Будь благодарен за данную тебе жизнь

– Фредрик! Только не уходи от меня! Слышишь, не уходи!

Элида тяжело дышала, произнося эти слова. Фредрик лежал на берегу с закрытыми глазами. На губах у него пузырилась пена, как на катушках, когда дети выдували мыльные пузыри. Грудь с трудом поднималась и опускалась, Элида даже не знала, в сознании ли он. Она попробовала приподнять его за плечи и положить так, чтобы ему удобнее было дышать. Но опасалась, чтобы от этого ему не стало еще хуже.

– Рагнар! Беги и позвони доктору! – наконец велела она.

Он и сам уже бежал к дому. Его длинные ноги быстро перебирали дорогу, при этом голова и плечи опережали их не меньше, чем на целый локоть.

К счастью, Элида увидела из окна, как их лодка подходит к берегу. Рагнар громко кричал, зовя на помощь, еще до того, как лодка ткнулась в причал. Элида и дети поняли, что случилось какое-то несчастье. Схватив старое пальто, висевшее в прихожей, и натянув сапоги, Элида на ходу крикнула Эрде, чтобы та присмотрела за Агдой.

– Я бегу на берег, там что-то случилось!

Ноги скользили по льду, сковавшему ведущую к причалу тропинку. Один раз Элида упала, но тут же быстро вскочила на ноги. Рядом оказалась Хельга, которую она раньше даже не заметила, и протянула ей руку. Но Элида, не успев вскочить, уже была далеко от нее. Когда она добежала до берега, Рагнар почти вытащил отца из лодки.

– Он греб и вдруг упал, – простонал мальчик.

– Ты сам должен был грести, не отец! – крикнула она ему. И тут же поняла, что это несправедливо. Рагнар промолчал. Однако его потное пылающее лицо исказилось от страха и отчаяния.

Очевидно, она предчувствовала, что нечто подобное должно случиться. Но отмахнулась от этого, как и от всего остального, что могло случиться, но чем не следовало бессмысленно мучить себя день и ночь. Она боялась этого и все-таки не верила, что это когда-нибудь произойдет. Как будто привыкла, что Фредрику время от времени приходится лежать в постели, но каждый раз он поправлялся, и все становилось почти как раньше.

– Фредрик! Ты меня слышишь? Отвечай! – Элида оттолкнула Хельгу, которая опустилась на землю рядом с отцом.

Младшие дети топтались среди водорослей, Карстен с трудом втаскивал лодку на катки. Из-за отлива тащить лодку было трудно. Неожиданно Фредрик открыл один глаз и сквозь пелену посмотрел на Элиду, как будто хотел что-то сказать. Она обняла его и упала на водоросли. Тонкий лед со звоном проломился под нею. Холодная вода проникла под одежду. На берег прибежал работник, он тащил за собой старую дверь, к которой по углам были прибиты ручки. На этой двери они обычно носили торф или сено. Теперь нести предстояло Фредрика.

– Я же говорила тебе, – с упреком сказала Элида, но не Фредрику, а жизни, которая так несправедливо обошлась с ними. – Говорила, что не нужно ездить на это совещание, хотя там и обсуждается вопрос о дорогах. Говорила, что здоровье тебе этого не позволяет. Плевать мне на все дороги! Тебе нельзя работать в управе!

– Мама… – Карстен встряхнул ее. Он уже обмотал лодочный канат вокруг камня.

Наконец Элида взяла себя в руки. Она обняла Карстена и прижала к себе. И Хельгу тоже. Так, прижавшись друг к другу, они просидели минуту над неподвижно лежавшим Фредриком.

* * *

Пришел доктор, у Фредрика оказалась парализована половина лица, а также правая рука и нога. Он спрашивал Элиду о чем-то ей неизвестном. Но был хотя бы в сознании. Говорил он невнятно. Элида видела по его лицу происходящую в нем борьбу. Видела, что ему стыдно, как будто он был виноват, что не может поговорить с доктором, который проделал долгий путь на лодке и в повозке, чтобы осмотреть его. Как будто он был виноват, что доктору пришлось нести тяжелую сумку, оказавшуюся бесполезной. Как будто он, Фредрик, по собственной глупости упал в лодке, в результате чего стал неполноценным человеком. Как будто он один был виноват в том, что вел себя так глупо.

