II

Насколько я помню из курса «Новейшей истории Агломераций Земли», родительские городки начали появляться в городах примерно сто лет назад. Если я ничего не путаю, это был последний пункт долгосрочной государственной программы «Безопасный Мир». После катастрофы, когда население земли за считанные дни сократилось почти на две трети, единственной настоящей ценностью стала человеческая жизнь. Идея растить детей только в специально отведенных зонах лишь в начале казалась утопией. У профессиональных родителей не было выбора, вместе с хорошим окладом и другими социальными гарантиями им также выдавалось подходящее по метражу государственное жилье в детском городке. Но у обычных семей с детьми выбор оставался всегда. Другое дело, что все детские учреждения – сады, школы, дома творчества юных – навсегда и с концами переехало в детские городки на окраинах. Ну и налог – в городе нужно было платить налог на содержание детей, и он был (и есть) довольно большой. Теперь семьи с детьми, живущие в городе, встречаются очень редко – здесь нет никакой подходящей инфраструктуры для маленьких жителей. Конечно, детишки целыми караванами автобусов выезжают в музеи, театры, кинотеатры и аквапарки, но каждый вечер они возвращаются в свои мини-города, где безопасно и удобно, и где каждый на виду. Как показала практика, именно родители раньше других замечают, когда что-то идет не так, когда в какой-то отдельной семье детей обижают или обращаются с ними ненадлежащим образом. В итоге от такого тесного «сожительства» и взаимодействия выигрывают все, и случаи жестокого обращения с детьми почти не происходят.

Хотя успех реформы больше всего обязан самописцам, маленьким передатчикам, которые имплантируются малышам в мочку уха в течение первого часа после рождения. Маленький беспристрастный стукач настроен фиксировать звуки и нехарактерное резкое перемещение в пространстве, однако в любой момент может начать транслировать видео, стоит только автоматике, отслеживающей сигнал заподозрить неладное. Новоиспеченные родители получают вызов в ГУРП уже спустя час после нарушения «Регламента Обращения с Несовершеннолетними и Малолетними Людьми». В десять лет имплантат изымается, считается что именно с этого возраста дети имеют право на частную жизнь, а также становятся способны сами заметить, что родители превышают свои полномочия и самостоятельно сообщить в ГУРП.

Мама говорит, что со мной всегда было очень сложно. В младенчестве ей приходилось регулярно отчитываться за мой постоянный ор, позже – за свой. Сотрудники «Корпуса Б» приезжали к нам домой минимум раз в неделю, просто, чтобы убедиться, что со мной все в порядке. Как только мне стукнуло пять, они перестали ездить, видимо, поверили, что от моей матери не стоит ожидать не адекватного или агрессивного поведения, но раз в месяц нам все равно нужно было приходить на медосмотр. В первую очередь государство пытается отследить насилие в семьях и педофилию, но хорошим матерям и отцам тоже достается за крики и шлепки. «Неизбежное побочное зло добра», как шутим мы в КА и вообще в ГУРП.

Мама как-то сказала, что если бы она родила меня раньше лет на сто, то регулярно «задавала бы перцу». Мама никогда не станет современной, сколько не пройди реинкарнаций, если она до сих пор верит, что физическое насилие может быть гарантом хорошего поведения и вообще добра. Физическое насилие – это гарант только применительно к тем, кто выбрал его сам. «У человечества нет временных и кадровых ресурсов учить добру тех, кто сознательно от него отказался». Это моя любимая строка из «Билля о равных правах». Хотя временами мне жаль всех тех, кто попадает в чавкающую пасть государственной машины исполнения наказаний, ведь если мы до сих пор не приняли закон о полной ликвидации носителей двух типов хромосом, значит мы сами подставляем их под удар, разве нет?

Марта живет в красивом голубом домике на самом берегу большого искусственного пруда. Жила. Живописное место, готовая визуальная цитата для брошюры про идеальный жилой район респектабельных толстосумов и семей с детьми. Вокруг аккуратные разноцветные таунхаусы, детские площадки, ухоженные газончики и насыпные дорожки. Каждый городок огорожен, попасть сюда без приглашения и без допуска невозможно. Я все время думаю об этом, как преступнику удалось обмануть систему, которую невозможно обмануть? Или он как-то выманил ребенка за пределы городка и схватил там? Я считаю до десяти, на всякий случай принимаю дополнительную таблетку и нажимаю на кнопку звонка. Рано или поздно с Наташей все равно придется разговаривать. И с Мартиным отцом, возможно, тоже.

