А вот сам декан – профессор и заслуженный деятель науки РСФСР. Его перу принадлежат более двадцати книг, а его студенты стоят у руля советской экономики. Он прошёл всю войну, начиная с финской. Ордена с медалями надевает только на Девятое мая – тяжесть ужасная, весь костюм оттянули. Но он и сейчас верит, что не выжил бы тогда, в сороковом, не перенёс бы дикий мороз и белый ужас под скупым, но выверенным огнём финских кукушек, не донёс бы то, спасшее жизни многих однополчан, донесение, если бы не был чемпионом Ленинграда по лыжным гонкам. Ему очень импонирует этот смышлёный провинциальный мальчик с чистыми глазами, и он класть хотел с прибором на подготовленную секретарём выкладку с распределением мест исходя из неофициальных пожеланий высокопоставленных чиновников. У Николая Николаевича, который всю войну прошёл в пехоте и выжил, несмотря на свой высокий рост, совести больше, чем у тех чинуш, вместе взятых.

– А какой вид спорта? – пророкотал его тяжёлый бас, теперь уже обращаясь к мальчишке.

– Плавание и бокс.

– Что-то не похож ты на боксёра. Больно худенький да бледненький, – лукаво подначил декан.

Ромка растерялся и неожиданно для самого себя брякнул:

– Вот у меня нос два раза сломан, – указывая на кривой шнобель. Ему даже в голову не пришло достать лежащую в папке кандидатскую книжку.

– А-ха-ха-ха! – развеселился профессор. – За одного битого двух небитых дают.

Вслед за шефом заулыбались и члены комиссии.

– Ну, что думаете, Эльвира Георгиевна? – отсмеявшись и посерьёзнев, обратился декан к самой старшей и, видимо, самой авторитетной здесь после него женщине-профессору.

Она, величественная аристократка, похожая на Фаину Раневскую, всё это время внимательно смотрела на Романа, не улыбаясь, даже когда другие смеялись, но и без недовольства, как, например, сидящая сбоку от декана секретарь приёмной комиссии. По тому, как напрягся Шукленков, Ромка понял, что именно сейчас решается его участь.

– Ну что ж, Виктор Никитич, я думаю, нужно дать мальчику шанс. Очень не хотелось бы сломать обещающую судьбу на взлёте. Бокс и золотая медаль – довольно редкое сочетание. Не находите? – словно обращаясь ко всем в комнате, закончила она.

Тут взвилась до того молчавшая секретарь, в чьи функции входили чисто процедурные вопросы:

– Никак не можем! У него же московской прописки нет! И, Виктор Никитич… – она, привстав, наклонилась к уху шефа и что-то горячо зашептала.

Не дослушав, тот рявкнул:

– Здесь я решаю, кого брать, а не замминистра! А ты вот что – за два дня должен на работу устроиться с лимитной пропиской. Сумеешь? – так же быстро остыв, как и воспламенился, обратился он уже к Ромке.

– Конечно сумеет! – быстро ответил за него Шукленков и, снова схватив за руку, потащил прочь из комнаты так же стремительно, как до этого втащил в неё.

– Спасибо! – извернувшись уже в дверях, успел крикнуть Ромка, обращаясь как бы ко всем, но глазами встретившись с божественной женщиной. Оказалось, что её глаза умеют смеяться и быть очень тёплыми. А ещё они были совсем молодыми…

* * *

Прошёл лишь месяц – а кажется, что целая жизнь. И он уже не был так уверен, что ему всё по плечу и он горы свернёт. Учёба представляла собой совсем не то, что рисовалось в мечтах. Работа была нервной и изматывающей. О тренировках пока и речи не шло, а скоро первенство МГУ по боксу. Людмила начинала напрягать своей ненасытностью в постели, поговорить же с ней было решительно не о чем. Она ничего не читала и ничем не интересовалась, кроме сугубо бытовых и меркантильных вещей. Он очень скучал по дому. Не хватало материнского тепла. Домашнего уюта и своей крохотной, но такой родной комнатки, где он мог спрятаться от всех жизненных невзгод.