Ведь именно в этом там, на берегу, его и упрекала Элида.

Пока она наблюдала за его борьбой и слушала этот страшный хрип и нечленораздельные звуки, которые вырывались у него из горла, ее охватил такой неудержимый гнев, что ей пришлось выйти из комнаты. Она прошла через кухню, где плакала Агда и где вперемежку валялись детские сапоги, о которые так легко споткнуться. Никто из детей и не подумал аккуратно поставить сапоги на место, как она учила их, когда они были уже настолько большими, что могли самостоятельно спуститься с крыльца кухни. Случившееся с отцом словно лишило их способности и думать и действовать. Теперь эти сапоги представляли собой опасные ловушки для того, кто собирался выйти на улицу. Осмелившийся на это рисковал переломать себе кости и разбить нос, залив кровью весь пол. Элида отчетливо увидела, как это будет выглядеть. Хотя все могло быть и хуже.

Поняв это, она начала методично прибирать башмаки, галоши и обрезанные сапоги, ставя их у стены, где и было их место. Она даже считала их, но сбилась со счета. Вытрясла коврик, лежавший у двери, и постелила его на место. Проделав это, Элида сообразила, что это не имеет никакого значения для состояния Фредрика, и начала смеяться. Тихо, сердито, задыхаясь от бешенства. Она открыла дверь и выплеснула на двор под дождь целый поток слов. Потому что вдобавок ко всему начался и дождь. Она сбивчиво молилась, обращая свои слова не к Господу, не к доктору, а к самой себе. Они падали у нее с губ, как горошек из банки.

– Верни Фредрику здоровье, веди себя как взрослая, только тогда Фредрик поправится, прими все, не сетуя на несчастья, следи за телефоном, следи, чтобы дети вовремя ели, не забудь напомнить Карстену, что семенной картофель нужно класть на свет глазками кверху, не показывай Фредрику свою растерянность, а потому вернись сейчас в дом, пройди через кухню, скажи детям что-нибудь самое обычное, чтобы твои слова послужили им утешением, не брани Анни за то, что она не сумела успокоить Агду, не раздражайся на Хельгу за то, что она хочет быть рядом с отцом, не бойся, что он умрет, потому что он не умрет, позаботься, чтобы доктор или Бог тоже не верили, что он умрет, потому что это невозможно, немыслимо, даже если все будет очень плохо и он больше не сможет говорить с тобой, он все равно не умрет, вернись к нему и веди себя как взрослая.

Тут в гостиной на стене зазвонил телефон. И Элида пошла туда. Сняла трубку. Приняла сообщение: доктор должен после них ехать в Крокбергет, там кто-то сорвался со скалы, на которой сушат рыбу. Она услыхала свой голос, но не поняла того, что сказала.

Потом она вернулась в комнату к Фредрику и доктору.

* * *

Теперь Хильмар, Селине и Фрида были вынуждены на время вернуться домой, где требовалось их присутствие. Чтобы Элида могла использовать их в любую минуту. Они были уже взрослые. Она не знала, как семья переживет первые дни. Ведь они ничем не могли помочь Фредрику. Им оставалось только ждать.

В голове у Элиды вертелись обрывки того, что сказал доктор, но она никак не могла связать их воедино. И сердилась на доктора. Про себя она обвиняла его в том, что он произносил какие-то слова не для того, чтобы помочь ей, а чтобы она почувствовала себя бесполезной и глупой. Например, недостаточность сердечного клапана. Она подозревала, что доктор и сам не совсем понимает, что это такое. Он не мог сказать точно, что явилось причиной несчастья или как Фредрику с ним справиться. И дал один-единственный совет – Фредрика должны обследовать специалисты. Однако в данную минуту он слишком слаб, чтобы выдержать такую поездку, следует подождать.