Узнав кто я, Наташа приглашает меня пройти в гостиную. Она идет впереди по коридору, держась рукой за стену, я иду вслед и малодушно радуюсь, что это не мне пришлось звонить и сообщать ей о смерти дочери, приглашать ее на опознание изуродованного тела, стоять рядом и молчать, пропитываясь насквозь и навсегда чудовищным, парализующим, вязким горем, от которого горчит на языке и першит в горле, загораясь все пожирающим гневом бессилия. В квартире бардак, на полу то тут то там валяются какие-то предметы одежды и другие вещи. Наверное, во всех многодетных семьях так. А может быть просто сейчас не до этого? Почему я об этом думаю? Словно сознание хватается за какие-то незначительные детали, чтобы отвлечься от…

– Мы забрали Марту когда ей было всего 2 месяца. Мне было сорок два на тот момент, мужу тридцать пять. – Наташа смотрит в пол, глаза у нее распухшие, красные, но она не плачет, только сжимает и разжимает ладони все время. – Мы решили, что это будет наша последняя малышка. Такая чудесная, милая кроха. Улыбчивая. Никогда не пойму людей, которые не хотят растить собственных детей. Конечно сложно, нужно постоянно проходить аккредитацию, сдавать экзамены, наблюдаться у психолога. Но это того стоит. Смотреть, как они растут и быть рядом – это самое увлекательное путешествие на земле и единственное по-настоящему долгое. У вас есть дети?

– Нет. Пока еще нет.

– Да. Вам ведь, наверное, еще нет тридцати. Значит вы не знаете, как это больно. – Она начинает рыдать. – Почему? Почему? Как такое возможно в наше время? Марта, девочка моя, Мартышка…

Мне хочется как-то ее поддержать, но я не знаю, что надо говорить в таких случаях. И что надо делать. Если я собираюсь задержаться на месте детектива, нужно заново прослушать курс «Первая помощь и взаимодействие с родными потерпевших и погибших». Она трясется от беззвучных рыданий, плечи ходят ходуном, я протягиваю руку через стол, и слегка касаюсь ее ладони.

– Мы найдем его. Мы его обязательное найдем, я вам обещаю. – Я знаю, обещать этого нельзя. Но не обещать нельзя тем более.

Она отнимает лицо от ладоней, мокрое от слез и почти беззвучно шепчет: – Конечно. Конечно. Я уверена. Нельзя допустить, чтобы пострадал кто-то еще.

Мы проходим в комнату Марты.

– Я ничего не трогала. Я подумала вам захочется посмотреть, как она все оставила, может быть вы сможете найти что-то важное.

– Абсолютно правильно. – Я улыбаюсь, кивая. – вы уже нам очень помогли.

Комната девочки похожа на обычную комнату ребенка тринадцати лет. Ничего, что могло бы показаться странным или не подходящим. Элементы html кодов на листке, приколотом к стене, теперь это обязательная программа, каждый ребенок еще в школе самостоятельно кодирует свою виртуальную карточку. Рядом лист с расписанием спортивных секций. Судя по всему, Марта ходила в бассейн, на теннис и на рукопашный бой. Единоборства вообще обязательны для всех людей женского пола начиная с семи лет, но родители и сам подросток вправе выбрать какой именно вид борьбы будет изучать ребенок.

Ничего, что может пролить свет на ситуацию в комнате я не нахожу, никакой малюсенькой зацепочки, записки. Мы не нашли смартфон ребенка, но IT-отдел уже изучает ее страницы в сетях в поисках чего-нибудь подозрительного: фотографий, переписки, чего угодно. В шкафу и на столе порядок, Марта, судя по всему, была очень организованным ребенком. Я смотрю на ее фотографии в рамке, пытаясь понять, что могло так ее заинтересовать, чтобы она пошла куда-то с незнакомым взрослым мужского пола, зная, что это запрещено законом. Вот она с теннисной ракеткой, в широких белых шортиках и кремовых гольфах, волосы аккуратно убраны в пучок. Вот она вместе с семьей на фоне гор; черт возьми сколько же всего детей в этой семье? Вот она улыбается в камеру, белозубая, белокурая, свежая юная девочка с серыми глазами. Я вспоминаю, как выглядело ее щуплое светлокожее тельце на берегу Меларена и руки у меня начинают сжиматься в кулаки, точно также как у Наташи пять минут назад.