Хлюпало под ногами, и почти хлюпало в носу. Что с ним? Не он ли заставил уважать себя самую отъявленную шпану района? Не он ли видел себя в мечтах героем романов Джека Лондона и Вадима Кожевникова? Блестящим дипломатом и бойцом невидимого фронта одновременно. Но как может его сегодняшнее положение привести к этой цели? Да и реальна ли она? Он ни с кем не делился своими мечтами, кроме Женьки – единственного друга, но тот остался в Пензе и находится в похожем положении – не поступил в Ленинградскую военно-медицинскую академию, вернулся домой и устроился работать в морг. Бр-р-р. Чтобы себя испытать. Письма идут долго. Телефона у Женьки дома нет. Он пару раз звонил ему по межгороду на работу, и один раз его даже позвали, но много ли скажешь по телефону, сквозь треск и помехи на линии. А поделиться и услышать слова поддержки и совета хочется когда плохо, а не когда и сам знаешь, что делать.

Что-то он запутался. Может, и правы были одноклассники, что остались дома и поступили кто в политех, кто в пединститут, а большинство – в техникумы, в том числе и советской торговли. Помнится, он смеялся над таким мещанским, как ему казалось, выбором. А сейчас сам торгаш. И что, приблизился он к своей мечте? Да и в чём конкретно она заключается? Тогда всё было очевидно. Поступит в МИМО на специальность «международные экономические отношения». Закончит на отлично. Поедет на ответственную работу за границу, где будет твёрдо отстаивать экономические интересы первого в мире государства рабочих и крестьян. Перехитрит алчных буржуев, зарекомендует себя. Его заметят, он будет подниматься по карьерной лестнице и дорастёт наконец до самого верха. А вот тут-то и произойдёт самое главное. Наверху, найдя единомышленников и используя власть как рычаг, они подточат систему изнутри и свергнут наконец это престарелое Политбюро, предавшее идеалы революции, и исправят все ошибки – вернут стране подлинные «свободу, равенство и братство»! А на меньшее он не согласен!

Был не согласен. А сейчас? Все вокруг имеют конкретные планы в жизни и как-то претворяют их в меру сил и способностей, а он даже поделиться своими не может – засмеют. Реальность – то, что ему за воротник капает дождь, он хочет есть и спать. А жрать у него нечего. Значит, надо идти к Людмиле. Она, конечно, покормит, но и останется у него, как пить дать. А рано утром – на работу, и опять двенадцать часов однообразной рутины, действительно, за какие-то несерьёзные сорок рублей в месяц, на которые не то что прожить, пропитаться невозможно. А Олег чуть ли не каждый день по столько зарабатывает и имеет совершенно чёткую и реальную установку в жизни, которая вызывает восхищение у той же Людмилы, да у всех вокруг. И он постоянно зовёт его с собой, говорит, что в этом нет ничего сложного, он всё покажет и расскажет, и Ромка сможет точно так же зарабатывать в те выходные между сменами, которые сейчас он проводит в читалке, конспектируя труды классиков или ломая голову над дифференциалами, что никак не приближает его к мечте и вряд ли вообще пригодится в реальной жизни.

Сначала его потрясли рассказы Олега про то, чем он занимается. Ромка был бесконечно далёк от этой сферы человеческих отношений. Ему казалось, что деятельность Олега, очевидно, незаконна и постыдна, хотя он не мог объяснить, чем именно. Деньги вообще представлялись ему рудиментом капиталистической эпохи, которые должны постепенно исчезнуть, по мере продвижения по пути строительства общества развитого социализма. Да и Маркс об этом пишет со всей определённостью. Он назубок знал все функции денег! И в теоретическом споре неизменно клал Олега на лопатки. Но тот лишь посмеивался и продолжал гнуть свою линию, что на самом деле деньги в этом мире решают всё. Свои аргументы «против» Ромка додумывал, уже взбегая по лестнице на пятый этаж, с удивлением отметив, что у него появилась одышка. Да, он далеко не в лучшей своей спортивной форме.

* * *

Олег был дома. Он лежал на кровати в обуви, закинув ноги на металлическую спинку, и радостно приветствовал друга:

– Привет! Опять грыз гранит науки?

