Шаг за шагом, квадрат за квадратом, мы прочесываем примерно квадратный километр, собирая редкий мусор, снимая и замеряя отпечатки следов на грязи. Теперь пора вдохнуть поглубже – робот выходит под свет прожектора. Сначала мне сложно сосредоточиться и понять, что именно показывает камера. Когда глаза осознают изображение, хочется плакать и кричать одновременно. Я закрываю глаза, зажмуриваю их сильно-сильно чтобы не прослезиться, а в голове раздается голос Хоффа: «Если бы не наше сраное «гуманное» начальство, с насильниками я бы поступал очень просто – отрезанные семенники вставлял бы в глазницы вместо глаз, и безо всякого наркоза. Раз они, так или иначе, смотрят на мир яйцами, так почему бы не помочь им в этом, а? Если тварь видит мир и окружающих людей только как полигон для удовлетворения своих половых прихотей – так, пожалуйста! Вуаля, как говорится, инджой⁵! Теперь можно смотреть на мир собственными яйцами, минуя посредников. Почему мы не можем этого делать, а? Почему мы должны жить с этими тварями бок о бок?»

С тех пор, как мы сравнялись по званию, я отдаю себе отчет в том, что считаю Хоффа грубым, недалеким и невежливым человеком, не от обиды или зависти, а потому что он такой. Но впервые в жизни мне пришло в голову, что в его словах есть какая-то первобытная правда и боль вечного человеческого бессилия перед злом. Бессилия, которое очень выматывает.

***

Мне пришлось провести в офисе почти восемь часов, чтобы оформиться – заполнить карточки личного дела, напечатать обновленную автобиографию, сфотографироваться, побеседовать с руководительницей отдела расследований. Формальности, всегда необходимые в подобных делах. Теперь у меня на руках были все обязательные допуски, справки и ордера, можно было приступать к расследованию сию же секунду. Но лучше все-таки завтра с утра – прямо сейчас чудовищно хотелось есть, пить и отдохнуть.

Еще накануне вечером в голове продолжала крутиться мысль – как, где и с кем праздновать получение десятого раздряда, а теперь предстояло придумать, как отметить куда более серьезное повышение. Что-то мне подсказывает что Хофф, когда узнает, обязательно скажет, что нужно закатить две вечеринки подряд. В любом случае все это лучше отложить до того момента, когда мы поймаем чудовище – праздновать сейчас просто немыслимо, во всем городе траур и прощание назначено через четыре дня.

Я покупаю сосиску в тесте в кафетерии на первом этаже и огромный капучино, чтобы не уснуть здесь и теперь, потому что, несмотря на усталость, самое время заехать к маме, иначе я отложу и забуду еще на неделю, а то и дольше. Неизвестно, как пойдут дела, но очевидно, что с новой работой свободного времени у меня уменьшится.

В самом конце собрания, когда все мы почти закончили заполнять отчеты в рабочих планшетах, тщательно записали, кто что заметил, кто что думает и может предложить, ко мне подошел секретарь, молодой стажер откуда-то из Гелсьингфорса, любознательный юнец по имени Нильс, и шепотом попросил зайти к Аррете. Вот он, тот самый случай, когда всем сердцем радуешься оказанной чести и доверию, но до последнего момента сомневаешься в реальности происходящего, подспудно ждешь неминуемого разоблачения, когда вдруг откроется, что это чья-то случайная ошибка, путаница, и что с минуты на минуту, наконец, прозвучит – ах, простите, я обознался, это не вам.

Это была моя первая встреча с генералом с глазу на глаз. Раньше мне никогда не представлялась такая возможность. Да и многим кроме меня. Большинству из нас. Из лифта мы вышли в просторный холл, совсем не похожий на обычное офисное пространство нашего гигантского муравейника: огромный светло-бежевый ковер с длинным толстым ворсом, уютные и мягкие на вид диванчики, обитые оранжевым плюшем.

– Я доложу о вас, капрал, располагайтесь. – Нильс исчез за огромными дверями.

В древние времена «рабочие генеральские покои» однозначно выглядели не так. Для большинства из нас последняя война – лишь цифры в учебнике истории, мы забываем о них, едва получив аттестат зрелости. Но мир внутренних и внешних войск с той поры однозначно стал менее церемониальным и символичным: Аретта пришла на собрание в обычном деловом костюме, а не форме, и никто не придал этому никакого значения. Вообще весь наш гигантский небоскреб больше похож на обычный современный офис. И хотя на задания мы, конечно же, надеваем форму – это мера нашей же безопасности, а не дисциплина сама по себе. Дисциплина есть, но жестких правил, не обоснованных ничем, кроме желания одних людей командовать другими – нет. Как следствие, нет дедовщины, и других жестоких странностей прошлого – карцера, например. Просто удивительно, какими недальновидными были наши предки, всерьез полагая, что обида и страх могут быть хорошими мотиваторами на службе. И удивительно, что нынешние земляне стали гораздо человечней к самим себе и гораздо безжалостней в одно и тоже время. Наверное, золотой середины просто не существует.

