Куперштучка и шлимазл

Каждый из нас родился случайно. Случайно встретились родители, случайно встретились бабушки с дедушками и так далее, и так далее… Что касается меня, я вообще ошибка природы. Во-первых, потому, что мою бабушку ее мать родила, когда ей было 55 лет. Мать бабушки свято верила, что у нее не беременность, а какое-то заболевание. А во-вторых, в современном мире я бы вообще не мог родиться. Потому что моя бабушка была девятым ребенком в семье, а мой дед – одиннадцатым, и еще у него был младший брат. И это только мои предки со стороны матери. Поэтому я не могу не рассказать о них.

Моя бабушка была певицей, а дед скрипачом. Песни на идиш, которые пела мне бабушка, я помню до сих пор. Мой дед был небольшого роста, но обладал невероятной физической силой, и бабушка до самой смерти боялась подходить к нему на расстояние вытянутой руки, когда они ругались. Как все сильные люди, он был человеком добрым. Я не помню ни разу, чтобы он сам начинал какой-нибудь конфликт. Даже если его начинал кто-то другой, он всегда пытался его погасить.

А моя бабушка – наоборот, насколько я помню, не было дня, чтобы она не подкалывала деда по поводу или без. И когда дед начинал ей как-то отвечать, она была довольна – день прожит не зря. Причем у них была привычка – они разговаривали только по-русски, а ругались только на идиш, искренне веря, что их дети и внуки не понимают слов «поц» и «тухес».

Мой дед прошел всю войну. Он был из тех редких солдат, которые не получили на фронте ни одного ранения, при этом участвуя в огромном количестве сражений рядовым. Его фронтовые друзья, оставшиеся в живых, рассказывали, что у него было прозвище «заговоренный». При этом мой дед опровергал очень много стереотипов о евреях. Он был абсолютным бессребреником и бесхитростным человеком. Образование у него было один класс, но он писал абсолютно без ошибок, правильно расставляя все знаки препинания. А его почерк был вообще похож на прописи, если кто помнит, что это такое. Причем он не старался писать так, это выходило само собой.

По окончании войны он еще три месяца сопровождал эшелоны в странах, как сейчас говорят, дальнего зарубежья. Его товарищи привозили из-за границы разные ценные вещи. Мой дед привез два веника, утверждая, что таких хороших веников у нас не найти. Моя бабка не могла простить ему эти веники до самой смерти. Когда она хотела его задеть, она тут же о них вспоминала и говорила, что до сих пор жалеет, что не засунула ему эти веники в задницу. И тут же, опомнившись, переходила на идиш.

У них было две дочки, одна из которых – моя мать. Когда они вышли замуж и у них случались ссоры с мужьями, бабушка, не разбираясь в предмете спора, всегда занимала сторону зятьев. И когда дочки говорили, что она неправа, всегда отвечала:

– Вы мои дети, вы меня простите. Вы-то со своими мужьями ночью помиритесь.

И действительно, зятья боготворили бабушку и дедушку до самой их смерти.

Фамилия моей бабушки была Купершток, а дед назвал ее Куперштучка. Бабушка чаще всего называла деда не по имени, а Шлимазл. Бабушка опасалась его кулаков совершенно не зря, хотя за всю их жизнь, которая происходила при мне, она вывела его из себя по-настоящему всего один раз. В комнате стоял старинный дубовый стол, дед ударил по нему кулаком, и стол разлетелся в щепки. Несмотря на все ее провокации, он ни разу в жизни не поднял на бабушку руки. Она оскорбляла его по-всякому, мол он тряпка, бабник и вообще никчемный, и как ей жаль, что она так и не встретила в жизни настоящего мужчину. Тут же вспоминались австрийские веники, и они переходили на идиш. Потом с возрастом я понял, что это у них была такая игра, без которой им было просто скучно жить. Дед в семьдесят лет после двойной операции, чтобы показать, что он по-прежнему силен, крутил над головой два полных ведра воды.

В восемьдесят лет ему показалось, что ему надоело все это терпеть от бабушки. Сколько я его помню, он всегда носил прическу «под Котовского», а тут решил назло ей отпустить волосы, которые упорно отказывались расти. Он заявил, что решил с ней развестись, и все родные сделали вид, что поверили. На что бабка сказала:

– Иди, разводись, если дойдешь до загса, старый пердун.

После этого их ссора на идиш была на особенно повышенных тонах.

В восемьдесят шесть лет дед полез менять лампочку на кухне. Под ним развалилась табуретка, и он упал. Я не знаю, есть связь или нет, но у него начал быстро развиваться рак. Через несколько месяцев он умер. Когда санитары приехали забирать его в морг, бабушка дотронулась до его шеи:

– По-моему, он еще теплый, – сказала она.

Она не могла поверить, что ее Изя умер. У нее куда-то сразу исчезла ее энергия, которая всегда била ключом. Она разговаривала, ела, но это уже был другой человек. Через два года она умерла спокойно во сне. На кладбище в подмосковной Малаховке они лежат рядом под одним памятником. Я абсолютно уверен, что их души вместе. Они по-прежнему разговаривают по-русски, а ругаются на идиш. Иначе и быть не может.

Суицид

Боже. как болит нога! Раньше она болела только при ходьбе. Правда, после нескольких шагов болела абсолютно жутко, но я ложился, и через 15—20 минут боль утихала, а потом и проходила вовсе. Я уже больше десяти лет не могу сходить в магазин или пойти погулять с собаками. Всё на жене. На мое предложение оставить меня, она отвечает, что я полный идиот, и что я для нее больной лучше, чем любой другой здоровый. Я понимаю, что загоняю ее, но ничего не могу сделать. А здесь новая напасть – эта чертова нога воспалилась, и боль не отпускает ни на секунду, ни сидя, ни стоя, ни лежа. Она все усиливается, и уже две ночи я не могу сомкнуть глаз. Семейный врач прописал обезболивающие таблетки, которые абсолютно на меня не действуют. Вроде надо идти ложиться в больницу, но я всего два месяца, как вышел оттуда из-за сердечных проблем. Один бог знает, как я не люблю лежать в больнице.

