Я не сразу понял, что со мной что-то не так (кроме того, что я попал служить в такую жопу).
Трудно заметить что тело разваливается, когда почти не спишь и постоянно подвергаешься нападениям.
За последние дни я привык к боли настолько, что почти не замечаю её, привыкнув дышать ей, как кислородом.
Пока в моём теле разрастались разрушительные процессы, испытание проблемами мимикрировало в пытку одиночеством.
Следующей ночью меня будит мл сержант Кр. – алкоголик из деревни, тощий и озлобленный.
Сжимаюсь, готовлюсь защищаться, но меня никто не бьёт.
В кубрике что-то происходит.
Мл. сержант Кр. отходит, улыбаясь как пятиклассник, которому показали сиськи.
Спрыгиваю со шконки. Нога отдает болью, но на адреналине и по привычке не обращаю внимания.
На «взлётке» кубаря, между шконками вижу несколько десятков ребят своего призыва. Они лежат в упоре лежа. Некоторые лицом в пол, другие, глядя на меня. У нескольких парней свеже-разбитые лица и вид весьма заёбанный.
Вокруг этой «человеческой многоножки» вальяжно расхаживают южане и пидоры из старшего призыва.
-Ну что, солдат? Гляди, что ты натворил…-бубнит Отец.
-Посмотрите на него. – как греческий оратор заявляет мл. сержант Г.
–N-ов считает себя лучше вас. Пока вы летаете тут, делаете все, что от вас требуют, он вас ни во что не ставит, считая, что вы достойны этой работы, а он нет. Продолжайте отжиматься, не отвлекайтесь.
Ёбла страдальцев поворачиваются ко мне, и я вижу десятки глаз, желающих мне смерти.
-Встать!
Парни встают. Мл. сержант Кр, как обычно обходит весь ряд и каждому подряд бьёт лбом в нос. Он это любит делать по пьяни. Раздаются охи, всхлипы, брызгает кровь.
-Что скажешь, N-ов? – лениво спрашивает Отец.
Пожимаю плечами.
-Я тут ни при чём.
-Ещё как при чём. Если ты вошёл в роль того, кто ставит себя выше других, то должен соответствовать своей позиции. – влезает мл. сержант Г.
–Но ты можешь все исправить.
Мне тяжело.
Никто из лежащих на полу не были моими друзьями, но человек – существо социальное и врать, что мне легко, хоть даже «друзья по несчастью» меня ненавидят, не просто.
Выдыхаю.
-Если бы я сейчас один отжимался и получал пизды, они бы все мирно спали. Так почему мне надо переживать за них?
С этими словами я резко разворачиваюсь и под мат и угрозы, летящие мне в спину возвращаюсь в свою шконку.
Засыпаю я под стоны, охи, и вздохи и даже плачь.
Просыпаюсь от вопля о подъёме.
Спрыгиваю, ногу пронзает боль, и я втыкаюсь лицом в шконку соседа.
Точилкин – владелец кровати смотрит на меня пустыми глазами, зажавшими распухший от удара нос и продолжает одеваться.
Все вокруг заёбаны: кто-то качем и побоями, кто-то пьянкой и недосыпом.
Некоторые из ребят моего призыва смотрят на меня с ненавистью.
-Блять, чё голова так болит. – мычит мл. сержант Кр. и потирает шишку на лобешнике.
Я заметно сильнее хромаю, чем вчера.
Чуть позже, зайдя в кубарь, вижу сцену: собрались почти все местные обитатели. В центре внимания Отец и Джамбеков
-У Тихонова кто-то спиздил телефон. Мы не потерпим крысу в нашем коллективе.
Улыбаюсь формулировке «нашем коллективе».
Звериный взгляд Отца втыкается в меня, в аккурат во время улыбки.
-N-ова ещё не проверяли. Ходит, как дура деревенская лыбится.
Джамбеков что-то гавкнул и двое чурок ринулись к моей тумбе.
-Шакаль сьюка, э! – раздается крик и у одного из них вижу в руке мобилу.
-Так ты, N-ов, у нас крыса.
Я нервно улыбаюсь.
-Ну здесь же все всё понимают…
-Здесь все понимают, что ты давно на всех болт положил, а теперь ещё и воруешь. Таких как ты ебать надо и в параше гноить. – чеканит Отец.