Вид на город отсюда был совершенно невероятный. Двести пятидесятый этаж. Полтора километра над землей. Самое высокое сооружение на всех трех континентах. Да и самое высокое творение человека, когда-либо существовавшее на земле. Далеко под ногами раскинулся Нордрос, простираясь от самого балтийского моря. Если верить древним картам, раньше здесь было столько островов, что не сразу можно было разобрать, где кончается море и начинается пресная вода. С тех пор уровень воды здорово поднялся, целые городки и поселки потихоньку ушли под воду, теперь от них ничего не осталось – течение здесь такое, что острый камень становится окатышем за год. Давно, на втором или третьем курсе в рамках «Истории современной цивилизации» нам показывали Кокгольм, как-то так он назывался, столицу маленького мудрого государства, где зародилась и началась идеология и культура нашего мира, каким мы его знаем. Городок был небольшой, но очень красивый, раскинувшийся на островах, которых тогда было несметное количество.

– Добрый день, капрал. Спасибо что уделили мне время после бессонной ночи. – Аррета стояла у окна, спиной ко мне. – присаживайтесь, пожалуйста. С учетом всех обстоятельств, и чтобы отпустить вас отдыхать как можно скорей, я буду очень лаконична. Я прочла вашу характеристику и автобиографию. Ваши навыки, умения, серьезное отношение к делу и количество разрядов – все это весьма впечатляет, учитывая ваш возраст и гражданское происхождение. – она повернулась, – Я полагаю, что, если я доверю вам освободившуюся недавно должность детектива отдела внутренних расследований, я поступлю правильно. Можете приступать с завтрашнего дня. Детектив О’Брайен введет вас в курс дела и познакомит вас с рабочим местом.

– Генерал Гарет, я могу осведомиться, почему детектив О’Брайен покидает этот пост?

– Вы сможете осведомиться у детектива лично – Аретта улыбнулась и шагнула ко мне, протягивая руку – я, надеюсь, вы понимаете, что причину сегодняшней суматохи вам необходимо поймать и выследить в самый короткий срок.

– Вне всяких сомнений, генерал. Я приступлю к делу сегодня же, и сделаю все, что от меня зависит. Благодарю вас за оказанное доверие.

– Хорошо. Ступайте, Уайлд.

– Генерал. При всем уважении к вам и моей бескрайней благодарности, я не могу не сказать, что я слишком эмоциональный и чувствительный человек для такой работы. И у меня совсем нет опыта в криминалистике. Наверное, капрал Хофф, или кто-то похожий на него подойдет для этого дела значительно лучше, чем я.

– Судя по вашему диплому, вы прослушали и сдали на отлично шесть семестров «Общей Криминалистики». Я полагаю, этого более чем достаточно, а все остальное каждый детектив получает только с опытом. К тому же, вы всегда можете рассчитывать на помощь более компетентных коллег. – Она помолчала, улыбаясь чему-то – Вы еще очень молоды, капрал, и не можете знать, что сила человека почти всегда каким-то образом связана с его слабостью. Чаще всего это две стороны одной и той же медали, ни одна из которых не может существовать без другой. Ваши эмоции и ваша… горячность – лучшие союзники в подобных делах, можете поверить мне на слово. Только человек по-настоящему увлеченный и страстный добивается настоящего успеха. – она еще раз пожала мою руку. – Удачи, капрал.

***

Мама не встает уже четвертый месяц. Наверное, уже не встанет до конца года. Тут уж как повезет. Мама ждет донора, а с донорскими телами всегда очередь. Тем более, с женскими. Женщины очень редко попадают в распределитель, приходится ждать месяцами и даже годами. Теоретически можно осуществить кросс-пересадку – но кто же в здравом уме согласиться поменять более совершенное тело на тупиковую ветку пушечного мяса эволюции?

Мама одна из тех храбрых самоотверженных людей, кто добровольно согласился на первый длительный опыт глубокого экосна. По условиям контракта, через сто земных лет, в случае успешного пробуждения, государство должно было выплатить ей гарантированный восьмизначный гонорар с учетом индексаций и инфляции. В случае неуспеха и смерти добровольца, положенный гонорар должны были получить наследники. Было, конечно, еще кое-что – все участники болели той или иной формой рака. Фактически, добровольцы соглашались переждать во сне «до лучших времен», в надежде, что спустя сто лет люди научатся наконец лечить любой рак, или, по крайней мере, биопечать уже разовьется до того уровня, когда можно будет легко и просто создать любой орган, абсолютно идентичный по ДНК.