Ромка тоже был рад его видеть – всё-таки Олег был самым близким для него человеком в Москве. Хоть они и расходились во взглядах на жизнь, но при этом Олег был мягким и душевным товарищем, немного суетливым, но открытым и искренним. Несмотря на большую цепкость в жизни, он внутренне признавал негласное лидерство Романа в их тандеме. На самом деле это удивительное качество чувствовали все окружающие. Не только девчонки, но даже взрослые мясники на работе относились к Ромке с непонятным для них самих уважением. Будучи вдвое моложе, он как-то естественно устанавливал дистанцию в отношениях. Первоначальные попытки посылать его за водкой и другие проявления «дедовщины» наталкивались на вежливый, но твёрдый отказ, что не вызывало желания их повторять. При этом он выполнял всю, в том числе и грязную работу, которая обычно достаётся новичкам: убирался в подсобке, мыл «тупички» – большие тяжёлые топоры для разрубки туш и многочисленные ножи. Но делал это с неуловимым чувством собственного достоинства, как бы подчёркивая, что сам считает это необходимым и правильным, а не потому что его заставили.

– Привет! У нас есть что-нибудь пожрать?

– А чё, ты не хочешь к девчонкам сходить? Они там наготовили и сидят киряют. Я заглядывал, но они не позвали. Но тебя-то Людка накормит. Прикинь, рижский бальзам пьют. Пятнашку на чёрном рынке стоит!

– Слушай, не хочу. Она же потом «на хвоста сядет». А я спать хочу «как из ружья», и утром на работу. Она-то смену сдала.

– Во даёшь! Если бы мне Люсьен дала, я бы и про работу, и про всё на свете забыл! Такие сиськи!

– Выражайся поаккуратнее. Короче, хавчик есть?

Олег молча полез под кровать и достал банку болгарских консервов «Голубцы в томатном соусе».

– Хлеба нет. Хочешь, сгоняю в сорок шестую?

– Нет. Спасибо. Отлично! А ты сам-то ел?

– Я в ресторане «Спорт» поужинал. Как человек. И на такси домой приехал!

Это по-детски наивное хвастовство развеселило Романа:

– Человек! Ну да, куда уж нам, простым смертным, до тебя? Люди – только те, кто в ресторане рассиживает и на такси разъезжает. То есть буржуи. А ты читал «Повесть о настоящем человеке» Полевого?

– Конечно! Её же по литературе проходили. Только я не помню, про что там.

– Ну ты даёшь! Я её семь раз перечитывал! Это повесть об Алексее Мересьеве – лётчике, которого сбили над вражеской территорией, и он восемнадцать дней с отмороженными ногами до линии фронта полз. А потом без ног воевал на истребителе и сбил пять фашистских самолётов. Там, когда он сомневался, что научится летать на протезах, ему комиссар сказал: «Но ты же советский человек!»

Повисла тишина. Ромка ножом открыл консервную банку и ел оттуда, не разогревая, – лень было сгонять на кухню. Зря, конечно. Холодные голубцы были отвратительными на вкус, но голод утоляли. Олег молча смотрел в окно. Видно было, что его задели последние слова товарища. Наконец он повернулся:

– Ты не думай, что я не понимаю. Но тогда война была. У меня тоже оба деда воевали. А сейчас какой смысл подвиги совершать? Чего плохого в том, что я деньги зарабатываю? Я же не ворую. Мне все добровольно платят. Ещё и спасибо говорят. В магазинах же нет ничего. Кто в этом виноват, что люди на свои деньги ничего купить не могут? Они же со всей страны едут в Москву, чтобы купить продукты и шмотки. Но здесь тоже не на каждом углу всё лежит, места знать надо! Я кручусь целый день, чтобы найти, в очередях парюсь. Там знаешь нервотрёпка какая. Все орут, лезут. А я потом тихо, культурно людям продаю. С божеской наценкой. На рынке знаешь насколько дороже? Так что все довольны. Они экономят время и деньги, а я зарабатываю помаленьку. Своим трудом. И все вокруг, между прочим, считают, что это круто!

Он говорил, сам до конца не веря своим словам. Называлось это спекуляцией, и было в ней что-то гнилое, недостойное. А в уголовном кодексе имелась статья с аналогичным названием под номером сто пятьдесят четыре, и предусматривала она до двух лет лишения свободы. А в особо крупных размерах – до семи.

