Вечером он лег пораньше. Выключил лампу и, когда ложился в постель, ему было интересно, не загорится ли она снова. Ахлак даже разозлился на себя за это. Он же взрослый человек. Если уж в его голове засели эти мысли о бхутах, то можно представить, какие ужасные последствия они могут иметь для детей. Лампа не зажглась. Прождав довольно долго, он лег спать, чувствуя себя расстроенным и даже разочарованным. Неизвестно почему, но ему хотелось, чтобы лампа вновь зажглась сама собой.

– Сэр, вы уже заснули или еще нет?

– Кто это?

– Это я, сэр. Объятый несчастьями бхут. Прошлой ночью мы с вами немного беседовали. Перед уходом я сказал по-немецки: «Гуте нахт, шляфен зи велл!»

– Ах, так это ты!

Господин Ахлак перевернулся на другой бок. Он был уверен, что все опять происходит во сне. И это действительно было похоже на сон. Когда мы спим, то часто видим все шиворот-навыворот. В студенческие годы ему часто снилось, будто он приходит на экзамен и, засунув руку в карман, обнаруживает, что забыл ручку. Сон про бхута чем-то напоминал тот давний студенческий сон.

– Так, значит, ты пришел?

– Воистину, сэр.

– Вчера ты делал всякие фокусы с лампой, а сегодня почему же не делаешь?

– Вы же поставили новый выключатель, вот я ничего и не делаю. Не хочу портить хорошую вещь.

– Как тебя зовут?

Господин Ахлак услышал смешок. Это, наверно, и есть тот самый бхутский смех. Однако кровь не стыла в жилах от ужаса. Ахлаку этот смех даже понравился. Вполне нормальный, естественный смех.

– Над чем смеешься?

– Смеюсь над этим людским заблуждением в отношении бхутов. Вы считаете, что раз у вас есть имена, то и у нас должны быть. На самом деле это не так. У бхутов, сэр, нет имен.

– Как так? – удивленно спросил господин Ахлак.

– Мы представляемся по делам, а не по именам.

– Скажите-ка!

– Правду говорю, сэр. Возьмем, например, имена глупых бхутов: Дурак 1, Дурак 2, Дурак 3, Дурак 4… Чем больший дурак, тем больше номер. Узнав номер, вы сможете сказать, насколько это большой дурак. У людей нет такой системы, у вас по имени не поймешь, дурак человек или умный.

Господин Ахлак разинул рот, а бхут серьезным тоном продолжал:

– Наша система, сэр, глубоко научна.

– А по вашей системе, как тебя зовут?

– Писатель 74.

– Ты что, писатель?

– Есть такой грешок, сэр.

– Почему же грешок? Стать писателем не так-то просто. Писатель 74… Это значит, ты большой писатель?

– Получил, парочку наград, сэр. В прошлом году получил главную бхутскую награду – железную медаль. Железную медаль дают очень редко, сэр.

– Железную медаль получил, говоришь?

– А еще одна моя вещица включена в программу бхутошколы. Это высокая честь.

– И то правда. Ты стоишь или нет? Подвинь стул и сядь. Я с тобой на «ты» – неудобно как-то.

– Ничего неудобного, сэр.

– Садись, садись.

Ахлак услышал звук передвигаемого стула. Кто-то сел. Было темно, и он ничего не видел.

– А что за вещица в программе бхутошколы?

– Одна статейка.

– Как она называется?

– Это статья о людях, называется «Се человек!»

– Должно быть, интересная статья.

– Исследовательская статья, сэр. Для бхутят она трудновата.

– Ты пишешь только статьи или еще и рассказы с романами?

– Рассказы. Недавно вышла моя книжка под названием «Рассказы про человека».

– Ты бхут, а пишешь, как погляжу, все о людях.

– Как люди пишут о бхутах, так и я пишу о людях.

– Я бы послушал рассказик-другой.

– В таком случае, сэр, я принесу книжку?

– Принеси.

Бхут отправился за книгой, а господин Ахлак, дожидаясь его, заснул. В ту ночь ему так и не удалось послушать рассказ.

