Также о нем вспоминали как о человеке, спасшем Гальвеса, который, в свою очередь, получил звание подполковника.

Рождение сына, нареченного при крещении в церкви Святого Николаса именем Мигель Хосеп, помогло развеять чувство унижения, поселившееся в душе Бальмиса после поражения. Он начал хлопотать о получении официального звания хирурга и, прихватив с собой рекомендации докторов, отправился в Валенсию для прохождения экзаменов перед Королевской квалификационной комиссией, высшим органом здравоохранения.

Вернувшись в Аликанте, он задумался о переоценке своей жизни: действительно ли он хочет остаться в этом городе?

– Мама, я легко получил аттестацию, теперь я военный хирург.

Мать сжала его в объятиях.

– Ты уже превзошел своего отца, дорогой, – нежно молвила она, проводя рукой по копне всклокоченных волос сына. – Пришла пора сменить его, как он сменил твоего дедушку, правда?

Бальмис мягко отстранил ее.

– Мама, мир велик.

– Ты уже не хочешь работать хирургом?

– Не знаю, что и делать. Я мог бы остаться в Аликанте и практиковать, это было бы проще всего, но я хочу дальше делать карьеру военного хирурга – стать старшим хирургом, а потом, возможно, и получить чин королевского хирурга. Я хочу быть врачом, трудиться умом, а не руками.

– Это трудный путь, дитя мое. Здесь у тебя обеспеченная жизнь, жена, сын.

– Да, конечно, но мне нравится испытывать новые лекарства, открывать способы лечения, изучать болезни, экспериментировать.

– В этом ты ничуть не изменился. Но как ты собираешься оплачивать занятия медициной? Отец не сможет тебе помогать, ты же знаешь…

– Да, знаю…

У Бальмиса душа была не на месте. Он разрывался между двумя возможностями: остаться в Аликанте или же вступить в соответствующий полк и продолжить учебу, которую отец оплачивать не мог. Ему исполнилось двадцать три; его вели непоколебимая тяга к медицине и немалые личные амбиции – он мечтал подняться по социальной лестнице, навсегда вырваться из тесных рамок податного сословия. Через несколько дней он вернулся к матери с известием:

– Хосефе я еще не говорил, но врачи из моего госпиталя похлопотали, чтобы меня взяли в корпус Военно-санитарной службы. Говорят, заслуг у меня более чем достаточно. Я уже жду направления.

Ему выпала служба в полку Саморы, который в ту пору намеревался организовать сухопутную блокаду Гибралтара.

– Перестань плакать, Хосефа. Обещаю, что скоро вернусь из Альхесираса.

– Поклянись, что никогда нас не бросишь.

– Клянусь своей матерью.

Но Хосефа ему не поверила. Она успела хорошо изучить его безразличие к людям и всепоглощающую страсть к медицине. Помимо того, в ее сердце не угасла грызущая тоска с тех пор, когда ее покидали другие женихи. Она выплакала все слезы, ибо в душе понимала, что Бальмис – очередной мужчина, выскользнувший у нее из рук.

11

По вечерам, во время прогулок по Ла-Корунье под крытыми галереями квартала Пескадерия, Бенито Велес пытался уговорить Исабель:

– Ну-ка, скажи, где твой хозяин сколотил состояние?

Она пожимала плечами. Тогда он сам отвечал:

– В Америке, точно не здесь. Америка – для таких, как мы, для тех, кто не боится рисковать…

– Ну ты и нахал! Сравниваешь себя с моим хозяином?

Гранадец совершенно не стеснялся ставить себя на ту же высоту, где обретались самые именитые горожане.

– Я только хочу сказать, что в этой жизни все возможно.

Для него не существовало непреодолимых препятствий и недостижимых целей. Этот же энтузиазм и уверенность в своих силах он внушал и Исабель, которая так нуждалась в чьей-нибудь любви и участии. Отсюда до предложения руки и сердца оставалось не более шага, который капрал и преодолел в свойственной ему непосредственной шутливой манере:

– Мы с тобой поженимся, сядем на кораблик…

– Да ладно тебе… Любви солдата нет веры… – отвечала она со смехом.