Ромка не спешил отвечать, он думал. Казалось, он приведёт сейчас массу аргументов, подкреплённых цитатами из классиков и примерами из жизни. Убедительно докажет Олегу его неправоту. Это же очевидно. Вот, например… Нет, не годится. Или… А это сплошная теория.

Олег по-своему истолковал Ромкино молчание:

– Да ты не думай, что для меня деньги важнее всего на свете. Просто не хочу, как мой батя, всю жизнь на вредном производстве вкалывать. Ему орден «Знак Почёта» вручили, а через полгода инвалидность оформили.

– Твоего отца люди уважают. Он честно живёт и работает.

– Уважение на хлеб не намажешь. И, честно работая, он ни хрена не заработал. На машину уже лет десять копит. А сосед слесарем в автосервис устроился по блату – и уже на новенькой «шестёрке» катается. Не на зарплату же купил. И все ему завидуют и уважают. И мой батя в том числе: дурак, говорит, я, что на металлургический пошёл, надо было в таксисты. Просто в жизни надо уметь крутиться, а большинство думает, что всё само в руки свалится… Ой, извини, это я не про тебя.

Ромка не обиделся. Была в словах Олега сермяжная правда. Она очень расходилась с тем, как его воспитывали мама и школа, с тем, что вдалбливалось на комсомольских собраниях и писалось в книгах. Но у него не находилось убедительных аргументов против. А те, что были, почему-то выглядели смешными и несерьёзными сейчас. Детскими – нашёл он подходящее слово. И мечта его тоже была детской. Недаром он не мог поделиться ею с Олегом, хотя и доверял ему. Он понял, что его останавливало, – не то, что Олег предаст его или заложит. Нет, он просто не поймёт и рассмеётся. Как не понимает сейчас его пафоса про честную жизнь. В последней попытке отстоять свою позицию, которая вообще-то была официальной в стране побеждающего социализма, Ромка заявил:

– Это частный случай, зато из стали, которую твой отец льёт, наша страна столько всего производит! В том числе и космические корабли, которые к звёздам полетят! И твой отец ещё гордиться будет, что это случится благодаря и его труду. А что твой слесарь со своими «жигулями» в жизни полезного сделал? Как он человечество вперёд двинул? Ведь не для того же мы рождены, чтобы вкусно есть и на машинах кататься?

Но у Олега и здесь ответ нашёлся:

– Рессоры для КамАЗов из этой стали делают, а не космические корабли. Которые ломаются через полгода, потому что смежники присадки вовремя не поставляют, а план гнать надо. Иначе вообще зарплаты не будет. А машины тоже ремонтировать надо. Каждый на своём месте нужен. Пусть космонавты к звёздам летают. У них, между прочим, знаешь какие зарплаты? И по «Волге» за полёт получают. Так что тоже не за просто так они прогресс двигают. И почему обязательно для всего человечества надо с голой жопой стараться?

Ромка не нашёлся что ответить. Ответ существовал. Но почему-то не шёл на ум именно сейчас, когда был так необходим.

– Ладно, давай спать.

* * *

Разделись, потушили свет. Олег вскоре задышал ровно – уснул. Ромка ворочался, хотя, казалось, донесёт голову до подушки и вырубится. Он мысленно продолжал спор с другом. В словах Олега многое было бесспорным – в стране действительно катастрофически не хватало предметов даже первой необходимости, не говоря уже об импортных товарах, которые были на порядок качественнее. И то, что окружающие, практически все, с кем приходилось общаться, разделяли взгляды Олега на жизнь, тоже было правдой.

О причинах и последствиях тотального дефицита он сейчас не хотел думать – это был лишь один из моментов, подтверждающих, что страна больна и ситуацию надо исправлять!