Жена подошла ко мне:

– Попробуй заснуть и давай завтра поедем в приемный покой.

– Посмотрим, – прошипел я сквозь боль.

К моему удивлению, через некоторое время глаза мои закрылись. Когда я открыл их, было уже утро. Боль не отпускала. Я позвал жену. Потом вспомнил, что с утра она должна была ехать сначала к моему семейному врачу, потом в аптеку за моими же лекарствами. Вдруг в голове промелькнула шальная мысль – я подумал, это же мой шанс. Надо освободить ее от обузы, а себя от мучений. Я дополз до ящика в спальне и взял оттуда тысячу шекелей. С трудом одевшись, вылез на улицу, взял такси и поехал на рынок. На рынке мне нужно было найти Ицика, которого мне показали еще лет 20 назад. Говорили, что он может достать абсолютно всё. Ковыляя, я вошел на рынок и сразу узнал Ицика. Я подошел к нему.

– Мне нужна твоя помощь, – сказал я.

– Что ты хочешь?

– Нужен яд. Это не для других, это для себя.

– Детали меня не интересуют, – сказал Ицик. – Давай триста шекелей.

«Недорого же стоит человеческая жизнь», – подумал я, давая ему деньги.

– Жди здесь, сейчас принесу.

Вскоре он вернулся и протянул мне что-то, свернутое как козья ножка.

– Это надо добавить в воду или еду. Через 20 минут все будет кончено.

Я забрал бесценный сверточек и на такси быстро вернулся домой. Я раздумывал, во что бы мне его подсыпать. Сил раздеться не было, и когда вернулась жена, я так и сидел в верхней одежде на диване.

– Давай я сварю кашу, – предложила она.

«Ну конечно, каша», – подумал я.

– Сейчас сварю, – она пыталась пройти на кухню мимо двух приветствовавших ее наших очаровательных собачек.

Когда каша была готова, жена поставила передо мной тарелку и принесла кофе. Каша была очень горячая. Улучив момент, когда супруга вышла из комнаты, я высыпал содержимое пакета в тарелку. Через несколько секунд жена вернулась.

– Кстати, почему ты одет? – спросила она.

– Хотел выйти на улицу, покурить на лавочке.

Дойти до лавочки во дворе я был еще в состоянии.

– Ну, так пойдем, – сказала она. – Каша всё равно должна немного остыть.

«А собственно, почему бы и нет», – подумал я. Напоследок покурить на улице не так уж и плохо. Мы вышли, сели на лавку и закурили.

– По-моему, я забыла запереть дверь на ключ, – сказала жена.

– Ничего, докурим и вернемся. А у нас дома какие ни есть собаки, – мне не хотелось портить последний в жизни перекур с женой.

Докурив, мы поднялись в квартиру. На моем диване сидел мой московский друг Сашка.

– Ты как здесь?! Почему не позвонил, что приедешь?

– Хотел сюрприз тебе сделать. Если б я позвонил, Маринка поехала бы встречать меня в аэропорт, а она и так занята. Что ты такой мрачный? Ты что, не рад меня видеть?

Тут я с ужасом увидел, что на столе нет тарелки с кашей.

– Извини, каша выглядела так аппетитно, а я так проголодался с дороги. Я думаю, ты меня простишь, – сказал Сашка, заметив, что я ищу взглядом тарелку.

– А где тарелка?

– Собаки выпросили остатки, я им отнес на кухню.

Я взмолился, чтобы Ицик надурил меня и дал мне вместо яда какой-то левый порошок. Забыв о боли в ногах, я вбежал в кухню. Собаки уже бились в конвульсиях, из пастей текла пена. Не чувствуя боли, я упал на колени. Я уже ничем не мог помочь. Господи, там же Сашка! Не успел я подняться с колен, как услышал, как упало что-то тяжелое. Я закричал.

Глаза открылись. Передо мной стояла улыбающаяся жена.

– Ну сколько можно дрыхнуть? «Скайп» надрывается – Сашка звонит.

Забыв о боли, я рванулся к компьютеру. На экране была улыбающаяся физиономия моего друга.

– Извини, – сказал он. – Не смогу приехать до Нового года. Постараюсь прилететь весной, чтобы мы вместе могли отметить наше шестидесятилетие.

Мы с Сашкой дружим с первого класса, и дни рождения у нас рядом.

– Отличная идея, – сказал я ему. – Буду тебя ждать.

Услышав, что я проснулся, из соседней комнаты выскочили мои собаки. Я нагнулся к ним, чтобы погладить, и они попытались лизнуть меня в лицо. Я не приветствую такое проявление нежности, но на этот раз сам поцеловал каждую из них.

Господи, какое счастье, что это был всего лишь сон! Какая физическая боль может сравниться с потерей близких? «Ты сегодня встанешь, тряпка, – сказал я себе, – и поедешь в больницу. Ты с помощью врачей будешь пытаться вернуть себе возможность хоть как-то двигаться. Если ты мужчина, ты обязан это сделать».

Мы с женой быстренько собрались и поехали в больницу.

– Не бойся, я верю, что все будет хорошо, – сказала жена.

Я не боялся и верил. Ведь моя любимая никогда меня не обманывала.