– Через пару лет вернемся, купим себе дом в верхнем городе… Или ты собралась всю жизнь в служанках провести?

Воцарилось молчание, и через какое-то время он произнес:

– Разве не говорится, что лучше черту служить, чем в служанках ходить?

Эта поговорка была популярна, и Исабель не раз уже ее слышала. Она задумалась. Нет, подобной участи она не желала. Работа служанки – это необходимая ступенька, чтобы вырваться из деревенской нищеты, но уж никак не окончательная цель. Все девушки стремились выйти замуж, и тогда большинство из них увольнялись. Выйти замуж, завести детей, обустроить свою собственную жизнь, а не взятую взаймы. Этот мужчина умел придать смысл ее существованию.

Поэтому Бенито превратился для Исабель в настоящее наваждение. Для деревенской девушки, оказавшейся в городе без семьи и без друзей, он воплощал спасательный круг, яркий луч, который освещал ей путь, затмевая маяк Башни Геркулеса. Он постоянно присутствовал в ее мыслях, она замечала его в рыночной толпе даже тогда, когда его там не было, просыпалась по ночам в полной уверенности, что он ждет ее под окном. Чтобы сократить вечность от воскресенья до воскресенья, солдат подлавливал Исабель за углом, когда она шла за детьми или за водой к источнику, как в первый раз. Это были мимолетные свидания, такие призрачные, что порой Исабель сомневалась, уж не порождение ли это ее буйного воображения. Иногда Бенито показывал ей краешек конверта, в котором он оставлял на каменной кладке прядь волос, цветок или, как случилось однажды, официальное предложение руки и сердца. Взволнованная и встревоженная, Исабель вернулась в дом, не зная, что и думать; в растрепанных чувствах она принялась машинально пересчитывать столовые приборы, менять воду в вазах, накрывать на стол и мыть оконные стекла.

Ответ она дала через несколько дней, когда они сидели на волнорезе и наблюдали за хлопотливой суетой кораблей в бухте. Ей подумалось, что в мире нет никого, кто бы так нуждался в спутнике, как он, чтобы осуществить свои грандиозные планы; с другой стороны, ей самой он был нужен, как воздух, и поэтому сказала «да». Если уж проводить остаток дней в услужении, то она предпочла бы заботиться о муже, способном подарить ей детей и обеспечить достойную жизнь, чем стараться ради чужих людей, как бы нежно она к ним ни относилась. Так что они стали еще одной парочкой, которые гуляют воскресными вечерами по парку или по проспекту, воркуют о завтрашнем дне и выбирают имя для будущих отпрысков, не обращая внимания на хулиганский шепот какого-нибудь прохожего:

– Не к лицу служанкам шляться по гулянкам…

Четких планов будущей свадьбы у них не было, так как не было и денег. Оставалось лишь тешить себя иллюзиями некоего совместного будущего в каком-нибудь уголке обширной Испанской империи, где жизнь окажется слаще, чем в дождливой и нищей Галисии. В те дни Исабель не ценила своего счастья. Оно стояло в том же ряду привычных вещей, как обедать каждый день и не мерзнуть от холода.

Большая часть разговоров сводилась к нелепым фантазиям о будущем величии Бенито Велеса; на свой день рождения он настоял, чтобы Исабель пошла с ним на оперу в театр Сетаро^[13].

– Но это же дорого! – запротестовала Исабель.

– У меня есть билеты! – похвастался капрал, триумфально потрясая в воздухе двумя полосками бумаги.

