Наконец она сдалась – потеряла сознание. Он не сразу понял. А поняв, растерялся и запаниковал. Бил по щекам – не помогает, только голова мотается из стороны в сторону. Даже пытался делать искусственное дыхание. А зачем? Она и так дышит. Только слабо. И глаза не открывает. Полное физическое и нервное истощение.

А не надо соревноваться с подготовленным спортсменом. Выносливым и неутомимым. В конце концов, судорожно натянув трусы наизнанку, он сгонял в туалет, набрал воды в рот и в пригоршни – а куда же ещё? Бережно донёс, к счастью, никого не встретив в коридоре, и только собирался прыснуть ей в лицо, как она открыла глаза и слабо ему улыбнулась. «Зае…л», – прошептала единственное слово и заснула, на сей раз дыша ровно и спокойно. Сглотнув воду, он придвинул вторую кровать, без белья, только с полосатым матрасом, лёг, взял её руку в свою и тут же уснул сам.

Утром она накормила его завтраком. Валерка спустя полгода женился на Ирке. Лайма предсказуемо «не дала» Олегу.

* * *

Праздник кончился, начались трудовые будни. Поначалу Ромку поставили в бакалейный отдел. Бакалея – это всё сыпучее – крупы, сахар, мука и кое-что льющееся – подсолнечное масло, например. В первый рабочий день, а он пришёлся на двадцатое августа, он приехал на работу без пятнадцати восемь, после очередной бессонной ночи, и ожидал какого-то серьёзного инструктажа как минимум, а скорее учёбы – ведь он ученик как-никак. Ничего подобного. Никто не сказал ни слова.

В восемь он стоял за прилавком в белом колпаке и фартуке, двери магазина открылись, и к нему подошла старушка – первый покупатель.

– Мне два кило песку и бутылку масла, – она протянула чек и пустую пластиковую бутылку не первой свежести.

Ну сахар ладно. Свернул, как сумел, кулёк из плотной серой бумаги, насыпал туда большим совком, торчащим из мешка, этого самого сахару, положил на весы и впервые в жизни взглянул на них с другой стороны прилавка. Всего восемьсот тридцать грамм. Это что же, ещё два кулька вертеть? Нет уж. Досыпал в первый кулёк ровно до килограмма. Но теперь кулёк не заворачивался, и было непонятно, как в нём нести сахар. Старушка изумлённо наблюдала за его манипуляциями и, казалось, вот-вот начнёт возмущаться. Борьба со вторым кульком увенчалась неуверенной победой – он даже почти закрывался. За старушкой между тем выстроились ещё две такие же. Теперь они втроём с любопытством наблюдали за ним.

Надо признать, что в бытовых вопросах он был абсолютно девственен, как любой мальчишка, и свято верил, что творог добывают из вареников. Кульки, несмотря на свою ублюдочность, уверенно исчезли в объёмистой бабкиной авоське. Предстояла неравная борьба с растительным маслом, которое находилось в огромной бочке, весящей, на взгляд, не меньше центнера. И как из неё налить в литровую бутылку с микроскопическим горлышком, он решительно не представлял. Ромка повернулся к покупателям, коих набралось уже пяток, и покаянным голосом рассказал, что он сегодня первый день в этом новом для него статусе. Одна старушка, стоящая второй, сочувственно охнула и широко открыла рот, чтобы поведать всему магазину о переполнившем её чувстве.

– Тише, тише, – умоляюще затараторил он. – Просто подскажите, как это делается.

– А, сынок, да всё просто, – сразу подобрев, начала первая. – Вон помпочка, ею и накачаешь, – и точно, всё получилось.

До обеда у него постоянно имелась очередь, но никто не пожаловался и даже написали благодарность в книгу жалоб и предложений, что он очень внимательный и обходительный.

Во время обеда на небольшой кухоньке ему налили тарелку наваристого бульона, в котором плавала половинка луковицы и располагался огромный кусок мяса, занимавший большую часть объёма. Давно он не ел с таким аппетитом. Как будто две тренировки подряд отпахал. В конце, когда он догладывал мосол, оказавшийся эпицентром мясного ломтя, мясник, кряжистый мужик в возрасте, сказал о нём в третьем лице директрисе: «Похоже, сработаемся». Ромка понял, что прошёл некое испытание. Рабочий день закончился спокойно. Очередь становилась всё меньше и к концу дня исчезла вовсе.