Вопросы вызывал второй факт. Почему люди в массе своей были столь двуличны? В официальной жизни говорили одно, дружно голосовали «за», а думали и жили иначе. Где же правда? В газетах или в жизни? Газеты, конечно, сильно приукрашивают окружающую действительность, но нельзя же сомневаться в главном – в том, что революция освободила трудящихся, принесла народу подлинную свободу, что социалистический строй самый передовой в мире. В том, что освобождённый пролетариат, будучи сам хозяином средств производства, очевидно эффективнее подневольных работников. Стоп! Или не очевидно? Почему же тогда продукты труда тех самых угнетённых масс настолько качественнее и востребованнее наших «свободно» произведённых? Можно, конечно, ответить, что «кто-то кое-где у нас порой», как в газетах частенько пишут. А может, это не исключения? Может, это системный сбой? А свобода? Почему эти вопросы поднимаются только между собой «на кухне», а не на комсомольском собрании? Чёрт! Голова кругом, и теперь не до сна.

Начнём сначала – мещанские настроения, пьянство и лицемерие окружающих. То, от чего он бежал из Пензы. Казалось, в Москве нравственность и идеалы будут на высоте. Недаром там и правительство, и Центральный комитет партии заседают. Да вообще все идеологические установки спускаются из Москвы. Уж там-то он найдёт единомышленников, для которых чистота принципов и заветы старых большевиков – не пустой звук. Но всё оказалось иначе. Надо, конечно, понимать, что он находится в специфическом окружении – в торговой среде. А это совсем не одно и то же, что пролетариат – передовой класс, как учит марксизм-ленинизм. Но на заводе, где они последние два года школы проходили производственную практику, всё было ещё хуже. Настоящий пролетариат пил. И пил крепко! И массово гнал откровенный брак. Они, школьники, работали гораздо лучше, хотя имели самую низкую квалификацию. Он тогда думал, что так только в Пензе, однако сейчас уже сильно в этом сомневается. Его посещение общаги Варшавской овощебазы было достаточно красноречивым.

Так на ком и на чём тогда держится весь социалистический строй? Учёные, интеллигенция? Партийцы? Куратор курса, когда узнал, что его студент работает в торговле, завалил заказами – кофе, индийский чай, сырокопчёная колбаса и дальше по списку. Спасибо, Людмила выручала. При этом куратор, который, на минуточку, был членом парткома факультета, прямо ему обещал содействие в переводе на дневное, а потом и на «зарубежку», убедительно объяснив, что спортивных успехов для этого явно недостаточно, а содействие Шукленкова – слабый козырь. «Тут знаешь сколько подписей потребуется? В том числе в ректорате. А характеристики? Моя, например, в первую очередь. Думаешь, декан бросится за тебя на амбразуру? И не мечтай, он тот ещё политик. Иначе не просидел бы в этом кресле столько лет. Один раз расчувствовался – помог, и хватит. Да ты не трусь, всё реально. На самом деле блатные тебе не конкуренты – они же на халяву все норовят проскочить. Но тут, сам понимаешь, продуктами не отделаешься. У тебя родители кем работают? А, только мама-инженер… Ну тогда сам давай! Обрастай связями в своей торговле. Мясник – профессия денежная. Главное, запомни – не боги горшки обжигают».

Меркантильность, зацикленность на материальных благах были очень свойственны всем, кто окружал его в Москве. Не исключением являлись и коммунисты, и руководители. А дома что, не так? Отношения «ты мне – я тебе» пронизали всё общество. Просто он в силу возраста и положения школьника многое не замечал. Сейчас же видит это другими глазами. Вон Букин был самым тупым в классе. В аттестате одни тройки. Однако в пединститут поступил – оказывается, у него мать в гороно работает. Какой из него учитель получится? А Хмурый с Бильманом кого-то на гоп-стоп взяли. И Бильман на семь лет уехал. А Хмурый два условно получил: папа – майор милиции. Смешно, да? Совсем не смешно. Бильмана жалко. Дурак, конечно, всю жизнь загубил – семь лет на одной ноге не отстоишь. А талантливый парень был. В плане спорта. Когда-то они вместе занимались боксом, даже в одной паре стояли. И Бильман поначалу частенько ему навешивал. Но потом связался с гоп-компанией. Спорт бросил. Выпивать начал. А по пьяни – дурак-дураком. И всё равно Ромка уверен, что не он был инициатором грабежа, и уж точно нож был не у него – у Бильмана колотушка размером с пивную кружку, зачем ему нож?