Исабель всю неделю провела в мечтах об опере, которая представлялась ей чем-то роскошным и экзотическим. Она попросила портниху заузить воскресное платье, по случаю надела нижние юбки, на плечи накинула взятую взаймы мантилью и нарумянила щеки, чтобы скрыть природную бледность. Кабы не отсутствие драгоценностей, она могла бы сойти за дочку добропорядочного семейства, а не за служанку. Вместе с капралом в форме они составляли прелестную пару. Но сколь велико было разочарование Исабель, когда оказалось, что театр – это всего лишь ветхое здание, зал без украшений, с облупившейся росписью и следами протечек. В довершение всего, билет, который ей вручил кавалер, не давал права занять сидячее место; его самого это ничуть не волновало. Им пришлось стоять в глубине, среди шумной толпы простолюдинов, тогда как господа наслаждались представлением из бархатных кресел партера, а избранные семейства – из лож. Спектакль начался с того, что какой-то мужчина полез под потолок, схватился за веревку и прыгнул в пустоту. Тут же поднялся занавес, смягчая падение. Так и тянулось это унылое действо, скучное и настолько долгое, что у Исабель разболелись ноги. Внезапно, уже ближе к концу представления, музыканты перестали играть. Актеры смолкли, среди публики поднялись шепотки. На сцену вышел директор театра в окружении группы войсковых офицеров и гражданских чиновников; актеры тут же столпились около вновь прибывших. Исабель поняла, что происходит нечто важное. Публика явно нервничала. Накоротке посовещавшись с начальством, сопрано вышла вперед и обратилась к залу:

– Сегодня, седьмого марта тысяча семьсот девяносто третьего года, Франция объявила Испании войну!

Исабель и Бенито в панике смотрели друг на друга. Под оглушительный свист, топанье сотен пар ног, крики «Да здравствует Испания!» и восторженные вопли прима объявила, что французские революционеры, возмущенные стараниями короля Испании Карла IV спасти своего кузена Людовика XVI от гильотины, объявили войну Испании во имя свержения с трона еще одного Бурбона и начала революции для испанского народа. Завоеватели уже захватили долину реки Аран.

Казалось, сами стены театра задрожали. Актриса, которая совсем недавно таяла от любви в сладкоголосой арии, обернулась пламенным оратором: французы вознамерились покончить с религией, поэтому встать на защиту Испании – значит встать на защиту Бога, нужно бросить все силы на искоренение революционной агрессии; военные будут расквартированы по всей стране, нации нужны добровольцы и патриотические пожертвования. Исабель и Бенито не дослушали до конца эту гневную диатрибу. Услышанная новость грозила похоронить все их будущее, и они сразу ушли из театра. Исабель еле плелась.

– Что с тобой?

У нее ужасно болели ноги; однако, поскольку любовь снисходительна, Исабель предпочла ничего не говорить и в глубине души уже простила жениху провальное посещение оперы. Одна мысль о том, что его могут отправить на войну и она больше его не увидит, повергала девушку в глубочайшую тоску. Под аркой Исабель обняла его и крепко поцеловала, чего прежде никогда себе не позволяла: она чувствовала, что их хрупкое счастье вот-вот разобьется. Той ночью Исабель вернулась домой поздно. Стараясь не шуметь, она зашла в детскую, укрыла одеялом своих подопечных и поцеловала. Затем натянула ночную рубашку и улеглась в постель, чтобы наконец расплакаться.

12

Объявление Францией войны взбудоражило испанцев. В армию записалось столько добровольцев, что вооружения на всех не хватало. Как и актеры со своих подмостков, священники и монахи призывали в своих проповедях поддержать эту, как ее называли, «религиозную войну».

– Мы, испанцы, не желаем революции! – вещали они.

Испанцы мало что знали о революции: иностранные газеты и даже книги со словом «свобода» на обложке находились под запретом.

Бенито Велес не отправился на войну, потому что его подразделение должно было оставаться в тылу и ждать, когда их призовут в качестве подкрепления; тем не менее тысяча пятьсот человек из его полка получили назначение в Каталонию, где под командованием генерала Рикардоса им предстояло занять французскую провинцию Росельон.

Исабель с облегчением выдохнула. Первого удара им удалось избежать. Они вернулись к привычной жизни, но уже без прежней радости. Висевшая дамокловым мечом угроза, что его в любой момент могут отправить на фронт, еще больше их сблизила. Прогулки, обмен записочками, мимолетные поцелуи под галереями, объятия на темных улицах… на всем лежал некий драматический налет; теперь они, наконец, осознали хрупкость счастья. Настроение Исабель в те дни полностью зависело от поступающих новостей. Они опасались, что конфликт перерастет в затяжной, и тогда наверняка возникнет нужда в резервах. Но на протяжении полутора лет – целых восемнадцать месяцев постоянного, без единой ссоры, общения, спокойной, почти привычной, любви – с фронта приходили лишь добрые вести. Бенито считал, что эту партию они выиграли:

– Рикардос пошел в контратаку и разгромил войско французов! Мы заняли Росельон! – ворвался он однажды к Исабель с газетой в руках.