Мясник ошибся. Они не сработались. Две недели он простоял в бакалее. Наловчился. Очередей практически не создавал. Заработал ещё две благодарности. Это и стало камнем преткновения, чтобы влиться в коллектив. Третья благодарность оказалась двусмысленной, как троянский конь. Очередная старушка, которая подписалась как постоянный покупатель магазина с сороковых годов, написала крамольную вещь, что такого правильного взвешивания она не помнит со сталинских времён. А масла в её бутылку два раза подряд юный продавец наливал под самое горлышко, а прежде наливали на два пальца меньше – за одни и те же деньги. Директриса, прочитав сей опус, нахмурилась и посмотрела на него как-то странно. Он ситуацию не просёк, но изменившуюся атмосферу почувствовал. Особенно красноречивым оказался факт отсутствия привычного мосла в супе и небольшого продуктового набора, который до этого он неизменно получал в конце двухдневной смены.

Вечером он имел разговор с Люсей, которая прочно обосновалась в его жизни.

– А что ты хочешь, дорогой? Откуда мясо в тарелке возьмётся и колбаска с сыром домой, если ты ничего не зарабатываешь? – огорошила его Людмила, будучи, на минуточку, секретарём комсомольской организации.

– Это как? – снова ничего не понял он.

– Да всё очень просто. У вас же магазин без материальной ответственности. То есть продавцы не несут материальной ответственности за отпущенный товар. Сколько ты отпустил товара и сколько за него заплатили в кассу, тебя не волнует. За всё отвечает директор. С одной стороны, это хорошо – недостачи быть не может. С другой – ты и сверху ничего заработать не можешь. Это сделано специально, как эксперимент, призванный искоренить обсчёт и обвес. На самом деле всё это ерунда. Возможность зарабатывать как была, так и остаётся, просто верхушка распределяется через директора. Ты на каждом покупателе легко, ничем не рискуя, можешь делать до девяти копеек. Больше не надо, потому что с десяти при контрольной закупке наступает уголовная ответственность. Двадцать грамм на килограмм сахара недосыпал, двадцать грамм масла недолил. Кто это заметит? А если и заметит – что, человек ошибиться не может? Чай, мы не роботы, а живые люди. Ну, поскандалит такой крохобор, в крайнем случае к директору сходит. Тот пообещает разобраться и наказать. На самом деле ничего не будет – директор первый в доле. В день у тебя минимум двести – двести пятьдесят человек, умножаем на восемь копеек – двадцать рублей в день, сорок в смену. Вот отсюда и берутся мясо в супе и колбаска в пакете. И это пока ты молодой. Поставишь себя, вольёшься в коллектив – будешь половину деньгами получать. Ну, или как договоришься. Причём у мясников совсем другие цифры, это тебе не бакалея, – комсомольский лидер выдала всё это на одном дыхании, как первоклашке объясняют правила поведения в школе.

– А ты как же? – ничего глупее он спросить не мог.

Но Людмила снисходительно и терпеливо – он ей даже больше нравился таким, наивным и простодушным, – объяснила:

– А что я? Я – как все. Своё имею. Даже больше, чем все. Я сама материально ответственная. И с директором не делюсь, зря, что ли, секретарём стала – пусть только сунется, быстро на комсомольское собрание вынесу. Так что я в порядке. А ты не заметил, что на ужин кушаешь? Сервелатик финский, балычок, мясо – только вырезка… Что правда, то правда. Баловала она его изрядно. Дома он таких деликатесов не видел. Даже не подозревал об их существовании. И на самом деле не задумывался, откуда что берётся. Люся прекрасно готовила. Продукты были первоклассные. Он ел и нахваливал.

