Отзывы на книги автора «Григорий Чхартишвили»

Последняя написанная книга в цикле и скорее всего она действительно последняя.
Ведь вроде все подошло к своему решающему этапу. Речь пойдет о преступлении и наказании. Клобуков мучается от своего поступка по отношению к Баху и то, как закончатся его мучения совсем любопытно. Ведь то, что для одного плохо, для другого благо и каждый извлекает урок и пользу из случившегося, а кто то видит только хорошее и не концентрируется на плохом.
Так и с Бляхиным. То, что он получил в конце жизни, к ему пришел возможно для него и благо, а кому то кажется, что это наказание.
В этот раз очень любопытные вещи рассказаны в философской , трактатной части. Антон знакомится со старушкой , которая разработала свою теорию по определению типа человек и благодаря ей находит человеку его половинку. И Антону повезет. Он найдет свою пару, близкого по духу человека после долгих лет одиночества.
В конце книги даже есть таблица, определения психотипа. Но конечно было интересен сам тест, который проходил Антон.
Книга получилась неплохой, но все таки первые мне понравились больше, возможно мне больше нравится читать про те годы, которые описаны в первых частях. В этот раз будет именно тестовых страниц .Да и книга в этот раз совсем маленькая. Я даже не знаю , понравился ли мне такой конец книги, как то он не немного не тот, что ожидаешь. Ждешь именно громкого окончания, а его нет. Да и события , за некоторым исключением уже очень мирные- поиски пары, походы в театры, описание послевоенной Москвы. Нет тех переживаний за героев , что были в первых книгах.

Вообще-то семейные альбомы однообразны...
/ Алексей Иванов "Географ глобус пропил" /

Выход каждой новой книги Григория Шалвовича - это в любом случае событие, по крайней мере я всегда жду от этих книг или чего-то нового, или хорошо забытого старого, очень люблю его методику совмещения и смешения стилей, колорирующую игру его персонажей на импровизируемой литературной сцене.

От серии "Аристономия и КО" я почему-то ожидал чего-то совсем особого. Ну, как же! "Аристономия" - первый с точки зрения автора серьезный роман, второй роман этой серии должен был бы идти по-нарастающей, но, по моему мнению, Акунин для "Другого пути" избрал... другой путь!...

Если в "Аристономии" мы чувствуем эту мощную глобальность, мы видим неожиданности, несуразности, случайности нашей маленькой, никчемной жизни одного конкретного индивидуума, которая может сломаться как тростинка в любой момент времени на фоне этой глыбы исторического времени. Поэтому вместе с такими перипетиями, рассуждения о судьбе русской интеллигенции в частности, и о реальной судьбе, плюс альтернативно возможной судьбе всей России, ложатся на повествование тех горячих 1915-1921 годов буквально идеально.

Следующий же важный период укрепления советской России до 1926 года вместе с отдельной судьбой тех же главных героев изложен в "Другом пути" Акуниным в совершенно неожиданном контексте, контексте перехода ведущего свою клетчатую тетрадь главного героя Антона в новую для себя плоскость, плоскость личностных иллюзий. "Другой путь" - не просто другой, потому что он уходит от глобальной философии в локальную, философию любви. Он еще и другой, потому что нельзя отождествлять все сюжетные развития художественной части только с этой, личностной стороны.

Хоть в целом получился и вполне симпатичный роман в стиле Аристономии, понравиться он может разве что истинным акунинским целителям, хотя, женская половина читателей по достоинству смогут оценить некоторые примиренческие иллюзии автора относительно возможности наступления у конкретного человека состояния "настоящей настоящей любви". После прочтения каждый сможет проанализировать историю своей любви к своему партнеру и "правильно поставить" ее в конкретный ряд аналогичных жизненных случаев у других людей.

Для меня "другой другой путь" поиска "настоящей настоящей любви" не был сейчас таким успешным. Надеюсь, вам повезет больше.

Вообще-то семейные альбомы однообразны...
/ Алексей Иванов "Географ глобус пропил" /

Выход каждой новой книги Григория Шалвовича - это в любом случае событие, по крайней мере я всегда жду от этих книг или чего-то нового, или хорошо забытого старого, очень люблю его методику совмещения и смешения стилей, колорирующую игру его персонажей на импровизируемой литературной сцене.

От серии "Аристономия и КО" я почему-то ожидал чего-то совсем особого. Ну, как же! "Аристономия" - первый с точки зрения автора серьезный роман, второй роман этой серии должен был бы идти по-нарастающей, но, по моему мнению, Акунин для "Другого пути" избрал... другой путь!...

Если в "Аристономии" мы чувствуем эту мощную глобальность, мы видим неожиданности, несуразности, случайности нашей маленькой, никчемной жизни одного конкретного индивидуума, которая может сломаться как тростинка в любой момент времени на фоне этой глыбы исторического времени. Поэтому вместе с такими перипетиями, рассуждения о судьбе русской интеллигенции в частности, и о реальной судьбе, плюс альтернативно возможной судьбе всей России, ложатся на повествование тех горячих 1915-1921 годов буквально идеально.

Следующий же важный период укрепления советской России до 1926 года вместе с отдельной судьбой тех же главных героев изложен в "Другом пути" Акуниным в совершенно неожиданном контексте, контексте перехода ведущего свою клетчатую тетрадь главного героя Антона в новую для себя плоскость, плоскость личностных иллюзий. "Другой путь" - не просто другой, потому что он уходит от глобальной философии в локальную, философию любви. Он еще и другой, потому что нельзя отождествлять все сюжетные развития художественной части только с этой, личностной стороны.