Тихонов стоит рядом, опустив ебальник в пол. Стыдливо принимает телефон у южан, что шмонали мою тумбу.
-Карочэ! С этаго дня N-ов, крыса! Кто с нимэ будэт дружыт, общацца, тот сам станэт крысой. А кто активно буит ему пэздулей дават, тот лучше жит буит! Выбор за вами!-высрал Джамбеков и глянул на меня.
Молчу, выхожу из кубрика.
Все понимали, что это подстава, но ослушаться никто не мог, дабы не попасть под пресс.
Хотя были и те, кто активно выслуживался.
-Ну что, крысёныш, как ты? Жду не дождусь, когда уже в жопу выебут! – прогнусавил мне в ухо Бирюков как-то в строю, когда мы шли со столовой.
Он нашего призыва и русский. Приехав в часть, сразу начал клянчить у богатых родителей бабки и славно осыпал весь старший призыв и «интернационал» бабками, за что получил условную лояльность.
-Странные у тебя желания, Бирюков. Но если хочешь, то попроси кого-нибудь, может тебя-то выебут. – тускло отвечаю, думая о стопе, которая никак не проходит, безуспешно пытаясь «поймать ногу» впереди идущего.
-Я про тебя, пидор!
-Я тебя тоже не выебу, извини.
-Ты ахуел, крыса! Щас придем, мы с тобой поговорим.
Дошли. Строй разъебался, Бирюков подходит ко мне.
-Ты же приговорен уже, знаешь ведь?
-Это ты приговорен. Когда-нибудь они уедут и мы вернемся с тобой к этому разговору и от меня ты не откупишься никакими бабками, что за твою жирную жопу надоила твоя мама.
-Ах ты мою маму трогаешь!!!-визжит Бирюков и идёт на сближение, но не бьёт.
Я не дёргаюсь, лишь устало на него смотрю.
-Твою маму когда-то трогал твой папа и именно поэтому ты сейчас стоишь передо мной и ведёшь себя так…-ухожу в роту, не слушая дальше его дебильный монолог.
Шли дни.
Те, кто хотели получить лояльность со стороны южных и старшего призыва, начали активно при них пытаться меня щемить.
Сеня – быдловатый чел, моего призыва, активно используя феню, вечно при Джамбекове, начинал пиздеть о том, что в его кругах на гражданке с такими как я делали.
Сорокин, явно, пытаясь услужить «власти», прилюдно пнул мне как-то под зад и что-то сказал про крысу. Вкладываюсь как могу и ебашу ему в голову двойку.
Удар левой залетает в зубы (шрам на пальце от этого удара останется на всю жизнь у меня). Чувствую хруст. Сорока падает на «взлётку» и с ревом выплевывает кровь с зубами.
Пинаю его, но тут же падаю рядом. Нога взорвалась от боли.
На меня не нападают, никто впрягаться за «подлизу» не считает нужным. Лишь Алиев, ставший свидетелем этого, странно на меня посмотрел и пошел дальше по коридору.
Подходит мл. сержант Г.
-Ты должен денег нам за украденный телефон.
-Мы оба знаем, что я его не крал, к тому же телефон не твой, а Тихонова.
-Да, но свой поступок ты должен искупить перед всеми и должен нам денег. С тебя солдат, тысячу. Каждую неделю. Очень жаль, что ты так низко пал.
-Боюсь, придётся вам обращаться к судебным приставам.
Мл. сержант Г вспыхивает, что я вижу первый раз:
-Ты чё ахуел? Ты совсем ебанутый?! Тебе пиздец, выродок. Все! Заебал ты нас. Мы тебя узкоглазым продаём или чёрным. За бутылку водки. Сегодня же! Готовь жопу, выродок!!! Я тебе давал миллион шансов, чтобы до этого не дошло!!!
Он уходит куда-то, а я просто сажусь на пол.
По спине бегут мурашки от ужаса.
Тем временем мне становилось все тяжелее, а вскоре нога перестала влезать в берцы.
Я всё легче зашнуровывал ботинок, пока не дошло до того, что я начал шнурки просовывать не в каждый ряд, а через.
Ходить нормально больше не получалось.
В день разговора с мл. сержантом Г, буквально чуть позже мы идём в столовую.
Я шагаю не в ногу, т.к. не могу.