II

В колледже все знали Ахлака как серьезного человека. Почему-то все, кто преподает математику, вообще серьезны по природе – Ахлак выделялся даже среди них. Когда у него один урок, он проводит его и сразу уходит домой. Когда два или три занятия, тогда в перерывах между ними он сидит в преподавательской и читает газету. В разговорах преподавателей он никогда не принимает участия – не любит.

Но сегодня он сделал исключение. Как обычно, Ахлак сидел в преподавательской и читал газету, а рядом с ним сидел преподаватель бенгальского языка Шамсуддин Ахмед. Он беседовал с сидящим прямо напротив него Дабируддином, преподавателем логики. Эти двое были хорошими друзьями, вот только каждый божий день из-за любой чепухи между ними разгорались яростные споры. Бывало, что споры эти доходили до рукопашной. Директор даже запретил им садиться рядом. Тогда они стали усаживаться друг против друга и заводили непринужденный разговор, который плавно перетекал в спор, который вполне мог закончиться дракой.

Сегодня они заспорили о том, как давать имена. Шамсуддин имел привычку, что бы ни обсуждалось, переходить к Рабиндранату Тагору. У Дабируддина дней десять назад родилась дочка, но имя ей еще не выбрали. И поэтому Шамсуддин посоветовал:

– Назови ее Минакши. Рабиндранату Тагору это имя очень нравилось.

– А что означает имя Минакши? – спросил Дабируддин.

– «Мин» значит «рыба», а «акши» – это «глаз», получается Минакши – «рыбоокая»…

– У моей дочки глаза не как у рыбы. У нее вполне человеческие глаза. Зачем же называть ее Минакши? Ее тогда логично назвать Манушакши – «человекоокая»…

– Но имя Минакши очень нравилось Рабиндранату Тагору. И дочь самого Будходева Босу он назвал Минакши.

– А может, он потому ее так назвал, что глаза у нее были, как у рыбы, как у карпа.

Лицо Шамсуддина побагровело:

– Что ты имеешь в виду: глаза, как у карпа?!

– Ну если глаза не как у карпа, то тогда как у какой-нибудь другой рыбы, например, как глаза форели или лосося. Не такой человек Рабиндранат Тагор, чтобы давать имя в честь какой-нибудь рыбы просто так. Нет, не такой он человек, чтобы взять и вот так вот запросто придумать неподходящее имя.

Спор уже почти разгорелся, как вдруг, ко всеобщему удивлению, заговорил Ахлак:

– В самой сути процедуры наречения имени что-то не так. Процедура в корне ошибочна.

Пораженный Шамсуддин произнес:

– Что значит – ошибочна?

– Нужно, чтобы по имени человека мы хотя бы приблизительно могли судить о его характере.

– И каким же образом?

– Возьмем, к примеру, дураков, их имена все будут начинаться со слова «дурак», а кончаться числом, и по этому числу – показателю степени – мы сможем судить о том, насколько данный дурак является дураком. Чем больший он дурак, тем больше будет и показатель степени.

Дабируддин спросил:

– Ну а как быть с тем, кто дурак, но дурак образованный? Ведь в обществе и среди образованных людей дураки встречаются. И, надо заметить, весьма часто.

– И для них можно что-нибудь изобрести. Возьмем, к примеру, назовем такого человека Дурак 70 Образованный 40, то есть у него показатель дурости больше показателя образованности.

Шамсуддин от удивления открыл рот – настолько странных речей он никогда раньше не слыхал. Дабируддин поинтересовался:

– А имена тогда слишком громоздкими не будут?

– Что ж, тут применима процедура сокращения. Возьмем все того же Дурака 70 Образованного 40, в результате сокращения этого имени получим Дуробр 70–40: от Дурака – дур, от Образованного – обр – получаем Дуробр, а показатели степени 70 и 40 будут записываться через черточку. Это ясно?

– Ясно.

Оба, и Шамсуддин и Дабируддин, пришли в полнейшее замешательство. Дабируддин спросил:

– Ахлак, голубчик, ты что, проводишь исследование по этой теме?

