавателя физкультуры факультета Николая Николаевича Шукленкова. Он вспомнил, как это было.

Высокий крепкий старик в потёртом костюме с двумя рядами орденских планок и ромбиком о высшем образовании выловил его в толпе абитуриентов, когда он, расстроенный, шёл забирать документы из приёмной комиссии. Утром на улице перед факультетом вывесили списки поступивших. Своей фамилии он там не нашёл, что было закономерно, ведь он недобрал один балл до проходного. Нашёл его старик просто, но эффективно – он стоял перед дверью приёмной комиссии и каждые десять-пятнадцать секунд громко выкрикивал: «Абитуриент Романов!», нимало не смущаясь удивлённых взглядов. Ромка, который был ещё и Романов, не сразу поверил, что разыскивают его, но на всякий случай робко отозвался, поравнявшись со стариком:

– Я – Романов, если что.

– Ух, наконец-то! – молвил необычный старик. – Полчаса надрываюсь, – потом цепко оглядел его с головы до ног и, видимо удовлетворённый, уточнил: – Романов Роман Александрович. Кандидат в мастера спорта по боксу, первый разряд по плаванию. Всё верно?

– Да. А откуда вы знаете?

– Так в личном деле прочёл. Я старший преподаватель экономического факультета по физкультуре и спорту Шукленков Николай Николаевич. Нам нужны спортсмены. Спартакиада МГУ на носу. У тебя же ещё и золотая медаль?

– Да. Но мне балла не хватило.

– Да знаю я. Сейчас пойдём к декану. Он мой друг. Тоже фронтовик. В спорте разбирается. Будем решать. Ты стой молча и только отвечай на вопросы, если будут. Понял? – и, не дожидаясь ответа, он взял Ромку за руку и буквально потащил за собой.

Они разрезали толпу, как ледокол со шлюпкой на прицепе, и наконец достигли высокой двустворчатой двери с важной табличкой, прочесть которую Ромка не успел. Дальше всё было как во сне. Старик без стука распахнул дверь, и ничего сверхъестественного не произошло – они оказались в большой приёмной, где из-за стола в панике вскочила молодая секретарша и с криком «Туда нельзя!» кинулась наперерез. Но ледокол, не отпуская шлюпку, успел проскочить приёмную наискосок и так же уверенно распахнул ещё более устрашающую дверь – дубовую и очень тяжёлую на вид.

Будучи втянут мощным водоворотом, Ромка неожиданно для себя оказался один на один перед длинным столом, покрытым благородным зелёным сукном. Шукленков в последний момент использовал хоккейный приём, уйдя с траектории движения и пропустив его вперёд. С обеих сторон стола сидели очень разные люди, которых объединяло серьёзное выражение лиц. Во главе же будто возвышалась над всеми монументальная фигура, очень благообразная и значительная – сразу видно, профессор. Это была приёмная комиссия экономического факультета в полном составе, с председателем, а именно деканом факультета, во главе.

Стремительно ворвавшийся ледокол прервал какое-то, очевидно важное, обсуждение, но, хитро выпустив на авансцену шлюпку, направил всё внимание и удивлённые взгляды на неё. На какое-то время повисла тишина. Все ждали. И Ромка с ужасом решил, что все ждут чего-то от него. Про ледокол за спиной он на мгновение забыл и судорожно пытался сообразить, зачем он здесь и что следует делать. Но тут наконец, выдержав театральную паузу, сзади раздался залп из главного калибра – скрипучий голос громко и неожиданно сварливо прокаркал:

– Вот, полюбуйтесь, мальчик из Пензы. Золотой медалист и отличный спортсмен. Не принимаем – балла, дескать, не хватило. А я специально поинтересовался – на математике все пять обязательных заданий решил, а шестое, дополнительное, начал, но не успел закончить. И в итоге четвёрка! А глядишь, уже был бы у меня в сборной! А за сочинение четвёрка – видите ли, тему не раскрыл. А ошибок-то и нету! По географии и истории – пятёрки! И что? Обратно в Пензу поедет? А кто выступать будет? Как нам с мехматом бороться, если у них шестьсот человек на курсе, а у нас двести? А на журфаке – одни мастера спорта! Как, я вас спрашиваю?

Оказалось, что старик не так-то прост, как выглядел. Он совсем не тушевался перед благородным собранием. Наоборот, некоторые члены комиссии как будто поникли под его напором.

– И что вы предлагаете, Николай Николаевич? Списки уже утверждены. Регламент мы нарушить не можем, – это сам декан.

– Виктор Никитич, давайте на вечернее возьмём. Годик поучится. Будет за факультет, да что там – за весь МГУ выступать. И если докажет своей учёбой, что достоин, мы его на дневное переведём!

Повисла неловкая пауза. Практически все места на вечернем были уже распределены. О том, что вечернее – это верный трамплин на дневное, знали только посвящённые. Посвящёнными оказывались лишь очень влиятельные люди. Вот за эти-то места и шла сейчас борьба на заседании приёмной комиссии. Николай Николаевич был большой стратег и великолепный тактик. Он знал, когда, где и как нужно появиться. Недаром исключительно его заслугой было то, что сборная экономического факультета, несмотря на его малочисленность, неизменно находилась в призёрах, а нередко и выигрывала спартакиаду МГУ, что, в свою очередь, серьёзно повышало статус факультета во внутриуниверситетской жизни.

Дело в том, что МГУ, как и любой большой организм, совершенно по-разному воспринимается со стороны и изнутри. Извне кажется, что это холодный и бездушный храм науки, призванный ковать научные кадры и обеспечивать ими народное хозяйство великой страны. А на самом деле внутри этого колосса кипят очень живые и интересные процессы. Учёба – главный, но не единственный аспект жизни большого коллектива. Клетками этого организма являются студенты и преподаватели. Но преподаватели – тоже бывшие студенты. И все они вступают между собой во всевозможные отношения – официальные и не только. Так, добрая половина членов приёмной комиссии когда-то сдавали Шукленкову зачёты. Николай Николаевич уже четверть века занимался укреплением тела и духа будущих экономистов. И, например, вот этот важный молодой доцент, второй справа, вовсе не забыл, как умолял неумолимого Шуклю зачесть ему конвульсивные извивания на перекладине как подтягивания. А вот та и сейчас красивая и подтянутая женщина-профессор имела когда-то, будучи студенткой, головокружительный роман с преподавателем физкультуры в летнем университетском лагере «Буревестник». И страстно мечтала выйти за него замуж, хоть он ей и в отцы годился. К счастью, не срослось. У него были лишь две страсти в жизни – спорт и экономический факультет. Им он отдавался без остатка, так и прожив жизнь бобылём. Зато у неё сейчас две дочки красавицы и муж – ответственный сотрудник министерства тяжёлой промышленности. Но разве можно забыть или предать юность? Тем более что старшенькая совсем не похожа на мужа.