На строй орёт лейтенант, который по пьяни не может понять, с кого начинается косяк.
Сзади кто-то пинает меня по стопам, я охаю и падаю, тыкаясь еблом в чью-то спину.
-Стоять, суки! – орёт летёха, который явно давно не дрочил.
Он идёт ко мне.
-Ты что боец, тихий час поймал? Встань!
-Не могу, у меня нога…
-А у меня хер не стоит, потому что вместо баб я ваши уродливые орочьи ёбла вижу!
Я уже не думаю о ноге. Меня продали. Мне ночью пиздец…
-Ну, тварищ лейтенант, у кого-то же здесь встает на мужиков,-смотрю на одного узкоглазого, стоящего рядом. -Так и вы попробуйте…
Мимо проходят роты на обед и все глазеют, как лейтенант меня пинает. Бьёт слабо и неумело, пару раз чуть сам не ёбнулся.
-Лейтенант нахуй! – раздаётся грозный голос рядом.
Летёха застывает.
Это майор Р. с нашей роты.
Не пьющий, не бьющий срочников, майор, который, заступая дежурным нам в роту, каждый час заходит ночью в кубрик, чтобы проверить-не избивают ли молодых ребят.
-Лейтенант, ты в каком виде? – смотрит он жестко на офицера.
-Тварищ, майор, рядовой хамит, нарушает дисц…
-Я спрашиваю, в каком, ты виде, лейтенант?-громче повторил майор Р. -Ты-русский офицер и должен подавать пример солдатам. Ты пьяный, не уравновешенный, злой и слабый. Что бы он не сделал, это твоё упущение, что нет дисциплины. А нет её, потому что такого офицера как ты никто слушать не будет.
-Я.. эм… винов…
-Вставай, сынок.-говорит майор мне.
-Не могу, товарищ майор. Нога…
-Что с ногой? Покажи.
Снимаю берцы, показываю красную сухую стопу, опухшую настолько, что мизинец и безымянный почти исчезли.
-Ведите его обратно, вызывайте санчасть. Лейтенант, из-за вас, мальчишка мог лишиться ноги. Обратно в роту его и в санчасть, быстро!
Хороший он мужик был. Не раз впрягался за молодых и русских. Всегда трезвый. Настоящий офицер. Потом, через полгода его перевели в другую часть.
Стою возле тумбочки дневального, прислонившись к стене.
Жду типа из санчасти полка.
-Лишь бы не в санчасть, а в госпиталь. – говорит Чепчик, что заступил дневальным.
-А чё?
-Там хуже, чем здесь. Три палаты по десять коек, семь из которых заняты «китайцами» и «кабардой». Кто из младшего призыва из русских попадает туда, попадают в рабство. Порой и сексуальное. Там двух пацанов со второй роты выебли, суки. Они же так Смирнова и довели, что-то с ним сделали, что он по «восьмёрке» съехал.
Меня как током ударило. Я совсем забыл о Смирнове. Он же тоже тогда махался со мной…
-Смирнов? Съехал? Через дурку?
-А ты, блять, не знал? Он после того махача был так урыт ночью, что попал в санчасть, там с ним что-то сделали, что его оттуда через дурку и повезли комиссоваться. Короче, молись, чтобы не в санчасть. В нашем госпитале тоже чертей полно, но там хотя бы дежурные офицеры есть… И медсёстры. А в санчасть лучше не ложиться.
Дверь открывается, заходит Рыжий-заведующий санчасти, – тряпка, молодой контрактник, который по первому требованию даёт отпуска в санчасть всем нерусям, кто потребует.
-Что у тебя? Показывай.
Снимаю ботинок.
Рыжий осматривает недолго.
-Рожа.-ставит диагноз он.
-А?
-Инфекция в ноге, собирайся.
Хромаю за Рыжим и думаю о Смирнове.
Пока я переживал только о себе, его ломали, как и меня.
А я даже не знал. Он для меня был символом силы. Я считал его сильнее, смелее себя и когда такие люди сдаются, ты почему-то сам перестаёшь в себя верить, и что победа вообще возможна…
Но мысли о Смирнове постепенно вытиснились другой проблемой.
Я шёл за Рыжим, и думал, куда попаду, в санчасть или госпиталь…
О проекте
О подписке