В тот конкретный момент человечество на всех порах готовилось не только к колонизации Марса, но и к освоению ближайших солнечных систем, смутно догадываясь, что на родной старушке Земле его рано или поздно ждут катаклизмы не бывалой дотоле силы и мощности, настоящий Армагеддон из Канона, о котором еще до Канона рассказывал почти каждый религиозный трактат, типа библии, корана и более ранних. Поэтому научиться впадать в анабиоз и выходить из него без последствий для нервной системы и мозга было задачей номер один.

Через сто лет о подземном бункере со спящими добровольцами не то чтобы забыли – было совсем не до них. Так они и спали, пока мир содрогался, выгорал и рушился, стирая с лица земли зверей, людей, народы, города и страны, погружая в пучину маленькие острова и большие материки. То, что эксперимент проходил на территории существовавшей тогда российской Сибири напрямую повлияло на его результат – именно эта часть света пострадала меньше всего. Старушка Евразия, самый большой континент, где до начала катастрофы проживало примерно семьдесят пять процентов всего населения земли, то есть больше чем две трети, пострадал к концу землетрясений и извержений значительно меньше других. Собственно, потому человечество и выжило.

Как-то во время учебы мне попалась длинная научная статья на тему «почему произошло именно так, а не иначе», которая, впрочем, не отвечала однозначно на поставленный вопрос – всего лишь одна гипотеза из многих. Любая современная школьница могла бы выдумать нечто подобное, опираясь на данные о положении тектонических плит, характере и траектории их движения, направлении и силе ветра и течений и прочую общеизвестную информацию. И эта конкретная гипотеза, и десятки других, созданных после катастрофы, людей, далеких от науки, то есть таких как я и остальное большинство, только раздражают. Если метеорологи и климатологи такие умные, то почему ж они до сих пор не научились предсказывать хотя бы цунами, торнадо, пожары и наводнения, не говоря уже о том Судном Дне, который за несколько недель уничтожил добрую половину суши?

К тому моменту, когда участников эксперимента нужно было выводить из экосна, государства, которое проводило эксперимент, уже не существовало, как и родственников самих добровольцев. Обязательства по дальнейшему ведению эксперимента взял на себя Северный Российско-Шведский Альянс, которого тоже давным-давно уже нет.

Эксперимент, начавшийся в 2052 году, наконец благополучно завершился спустя почти тысячу лет, хотя эта цифра не совсем точная, потому что на какой-то период люди вообще потеряли счет времени, ночам и дням – атмосфера была затянута пеплом настолько, что различить время суток просто не представлялось возможным, магнитное поле «сводило с ума» механические часы, а электричества в какой-то момент просто не стало. В учебнике истории упоминается даже какая-то секта того времени, уверяющая современников, что дело не в пепле, а в стремительно уменьшающемся, угасающем солнце.

К тому же, время в сознании людей земли вообще относительное понятие, если учесть, что человечество несколько раз переносило начало летоисчисления на более поздние периоды, и неоднократно переносило даже начало календарного года. К слову, теперь мы празднуем новый год первого марта, и это кажется абсолютно логичным – праздновать новый год с приходом весны. Тем более, что первое марта уже было началом нового года в истории человечества. Хотя все «тысячники», и моя мама в том числе, обязательно собираются на ежегодный новогодний бал, который проходит 31 декабря. Мама покупает в оранжерее небольшую елочку и вешает на нее стеклянные шары, сделанные на заказ. Очень красивый обычай, и мне всегда немного жаль, что теперь мало кто празднует этот праздник так. Ребенком мне нравилось вместе с мамой украшать елку и потом показывать ее одноклассникам, в домах которых никаких елок не было, и никто не включал разноцветные гирлянды, не складывал под нее подарки и не зажигал свечей.

По нашему времени участников эксперимента «Экосон – будущее человечества» разбудили всего тридцать пять лет назад. И еще пять лет маме понадобилось для того, чтобы справиться со всем этим, найти папу и решиться продолжить род, несмотря на то что изолированное от общего хода эволюции ДНК могло повести себя не предсказуемо и тысячелетней давности мамин рак с трудом поддавался современной коррекции. Ироничная судьба уготовила всем участникам эксперимента странный, редкий, не подвластный никакой человеческой логике жизненный путь, где спустя тысячу лет сна человек снова сталкивался лицом к лицу со смертельной болезнью, от которой надеялся избавиться, потратив тысячу лет.