Но как же? Она так просто говорит об этом. А ведь это, как ни крути, воровство. У Ромки даже уши запылали. Он, конечно, не с луны свалился и знал, что жизнь сложнее комсомольских собраний с их единогласными решениями. Но перед настоящим нравственным выбором оказался впервые. Мама в жизни чужой копейки не присвоила и его так воспитала. Казалось, какие могут быть сомнения? Надо высказать всё это Люсе в лицо. Поинтересоваться, как же ей не стыдно, а ещё комсомольский вожак! Небось на собраниях клеймит подобные пережитки капитализма, придумывает наказания для попавшихся воришек. Вот именно – попавшихся. Это слово помогло сформулировать то, что его смущало. Обыденность, с которой Людмила говорила на эту тему. Её уверенность, что это нормально и по-другому быть не может, только попадаться не надо.

– А что, все этим занимаются?

– Чем этим? – на сей раз она говорила резко и зло. – Что ты из себя целку строишь? Ты всерьёз считаешь, что можно прожить на 90 рэ в месяц? И при этом с восьми до восьми горбатиться и улыбаться всем этим козлам, которые и за человека тебя не считают. «Ой, отрежьте мне от нового батона. А то этот кусочек несвежий. Девушка, почему так медленно? А вы там не припрятали докторскую под прилавком?» – очень смешно спародировала она уже знакомые ему типичные ситуации. – Если хочешь знать, то да! Все! Ну, новички вроде тебя пока оботрутся, ладно, народ потерпит. Но учти, недолго. И то потому, что ты несовершеннолетний, а то давно бы уже объяснили, откуда в хлебе дырочки. Есть на всю общагу пара дур, которые считают, что они волшебные. Ну так скоро вылетят с работы, а значит, из Москвы, и – до дому. Привет, Сызрань! Ты пойми, паршивая овца в стаде не приживается, – по мере того как она говорила, запал постепенно угасал, и закончила она совсем примирительно: – Но ты же не такой. А, Ромашка? Ты же молоток!

Она прижалась и прерывисто задышала прямо в ухо, а потом по-хозяйски запустила руку ему в штаны. Всё привычно закончилось сексом.

Отвалившись, она моментально заснула и по-детски беззащитно и счастливо улыбалась во сне. Ему же не спалось. Он смотрел на красивое, совсем юное лицо – ей едва исполнилось двадцать – и думал, что не любит и не сможет полюбить её. В первый момент знакомства он наделил её образ одухотворённостью, возвышенностью, которые так искал в женщине, но Люда оказалась очень земной. И дело не в том, что она не знала стихов, которые он читал ей по памяти. Дело в том, что они её не трогали.

* * *

Олег был на взводе. Время шло к четырём, он провёл в универмаге весь день. А дефицит всё не выбрасывали. Напрасно он неутомимо сновал по пяти этажам огромного серого здания, зубоскалил с молоденькими продавщицами, степенно интересовался здоровьем пожилых. Они тоже ничего не знали. Механизм появления дефицитных товаров не поддавался логике. Никто не знал, почему вчера в «Добрынинском» выбросили вожделенные джинсы, да не какие-нибудь индийские, а самые настоящие итальянские «Райфл», ещё и с ремешками. Ему очень повезло, он умудрился урвать две пары – одни себе, вторые взял побольше, самый ходовой размер. Сначала думал Ромке удружить, а то ходит, как лох, в продукции фабрики «Большевичка». Но, когда джинсы кончились, так же неожиданно, как и появились, и он, прижимая добычу к груди, пробирался к выходу сквозь кипящий разочарованием людской поток, к нему пристал какой-то взрослый парень совершенно провинциальной наружности – как потом выяснилось, шахтёр из Воркуты, кажется, там ещё полярная ночь всю зиму – и уговорил продать ему вторую пару. Заплатил, не крякнув, двести двадцать рубчиков, то есть в два раза дороже номинала, и совершенно счастливо заявил, что он теперь первый парень на деревне будет в своей Воркуте. А деньги, говорит, – угольная пыль, у него зарплата восемьсот рэ в месяц, а купить нечего. При этом воспоминании Олег невольно улыбнулся, его джинсы достались ему совершенно бесплатно, а он мечтал о них все школьные годы. Жаль, Светка и одноклассники не видят, как он теперь красуется. Нет, Москва, что ни говори, город возможностей.