***

Рядом с кабинетом детективов, где теперь находится и мой рабочий стол – толстая карбоновая дверь с табличкой «Кабинет профилактической работы». Здесь допрашивают подозреваемых, хотя современный допрос больше похож на отчитывание провинившихся старшеклассников. Теперь достаточно нескольких анализов, чтоб картина репродуктивного нарушения стала ясна, как день. Если в крови подозреваемого находят не допустимое соотношение гормонов, а в яичниках находят жизнеспособных живчиков – можно считать, что приговор неизбежен. Несоблюдение Кодекса Репродуктивного Поведения грозит штрафом как минимум. В академии нас не учат эндокринологии как системе знаний, но дают базовые понятия, а нормативы мы вынуждены учить наизусть, ведь прежде, чем проводить операцию, солдат КА всегда берет анализ крови, и обязан немедленно прекратить экзекуцию, если кровь окажется нормальной.

Сегодня карбоновая дверь, вопреки обыкновению, открыта: андроид-конвоир стоит в проеме с нейробоем в руке. И я просто не могу не заглянуть внутрь, для меня все так ново и интересно. Конвоиры всегда выглядят не работающими, словно заснули стоя, основная батарея отключается полностью всякий раз, когда робот не двигается, работает только маленький аккумулятор в голове. Хофф как-то рассказывал, что в Комитете по Этике сочли, что робот-конвоир не должен быть чересчур «человечным». Ему не обязательно имитировать человеческий взгляд, моргать, и вообще делать вид, что он участвует в происходящем. Достаточно, чтобы он был быстрый, быстрей, чем любой человек. Поэтому конвоиры всегда экономят энергию – если вдруг что-то пойдет не так и начнется долгая погоня, энергии должно хватить на все. У конвоиров нет внутреннего генератора, потому что им положено быть легкими, чтобы без проблем поднимать свой вес на любую высоту, не всегда доступную тяжелым смертным.

Наиль сидит спиной к двери и ко мне, положив на стол свои огромные ручищи. На стуле напротив, сложив руки на колени, – парень лет двадцати пяти. Высокий спортивный брюнет. На макушке уже вылезают волосы, еще пара лет и просвечивающая начинающаяся лысина засияет во всей своей ослепительной красоте. Волосы торчат из-под воротника и манжетов рубашки. Такие парни чаще других попадают к нам. Вместо того, чтобы сделать коррекцию или ответственно подойти к заместительной гормональной терапии, зная, что находятся в группе риска, они пытаются обмануть систему, а в итоге обманывают себя.

–… и эта девушка, представь себе, она была такая же, как ты. Красивая, молодая, талантливая. Просто не с тем парнем познакомилась. А когда ее не стало, борцы за равные права, возможности, и гендерно нейтральное⁶ воспитание в очередной раз ожидали какой-то значимой реакции. Новых законов, защищающих людей женского пола, новых обязательных образовательных программ по самообороне для детей и людей женского пола. Но ничего, как обычно, не произошло. Журналисты написали тексты, операторы сняли сюжеты, и уже спустя полгода мир забыл об этом, словно ничего не произошло. Понимаешь?

– Я никого не убивал – мужчина шмыгает носом, не поднимая глаз.

– Еще бы ты убивал! Конечно же, нет. Если бы убил, мы бы здесь не разговаривали. Ты просто подрочил свой смердящий, скользкий отросток о тело другого человека. Всего делов-то, да? Подумаешь, ерунда какая. Так ты рассуждаешь? – Наиль говорит спокойно, наверное, привык не вовлекаться эмоционально за годы работы. – Но ты же знал, что нельзя так делать, правда? Ты знал, что девушка может забеременеть, ты ведь, помимо всего прочего, не пьешь и эти таблетки тоже. Ты знал, какие могут быть последствия у этого поступка, кроме физической и психологической травмы, знал, что репродуктивное поведение каждого человека – это в первую очередь личная ответственность самого человека. – Наиль встает из-за стола, и продолжает, облокотившись на столешницу во весь свой богатырский рост нависая над насильником. – Мы проделали огромный путь, чтобы оказаться в мире, где человеку нельзя вести себя как животное. Чтобы жить в этом мире осознанного со-соседства, без насилия и принуждения. Мы сознательно пришли туда, где мы сейчас находимся. Поэтому, когда какая-то мразь вроде тебя сидит здесь и просит простить ему первый раз, в ответ эта мразь получает курс терапии на тренажере ВРВВ и короткий справочник для домашнего чтения – «Женщины и дети, погибшие от рук маньяков. Алфавитный указатель». Держи справочник. Посиди в камере и почитай. Завтра в 10 утра у тебя шестичасовой курс принудительной имитации, дружок. Так что можешь начинать готовиться.