В конце концов, как только специально созванная медицинская комиссия пришла к выводу, что «тысячелетний рак» в самом деле не поддается лечению современными методами, что на поиск «бага» изолированного ДНК уйдет время, Союз Агломераций Земли принял закон о предоставлении пожизненной многократной реинкарнации всем участникам проекта «Экосон – будущее человечества», которых было всего-то восемьсот человек. Северный Атлантический Альянс передал маме сертификат на многократную реинкарнацию, которой она теперь и дожидалась, считая недели и месяцы на удобном интерактивном горизонтальном кресле в самой лучшей Государственной Клинике Нордроса.

– Привет мам! – Я целую маму в щеку долго-долго, обнимаю крепко-крепко, пока она не говорит:

– Ну, хватит, Ким, ты меня задушишь! Хочешь поесть? Я сейчас позвоню медбрату, нам принесут обед на двоих. Хорошо?

– Отлично, мам. С удовольствием с тобой пообедаю. – я сажусь на стул возле кровати, не выпуская мамину руку из ладони – Как ты тут? Есть новости?

– Я уже двадцатая в очереди. Думаю, теперь осталось совсем недолго.

– Хорошо. Это очень хорошо. У меня тоже есть хорошие новости.

Громыхая сервировочным столиком, входит медбрат. У него широкое, скуластое лицо с веснушками, он улыбается и кивает, толкая столик перед собой. На столике четыре тарелки, хлеб, стаканчики с чаем, салфетки. Больница хорошая, очень хорошая, лучшая не только в Нордросе, но и на всем континенте. Просторные одиночные палаты, отличное питание, полный пансион за счет государства до и после операции. Простым гражданам сюда не попасть, да здесь и не лечат переломы и язвы. «Государственный Научно Исследовательский Институт Реинкарнации, Трансплантации и Нейрохирургии» – так это звучит полностью. Думаю, где-то тут, в том числе, они проводят опыты с носителями SRY2a.

– Меня повысили, ма. Теперь я не капрал 10ого разряда, а детектив отдела внутренних расследований.

– Я так рада за тебя, Ким! Это так здорово! – Я очень сильно тобой горжусь! Давай-ка я попрошу Генри принести нам немного портвейна, нужно это обмыть. Даже не спорь, вот увидишь, когда он услышит, он сам захочет его принести и отметить с нами это дело.

Я не возражаю. Мне очень приятно видеть маму в таком приподнятом настроении. Наверное, когда болеешь раком в общей сложности больше тысячи лет – перестаешь париться на эту тему и уже не боишься нарушать режим. Мы сидим так, болтая, попивая терпкий портвейн почти два часа подряд, мама смеется и рассказывает свои «басни о прошлом», которые я так люблю. Люблю и никогда не перестаю удивляться, каким не логичным было все вокруг. Особенно война. Поразительно, насколько кровожадными и не сговорчивыми могли быть люди прошлого! Глупыми, бессердечными, недальновидными. Наконец заходит Генри, чтобы проводить меня к лифту – время посещений закончено.

Пока-пока, до новой встречи, дорогой мой человек, глаза мои слезятся от нежности, усталости и портвейна, а может быть от того что мамина щека пахнет лекарствами, больницей и одиночеством. И мысли, что человеческое бессмертие, судя по всему, пахнет именно так.

***

Впервые за много лет я прихожу на работу к десяти утра, и впервые мне не нужно надевать форму и выезжать на исполнение приговора. Все так резко поменялось, мне еще только предстоит это осознать, привыкнуть ко всем переменам, которые повлечет за собой мое назначение. Но пока на это времени нет – первое дело заведено, пора браться за работу.

Детектив Вайолет О’Брайен – высокая девушка ирландского происхождения. Волосы у нее рыжие, как медь, а на светлой коже лица маленькие аккуратные веснушки. До этой встречи мы иногда пересекались в кафе или на общих собраниях, изредка перекидываясь парой фраз. Она показывает мне свое рабочее место в кабинете расследований на двенадцатом этаже. Здесь всего четыре стола, и все детективы – коллеги одного уровня, без подчиненных. Если не считать секретаря отдела, Алана. Кроме большого рабочего стола за мной теперь числится высокий стеллаж в правом углу кабинета. Вайолет показывает папки с бумагами, вежливо объясняет, что к чему, заодно приводя бумаги в порядок: выбрасывает не нужное, подшивает важные документы в файлы.

В обед мы выходим перекусить и выпить кофе в небольшой русский ресторанчик напротив нашего небоскреба.