– Это Игнасия, она услышала наши молитвы! Надо пойти в церковь Святого Николаса и поставить свечку…

Но радость длилась недолго. Вскоре после того массовый рекрутский набор во Франции резко изменил курс событий. Санкюлоты вернули себе захваченные территории и вошли в Каталонию.

– Испанцы в панике бегут, – сообщил Бенито; когда соотечественники побеждали, он говорил от первого лица, сейчас же, после разгрома, перешел на третье. – Французы пересекли Наварру и подошли к Миранда-де-Эбро. Это катастрофа, Исабель!

В его голосе звучал неприкрытый страх. Исабель опять сходила в церковь, поставила свечки матери и почти всему сонму святых. Что еще она могла сделать, если все остальное было явно не в ее власти? Той же ночью пришла весть о смерти генерала Рикардоса от пневмонии – в ту пору он находился в Мадриде, куда приехал с просьбой о подкреплении. «Нас мобилизовали, Исабель. В течение суток мы должны выдвинуться из Ла-Коруньи», – написал ей Бенито в записке, которую подсунул под кухонное окно.

Итак, миг, которого они так боялись, наступил. Исабель всегда верила в удачу, а если не в нее, то в божественное провидение и в свои молитвы, обращенные к Игнасии. Но сейчас, похоже, высшие силы забыли о ней. Тем же вечером она попросила хозяев отпустить ее, чтобы встретиться с Бенито. Он казался спокойным. «То ли скрывает свое волнение, то ли не слишком хорошо понимает, что его ждет», – подумала Исабель.

– К весне я вернусь… – промолвил он убежденно, поскольку был неистребимым оптимистом, а к тому же именно это заявляли его командиры.

Исабель хотела бы ему поверить. Она с трудом сдерживала свои чувства; боль разлуки еще больше раздувала пламя любви в ее душе. Они отошли далеко от дома, к Башне Геркулеса, откуда едва виднелись крыши города, расцвеченного огнями.

– Ты ведь будешь мне писать, правда?

Исабель казалась загнанным зверьком. Бенито держал ее за руку, перебирая пальцы.

– Если смогу, то каждый день.

– Клянешься?

– Жизнью моей матери и всеми святыми, – пообещал Бенито, перекрестившись и поднеся пальцы к губам.

Исабель улыбнулась ему, обняла и прикрыла глаза, когда он начал шептать ей что-то на ухо. А потом повел ее дальше, вокруг маяка.

Уже затемно они добрались до обломков выброшенного на берег корабля – одного из многих, севших на мель при заходе в бухту и потом разбившихся о рифы. С регулярными интервалами луч маяка освещал контур судна, вырванные с мясом шпангоуты, растерзанную носовую палубу, сломанные мачты и оборванные канаты. Но все же это было укрытием более надежным, чем скалы, обдаваемые морской пеной и брызгами. Они тесно прижались друг к другу; он просил ее потерпеть, шептал о своем возвращении, о чудесном путешествии через океан, о том, как они заживут в Америке, где над ними не будет ни хозяев, ни командиров; мечты о совместном будущем хоть и откладывались на неопределенный срок, но были нерушимы, это святое. А пока Бенито все это шептал в потемках, он незаметно расстегнул блузку девушки, а потом и корсет.

– Нет, – слабо протестовала Исабель, – остановись…

Но настаивать не стала, боясь нарушить очарование момента, пока он продолжал исследовать ее тело. Кончиками пальцев он провел по ее плечам, шее, ушам, проложил дорожку ниже. У Исабель разрывалось сердце, оголенные нервы вздрагивали от его касаний, и она, забыв о советах деревенских подруг, еще раз промолвила «нет»; ее слова тут же затерялись в реве волн, и она отважилась погладить плечи жениха и спрятать лицо в завитках волос на его груди. Благодаря небеса за темноту, милостиво скрывающую стыдливый румянец, она отдалась Бенито, умирая от отчаяния и любви.