Ахлак не ответил. Прозвенел звонок, и он ушел в свой класс. Когда занятия закончились, он не стал возвращаться в преподавательскую, а пошел сразу домой. Но если бы вдруг вернулся, то узнал бы, что ему дали новое имя – мистер Дуробр 70–40.

Ахлак сегодня снова отправился к своей младшей сестре. Увидев его, Милли почти закричала:

– Что случилось, братец?

– А что должно было случиться? – раздраженно ответил Ахлак. – Ничего не случилось.

Тут подбежала Трина:

– К тебе ведь бхут приходил, правда? И на немецком с тобой разговаривал.

– Да нет. Это сон.

– Почему же тебе снятся такие бессмысленные сны?

– А что, сны можно выбирать? Что-то я не слышал, чтобы кто-нибудь мог заказывать сны.

– Братец, мне это очень не нравится. Ты живешь один, поэтому с тобой такое и происходит. Переезжай-ка ты жить к нам. Я тебе дам отдельную комнату. И Трине скажу, чтоб тебя не беспокоила.

– Да не стоит так сильно волноваться. Из-за простого сна…

– И лицо-то у тебя совсем синее.

Ахлак совсем отчаялся:

– Лицо синее, зеленое, красное. Мне что, его перекрасить в другой цвет?

Милли продолжала:

– Братец, послушай, подумай все же о женитьбе. На коленях умоляю, братец. Пли-из! Есть у меня на примете одна дама, такая, знаешь, необычная! Она была совсем юной, когда умер ее муж, после этого замуж больше не выходила. Ты одинок, она одинока. Кроме того, пятьдесят два года – это не возраст. Пикассо в восемьдесят два женился.

– Я что тебе, Пикассо? Ты видела хоть раз, чтоб я рисовал? И об этом больше ни слова!

У Ахлака одна сестра. Но ее любовь больше похожа на тиранию. Поэтому и ходит он к Милли редко. Но ей об этом не скажешь, а если скажешь, будет еще хуже.

– Братец, что будешь на ужин?

– Я на ночь не ем.

– Что ты такое говоришь, братец, думаешь, я тебя отпущу без ужина? Когда ты прошлый раз приходил, меня не было дома – я была на свадьбе. Там невеста была такая милая, красивая девушка, а жених – прямо обезьяна. Да и говорит странно, бормочет что-то, гнусавит. Как будто у него проблемы с носом. Увидел меня: «Сундарыня, канк понживаенте?». Слушай, он меня не знает, я его не знаю – и какое ему дело, как я поживаю?

Ахлаку стало совсем плохо. Раз Милли заговорила, уже не остановится. А дети учатся, глядя на мать. Вот и Трина в мать пошла, и тут уж хорошего не жди. Вот муж Милли – Абу Тахер – тот не болтун. Весь его разговор – только «да» и «нет». Это обнадеживает. Если б все в этом доме болтали без умолку, сюда вообще было бы невозможно приходить. Абу Тахер – доктор, член Терапевтического Общества. Такое впечатление, что без своей больницы он жить не может – домой приходит отдохнуть, поэтому разговорами себя особенно не утруждает, ему бы только вздремнуть.

Ахлаку все-таки пришлось остаться на ужин. Милли старалась, как могла. Ужин был, что называется, праздничный – плов с шаурмой. Плов, правда, получился недоваренный, а шаурма пересоленная – в рот не возьмешь. Но сказать об этом ни у кого не хватало смелости – очень уж она старалась… Абу Тахер скривил рот:

– Снова за стряпню взялась? Для чего тогда мы повара держим? Зачем самой-то готовить?

– Ко мне братец пришел, вот я и готовлю! – в голосе Милли прозвучало раздражение. – Ты что, хочешь, чтобы я кого-нибудь с улицы позвала нам готовить? Да чтобы я брата кормила чужой стряпней – не бывать такому! Не хочешь есть – не ешь! Я же тебя не упрашиваю, ведь так? Тебе что, не нравится, как я готовлю?