Паралич может пройти, если Фредрик наберется терпения и будет спокойно тренироваться, сказал доктор. Мало того, он не должен делать ничего, что может оказаться для него смертельным. Элида никогда не видела мужа таким беспомощным. Белое, как бумага, лицо, лоб в капельках пота. Одна половина лица свисала ему на шею. И он никак не мог вернуть ее на место.

На третий день, когда она брила его, он попросил у нее зеркало. Она отговаривала его, но он настаивал. И неловко тянулся за зеркалом левой рукой. В конце концов Элида дала ему зеркало и под каким-то предлогом ненадолго вышла из комнаты.

Когда она вернулась, Фредрик лежал с намыленным лицом. Он даже пытался улыбнуться. Шевельнув слегка той стороной рта, которая не была парализована. Издал звук, похожий на смех. Но в этом смехе было столько отчаяния, что Элида не решилась встретиться с ним глазами. Она поставила бритвенный прибор на тумбочку, прикрыла полотенцем подушку и начала его брить. Неловко. Два раза она его порезала. Прежде с нею такого не случалось.

– Потерпи, Фредрик! Это трудно! – сказала она.

Он приподнял левую руку в знак того, что понял ее. Так было всегда – они часто понимали друг друга без слов. Как теперь. Он понимал, как тяжело ей видеть его таким, и от этого ему было еще хуже. И знал, что она это понимает и что от этого ей тоже еще хуже. Поэтому она заговорила с ним, хотя ответить ей он не мог. О всяких мелочах. Достаточно ли теплая вода? Хороша ли пена? Остра ли бритва? При этом она старалась не смотреть на него. Это помогло. Она кивнула ему и даже посмеялась. Это подействовало. Непостижимо, но это подействовало.

Десятый ребенок

Утром третьего мая Рагнар позвонил повитухе. Фредрик не мог встать с постели без посторонней помощи, но доктор оказался прав: постепенно Фредрик с грехом пополам начал говорить. Во всяком случае, они его понимали. И он настоял на том, чтобы Элида рожала в спальне, где лежал он.

– Я не могу лежать здесь и дремать, пока Элида одна мучается там наверху, – сказал он.

Они уже отодвинули кровати друг от друга, чтобы легче было ухаживать за Фредриком, так что повитуха, покачав головой, была вынуждена уступить. Мужчина присутствует при родах! Однако, если на то пошло, присутствие в одной комнате всех троих, которым требовался уход, очень упрощало дело – не надо без конца бегать по лестнице.

Те сутки, что продолжались роды, Элида всеми силами сдерживала стоны и крики, чтобы не очень пугать Фредрика. Но это было нелегко.

– Элида, кричи, если тебе так легче, я буду кричать вместе с тобой! – услышала она, когда ей было особенно тяжело. В другой раз он обещал, что это последний ребенок, которого ей придется родить от него.

Повитуха буркнула, что Фредрик поздно хватился. Но поскольку она знала, что он в управе ратовал за строительство дорог, она произнесла это очень тихо. Много лет занимаясь своим делом, она так и не избавилась от морской болезни.

– Это девочка, она немножко не доношена, но зато какой это ангел! – воскликнула повитуха, подняв перед ними окровавленный комочек.

– Спасибо вам! Мне еще никогда в жизни не было так страшно, как сегодня, – с трудом проговорил Фредрик. Он старался самостоятельно выбраться из кровати, что каким-то чудом ему в конце концов удалось. Смеясь и плача одной половиной лица, он цеплялся за спинку кровати. Несмотря на неудобную, какую-то вывернутую позу, он сумел выразить свою радость, и его слова проникли в кухню сквозь тонкую стену и заставили тех, кто ждал там, понять, что в семье стало на одного человека больше.

Потом подала голос маленькая Йордис. Ее тонкий писк заставил всех, стоявших у двери наготове, обменяться друг с другом смущенной улыбкой облегчения. Агда описалась и стояла без штанишек, засунув в рот палец, но была тиха, как мышка.

* * *

Ингрид, соседка, живущая за полем, помогала им вести хозяйство, чтобы Элида могла спокойно оправиться после родов. Йордис проявила такт, словно уже поняла, что в семье и без нее хватает хлопот. Она ела, спала и пачкала пеленки. Педер и Карстен позаботились о том, чтобы посадить картошку и выгнать в горы овец.