Отрезвление наступило, едва она вернулась домой. Исабель посмотрелась в зеркало: на корсете недоставало пуговиц, платок она потеряла, волосы были растрепаны; среди прочих свидетельств любви она обнаружила отметины на шее и груди и несколько царапин. Оставшись одна, она осознала масштаб бедствия и стала укорять себя за то, что потеряла бдительность: к чему тогда были все эти месяцы героического сопротивления, если в минуту слабости она так быстро сдалась? Тут же Исабель вспомнила о средстве, к которому прибегали деревенские женщины. Она на цыпочках прокралась на кухню, нашла губку, смочила ее в уксусе и поместила ее между ног, чтобы избежать беременности. Оставалось только молиться Божьей Матери и Святому Николасу; часовня стояла неподалеку, и Исабель усердно ее посещала.

13

Прошло несколько недель, а письма от Бенито так и не было. Вначале Исабель думала, что у жениха просто нет времени, или же у почтовой службы возникли сложности. Затем она встревожилась: может, он ранен и не в силах взяться за перо? Бессознательно она отгоняла мысль, которая постепенно занимала все больше места в ее думах, по мере того как шли дни, а весточки так и не появилось: «А если он пал в бою?»

– Нет, конечно, ты бы наверняка узнала, – успокаивала ее кухарка, единственная наперсница.

Она говорила так, не уточняя, каким именно образом удалось бы об этом проведать. Исабель, в смятении чувств, предпочитала ей верить, дабы избежать боли. Когда чаша страданий переполнилась, однажды вечером она отправилась в казармы и спросила про капрала Велеса. Ее заверили, что он не убит и не ранен, по той простой причине, что их отряд не участвовал в боях из-за трудностей с продовольственным снабжением. Французы по-прежнему удерживали баскские провинции и север Каталонии. «Тогда почему же он не пишет? – в отчаянии думала Исабель. – Ведь он поклялся!»

Кухарка места себе не находила, видя, как она страдает, и в особенности потому, что с каждым днем Исабель выглядела все хуже. Темные круги под глазами выделялись на мраморнобледном лице. Она постоянно чувствовала усталость, а ее былая ловкость, с которой она всегда развешивала белье или разжигала камин, исчезла без следа. Если приходилось прислуживать за столом, ее мутило от запаха еды. Однажды кухарка пригляделась к ногам Исабель – их испещряли толстые, как червяки, вены – и воскликнула:

– Детка, да ты беременна!

Исабель похолодела. Некоторое время назад она заметила, что ее грудь набухла, но не придала этому значения.

– И сколько месяцев у тебя задержка?

– Один… ну, почти два.

Ей не хотелось прислушиваться к изменениям своего тела; невольно она отвергала, хоть и угадывала интуитивно, неизбежный вердикт. Лучше уж питать сомнения, чем осознать чудовищную истину. Когда кухарка без экивоков выпалила ей правду, сердце девушки пронзила такая острая боль, словно ей в грудь всадили нож. Но эта простая грубоватая женщина была права. Исабель беременна, и это катастрофа, потому что она ждала ребенка от исчезнувшего из ее жизни человека. От мужчины, которому она поторопилась отдать всю себя в обмен на слова. Она поставила все на эту карту и проиграла. Исабель жила в мире, где честь женщины определялась ее чистотой, а честь мужчины призывала хранить чистоту женщин, находящихся на его попечении. Потеря чести оборачивалась позором и презрением окружающих.

Исабель присела, борясь с тошнотой. Ее будущее, планы, мечты, стремление к совершенству – все пошло прахом. И, возможно, ее работа тоже.

– Пожалуйста, умоляю, не говори только ничего дону Херонимо.

– Я ничего не скажу, – отвечала кухарка, – тебе придется сообщить это самой.

– Только не сейчас, я не могу.

– Хорошо, но потом ты должна это сделать.

В тот миг она еще тешила себя надеждой, что Бенито Велес может объявиться вновь.