Я не знаю подробностей, но мне кажется, что шесть часов это очень много. С другой стороны, Наилю, конечно, видней. Андроид-конвоир выводит осужденного из кабинета, я отвожу взгляд от его просящих глаз и трясущихся рук. Если имитация не поможет, и он решится удовлетворить свою похоть насильно еще раз, им займутся мои бывшие коллеги из Корпуса «А». «Чик-чик и готово, теперь всегда на полшестого» – любимая шутка КАшников. Это не больно. Но это будет уже не исправить: можно сделать пластику тестикул, чтобы половой орган смотрелся органично, но нельзя свести химическую татутировку с кисти правой руки, и это всегда билет в один конец. Каждый второй «меченый» в итоге оказывается в колонии, где люди более снисходительны к эрпешникам в силу воспитания. Часть из них спустя пару лет после односторонней орхиэктомии добровольно проходит повторную, так как найти партнера становится затруднительно, ни один человек не станет связывать себя отношениями с «меченым», даже в колонии к такому «партнерству» готов не каждый. Статистика показывает, что только половина прошедших тренажер ВРВВ больше не становится на путь насилия, но этой половины пока достаточно, чтобы партия «Несогласных» не могла протащить в конгрессе закон об отмене имитации вообще. С другой стороны, процент тех, кто боится имитатора так сильно, что, попав в распределитель сразу же пишет прошение о замене наказания на орхиэктомию тоже высок, их как минимум треть из всех случаев. По крайней мере сейчас у них есть право выбора.

– Привет, Ким. Как успехи у тебя?

– Привет, Наиль. Пока ничего нового.

– Не беда, все тайное становится явным рано или поздно. Попробуй обратиться в отдел кибербезопасности. Посмотрите, что в соцсетях и в смсках.

– Да, как раз сейчас собираюсь к ним зайти.

– Ну вот и правильно. Уверен, они что-нибудь откопают.

– Слушай Наиль. А у нас нет никакого справочника по старинным маньякам? Думаю, может быть посмотреть для общей картины.

– Нет, Ким, они запрещены законом 211. Никакой популяризации и романтизации преступности, никакой «памяти в вечности», никаких имен и прозвищ.

– Ну хоть какую-то справочную информацию ведь я могу поискать? Мне же для дела.

– Конечно. Есть внутренняя закрытая база данных ГУРП, там каждая такая тварь указана под номером. Нужно писать официальный запрос на доступ для работы.

– Ясно, спасибо. А о ком ты только что рассказывал этому парню?

– В каком смысле «о ком»?

– Ну ты сказал, «эта девушка, молодая, красивая, как ты».

– Ааа. Это… ну, ни о ком конкретно или о ком угодно, как посмотреть. «Собирательный образ», как говорится. Их же сотни. Тысячи. Десятки тысяч. Ты разве не помнишь? Рене Хартевельт, Лариса Ткаченко, Данна Лориа, Мэри Джейн Келли, Карен Спаркс, Сьюзан Кертис, Лена Закотнова…⁷

– Ничего себе у тебя память! Я почти ничего не помню из курса про серийных убийц.

– Ну, наверное, ты хорошо помнишь что-то другое.

– Слушай, Наиль… Можно мне посмотреть на исполнение наказания завтра? Ведь мне, скорей всего, когда-то тоже придется.

– Не придется, если не захочешь. По крайней мере в первый год. Тем не менее, я думаю не можно, а нужно. – он улыбается, поднимая вверх указательный палец. – Заодно проведем первичный инструктаж. Приходи завтра к десяти утра на седьмой этаж в сектор Б, Зал Исполнения Наказаний № 17. Пойдем, я выпишу тебе одноразовый пропуск на сутки. И, Ким, если ты чувствительно относишься к таким вещам – лучше не завтракай.

***

В этой части здания нет окон. В смысле, окна есть, пожарную безопасность никто не отменял, но они совсем не пропускают свет. Все этажи Блока Исполнения Наказаний, с четвертого по восьмой, наглухо зашиты светонепроницаемыми панелями, наружная сторона которых – плазменные экраны для видеороликов, объявлений и бегущих строк ГУРП.