Когда в июле пошла мелкая сайда, Карстен и Эрда ловили ее на «дорожку». Анни была поваром. Четырнадцатилетняя девочка была горда, как павлин, когда дом наполнялся ароматом ухи, заправленной солью и лавровым листом. Вообще-то у них не было ничего, кроме старой картошки. Но вареная печень напоминала им о лете и море.

Элида обложила Фредрика подушками и подавала ему еду в постель, застеленную цветной клеенкой. За кухонным столом шли разговоры и раздавался смех, как будто ничего не случилось. Дети мирно ссорились из-за лучшей лепешки. Окна были приоткрыты, ртуть на градуснике показывала семнадцать градусов тепла. Элида ходила и улыбалась. Мелкая сайда сделала то, на что она давно потеряла надежду, – вдохнула во всех жизнь и радость.

Анни, Эрда и Карстен нарезали и складывали торф после того, как Педер вместе с соседом привозили его с болота. В конце июля сосед помог им косить сено. Из-за дождливых и туманных дней сено пришлось сушить на вешалах. Потом, к счастью, наступила засуха, и Хильмар с Фридой освободились от своей работы, чтобы убрать сено под крышу.

Подвижность медленно возвращалась к Фредрику, и он радовался, когда в хорошую погоду ему помогали выходить из дому. Он сидел на табурете с солнечной стороны дома и смотрел на залив. Видел он все по-прежнему в каком-то мерцании и потому был доволен, если ему читали.

– У меня такое чувство, будто глаза дерутся друг с другом, – жаловался он, – будто все колышется, словно от сквозняка.

Элида не решалась напомнить ему, что один глаз у него до сих пор почти не открывается. Но вообще-то он не жаловался. И отказывался разговаривать по телефону.

– Все говорят только о моей болезни. Это невыносимо, – твердо сказал он.

Элида думала иначе. Наверное, его мучает, что люди слышат, как невнятно он произносит слова.

Фредрик тренировал левую руку, потеряв надежду заставить правую слушать его команды. Главным в его жизни стала почта. Ему хотелось установить связь с внешним миром через короткие письма, которые, правда, давались ему с трудом – он писал попеременно то левой, то правой рукой.

Однажды Хельга принесла ему письмо от его сестры, в честь которой назвали ее саму. Сестра жила в Кристиании и была солдатом Армии спасения. В начале и в конце всех своих писем она обычно писала, что идти следует узким путем, тогда и снизойдет на них благодать Божья. Они так и делали.

Элида вздохнула. Она считала, что их путь и без того достаточно узок. Но прочитала это письмо Фредрику самым добрым голосом, на какой только была способна. На этот раз никакой божественности в письме не было, и это ее встревожило. Сестра Хельга хотела, чтобы Фредрик приехал к ней. У нее есть связи, и она хочет, чтобы он прошел обследование в Кристиании. Он не должен страдать на Севере, в то время как Господь Бог и Риксгоспиталь находятся на Юге. Кроме того, она знакома с одним человеком, который просто творит чудеса, исцеляя больных людей. Его зовут Марчелло Хауген, и ему дан дар, который доступен только Богу.

* * *

Элида считала, что Фредрику важно не только чисто говорить, но и без отвращения смотреть на себя в зеркало. Он, как свойственно многим мужчинам, гордился своей внешностью и всегда говорил о ней.

Несколько человек из управы посетили его. В их присутствии он оживился. Этого требовало чувство собственного достоинства. Элида понимала его. Поскольку он еще плохо видел, кто-нибудь из домашних каждый день читал ему вслух газеты, чтобы он мог быть в курсе событий.

Он упорно тренировался, разрабатывая правое плечо и кисть. Иногда он так уставал от этого, что Элиде приходилось смывать с него пот, она бранила его, говорила, что он чересчур напрягается. Однажды, когда Фредрик потерпел очередную неудачу, он потерял терпение.

– Черт! – воскликнул он так громко, что вздрогнул от собственного голоса.