Вдруг по залу, по бесконечной череде отделов словно прошёл электрический разряд. Олег подхватился, и вот уже невидимая воронка втянула его вместе с другими людьми и безошибочно приземлила в отделе женского белья. Давали чешские лифчики. Нимало не смущаясь, он занял очередь. Быстренько пообщался с женщинами, стоящими спереди и сзади, объясняя, что берёт для своей девушки, которая всю жизнь мечтала о таком. Даже бодро попросил совета, какой размер ему брать, трогательно изобразив собственными кулаками, сложенными в фигу, объём предметов, подлежащих упаковке. Женщины хихикали, но активно подсказывали. Главное было сделано – они его запомнили и прониклись. До кассы было человек пятьдесят, он успел к самому началу. А значит, у него есть с полчаса. Женщинам он сообщил, что ему надо в туалет – живот скрутило, но он скоро вернётся. Уж запомните его, пожалуйста. Конечно-конечно, отвечали ему со смехом, такого разве забудешь? Отпросившись, он быстро промчался в хвост очереди, которая постоянно прибывала, и там занял ещё одну, повторив трогательную историю. Когда вернулся, до кассы оставалось совсем чуть-чуть. Очутившись у окошка, быстро поведал кассирше, что ему надо купить лифчики девушке и маме и он не знает, кого выбрать, ведь дают только один в руки. Тронутая тётка выбила ему два чека. В результате до закрытия магазина он умудрился купить пять штук. А после закрытия продал каждый на десятку дороже, заработав, таким образом, пятьдесят рублей.

А у Ромки, между прочим, стипендия – сорок в месяц. И вкалывает он за неё с утра до вечера. Правда, он получил лимитную прописку и комнату в общаге. Олег пока ночует у него, подмазывая дядю Мишу известным способом, но вопрос надо решать. Домой он не готов возвращаться категорически, а значит, в Москву надо вгрызаться намертво. Ромка обещал поговорить насчёт него в отделе кадров. Придётся, конечно, тоже впахивать два дня через два по двенадцать часиков, зато, как он узнал от девчонок, есть шанс лет через пять-шесть отдельную комнату в коммуналке на Ленинском получить. А это уже джек-пот. Это постоянная прописка, и ты – москвич. Под ложечкой засосало. То ли от такой головокружительной перспективы, то ли потому, что не жрал весь день.

* * *

– Лайма, передай хлеб, – Люся очень устала на работе и была не в духе. Её всё раздражало. Особенно Лайма, которая молча передала хлеб, казалось, всем видом демонстрируя, что делает одолжение.

С тех пор как у Люси появился Ромка, а у Ирки Валерка, напряжение между соседками усилилось. Валерка чуть ли не ежедневно оставался у них ночевать. Он раздобыл где-то старую дверь без петель и положил её на кровать под матрас, чем увеличил ширину ложа, а заодно решил проблему еженощного скрипа, который так раздражал Лайму. Зато сузился и без того небольшой проход между кроватями, и это опять-таки вызывало недовольство Снежной Королевы, как за глаза окрестили латышку в общаге. Дело в том, что именно её кровать была напротив Иркиной. Засыпать под Валеркино сопение и просыпаться, лицезрея его зад на расстоянии вытянутой руки, удовольствие, конечно, ниже среднего. Тут Люся её понимала. А с другой стороны, что она хотела? Это общага, а не отдельная жилплощадь. Должна же у людей быть личная жизнь. Не устраивает – пусть возвращается в свой Тукумс. Никто не держит. Там пусть ждёт своего принца на белой «Волге». А будет права качать, они её быстро в бараний рог свернут. Ирка тоже активистка – профорг. По комсомольской линии пропесочат, по профсоюзной. Против их тандема вряд ли кто-то в общаге устоит. Даже комендантша Зина предпочитает с ними дружить.

Сама Люся частенько ночевала у Ромки. Он, правда, добрая душа, приютил Олега, что её очень раздражало. Надо же, иметь отдельную комнату – и так бездарно ею распорядиться! Она рисовала в мечтах, как переезжает к нему и обустраивает их хоть временное, но своё гнёздышко. Уж она сумеет навести уют! Ромка ей очень нравился. Иногда даже казалось, что это любовь. Такой он был чистый, свежий, неиспорченный. Как глянет синими глазищами, ресницы чуть дрожат, как крылья бабочки, – душа замирает, и внизу тепло разливается. Секс с ним приводил её в исступление. А уж она знала в этом деле толк. Девственности лишилась в четырнадцать и ни разу об этом не пожалела. У неё было много парней, очень много. Можно даже сказать, что мужчины были главной страстью её жизни. Своего первого она думала, что любит, но быстро выяснилось, что и другие ничего, и больше чувствами она не заморачивалась. Мужчины липли на неё, как пчёлы на мёд. Стоило лишь захотеть – и она получала любого. Сколько пар она разбила, сколько парней увела. Учитель математики в техникуме лишился из-за неё и семьи, и работы. А начальник местного РОВД уже здесь, в Москве, чуть партбилет на стол не положил. В итоге перевёлся в другой район с понижением и всё равно приползал к ней на коленях. Нет, она хорошо разбиралась в мужчинах, знала, где находится мужское сердце и мозг и умело дёргала за этот орган.

Ромка – другое дело. Она не хотела им манипулировать. Он её более чем устраивал. Как ни странно, она чувствовала себя в его присутствии спокойной и защищённой. Вроде мальчишка ещё, такой наивный временами, но чувствовалось в нём мощное мужское начало. Скажет негромко, как отрубит. И ведь оказывается прав по результату.

До встречи с ним она не представляла себя замужем. Как это можно? Похоронить себя с одним мужиком. Какой бы он ни был, а надоест очень скоро, начнут раздражать его носки, его привычки. Сколько раз у неё такое бывало. А сейчас ловила себя на мысли, как здорово было бы расписаться. Нет, просто так, по приколу. Понарошку. Им официально дали бы отдельную комнату. Вон, как Юлдашевым.

Он, конечно, не очень практичный, чересчур добрый. Не буду, говорит, старух обвешивать – западло это. Ну и ладно, она сама их жизнь упакует. У неё уже пять тысяч на сберкнижке, а она только три года работает. Опять же в очереди на комнату продвинется – семейным привилегия, если оба в торге работают. Он в армии отслужит, там в партию вступит, как Валерка. На гражданке торгашей не больно-то принимают, ненадёжный они народ. Глядишь, и по партийной линии двинется. Там обвешивать не надо, главное – головой и языком работать, а голова у него светлая, недаром в МГУ поступил.

Она так думала и сама понимала, что это несбыточные мечты. Какой загс? Ему семнадцать только стукнуло. Да и она – ненадёжное звено. Вызывало большие сомнения, что будет два года его из армии ждать. Это нереально. Там же зарастёт всё. Ну ладно, уж и помечтать нельзя.

– Что, Люся? О чём задумалась? Не ешь ничего. Я что, невкусно мясо потушила? – это Лайма, как всегда чётко выговаривая слова, вернула её к действительности.

– Нет, что ты, Лаймочка, очень вкусно! Устала просто. Полтора часа смену сдавала. Касса не сходилась. Пока не нашли тридцать рублей. Лариска выбила на другой отдел, а я не заметила. Может, ошиблась, а может, и специально. Она же Ивановне в рот смотрит. Не удивлюсь, если та до сих пор не успокоилась – всё в карман залезть хочет, – сказала и пожалела. Не стоит с Лаймой откровенничать. Хотя в чём-чём, а в трепливости та замечена не была. Распространять сплетни считала ниже своего достоинства.

– Люсь, а ты как верхушку снимаешь без кассира? У тебя же Лариска не в доле, – это Ирка, простая душа.

– Да очень просто. Через блатных покупателей. Я им колбаску хорошую оставляю, сырок. А они наличными мимо кассы расплачиваются, – снисходительно, как маленькой, растолковала подруге. Та хоть и работала дольше их всех, но была не очень сообразительной и часто удивляла своей неосведомлённостью о простейших вещах.

Девчонки сегодня ужинали одни. Ромка был на учёбе. А Валерка впервые вышел на новую работу – ночным сторожем в детский садик напротив. Работа непыльная, через ночь. И Лайма вздохнула свободнее. А то уж хотела комнату менять. Они тут устроили ей ночь в алмазах недавно.

* * *