Хоть в целом получился и вполне симпатичный роман в стиле Аристономии, понравиться он может разве что истинным акунинским целителям, хотя, женская половина читателей по достоинству смогут оценить некоторые примиренческие иллюзии автора относительно возможности наступления у конкретного человека состояния "настоящей настоящей любви". После прочтения каждый сможет проанализировать историю своей любви к своему партнеру и "правильно поставить" ее в конкретный ряд аналогичных жизненных случаев у других людей.

Для меня "другой другой путь" поиска "настоящей настоящей любви" не был сейчас таким успешным. Надеюсь, вам повезет больше.

Очень давно не читала Акунина, последним обращением к автору был его исторический проект ,из которого осилила первые два тома.
До остальных все никак не доберусь.
А с художественным приложением к
" Истории Государства Российского" знакомлюсь впервые. Начала сразу с этой книги, вышедшей недавно, и имеющей много восторженных отзывов и положительных оценок читателей.
Исторической канвой романа становится время предощущения " Оттепели",показано самое начало нового исторического периода,который переживала наша страна. Через судьбы своих героев автор раскрывает наступление изменений во всех сферах жизни СССР ,недавно одержавшего победу в страшной войне.
И не зря главными действующими лицами романа становятся интеллигенты,ведь именно эта часть населения страны, в большей мере ощутила на себе сталинские гонения.
В механизм репрессий попал и главный герой академик Антон Маркович Клобуков. Спасая свою жену от ареста он вынужден был совершить подлость.
А сейчас, с наступлением нового времени, герой испытывает жгучие укоры совести и стремится искупить вину, отравляющую его жизнь.
Акунин непревзойденный мастер подражания ,и другого персонажа этой драмы Иннокентия Баха, намеренно показывает в образе Толстовского Платона Каратаева.
Может таким образом автор подчеркивает,что с наступлением новой жизни следует оставить в прошлом обиды и жить по новому.
Не зря еще один герой романа Санин,
переживший годы несправедливости, отказывается от своего страшного плана мести и навсегда расстается с Самураем.
Самым счастливым и ярким персонажем романа становится Мария Кондратьевна Епифьева.
Женщина, лишенная природой самых естественных человеческих удовольствий, обретает истинное счастье в своем увлечении. В ее стремлении к важным открытиям в науке, ей не мешает даже тяжелое время. Свою уникальную идею в области психологии ,Епифьева дополняет ежедневным опытом, и с успехом претворяет в жизнь, даря людям счастье.
Воображение и мастерство автора несколько раз переносит читателя в разные исторические эпохи и обстоятельства ,делая чтение еще более захватывающим.
На мой взгляд, автор в полной мере показал дыхание описываемого времени. Атмосфера ожидания перемен и появление у людей надежды на лучшее ,ощутима в этой истории.
Мне показалось,что каждый герой переживает свою вторую юность.
Книга увлекла и дала возможность отдохнуть.

Сначала показалось, что из названия можно смело убрать слово «писатель», ибо самоубиваются в книге не только творцы, а все подряд. Это добросовестное исследование (не роман) на мрачную тему, прочитанное летом, под ярким солнцем, оказалось совсем не мрачным, а именно добросовестным трудом дотошного ученого. Много исторических фактов, широкий охват темы. Но постепенно нарисовался и «писатель»!

У каждого автора (почти) наступает момент, когда он берется за тему писательства и либо делает творцом очередного главного героя, либо пишет напрямую учебник или советы молодым коллегам, либо ограничивается эссе с размышлениями. В крайнем случае излагает, как сам начал писать. У Акунина размышления о писательстве и писателях запрятаны в этой книге, как изюм в булке. Вот что получается, если немного наковырять.

«Творчество — профессия опасная и заниматься ею могут только люди, у которых изначально не все в порядке с инстинктом самосохранения. Мир художника анормален, патологичен. Творческие профессии вредны для здоровья».

«Что здесь отправной пункт, а что следствие — бог весть. То ли творческий дар становится порождением психической аномалии, причудливым цветком, расцветшим на патологической почве; то ли безумие обращается расплатой за чрезмерную творческую вибрацию души».

«Всякий человек обладает неким запасом психической и нервной прочности. Персональные чаши терпения весьма разнятся по своей емкости — от бездонной бочки до напёрстка. У творческой личности этот сосуд совсем мал. Каждая падающая в него капля — не мелочь, а событие, обретающее значение символа. Когда несчастья или даже просто неприятности сыпятся сплошной капелью, писатель слышит в этом дробном речитативе зловещий рокот судьбы».

«Интеллигенция» и «народ» (оставим кавычки, чтобы обозначить авторское недовольство этими некорректными определениями) традиционно находились в ситуации неразделенной любви первой ко второму, что, в общем, естественно: душа может любить тело, к которому приписана, но телу на душу наплевать».

«С Богом у художника — каким бы религиозным он ни был – отношения тоже небезмятежны. Все дело в том, что у творческого человека проблема со смирением — оно несовместима с избранной им профессией. А без смирения какая уж богоугодность? Творческий человек может весь лоб себе расколотить о каменные плиты церковного пола, но все равно в глубине души останется еретиком, вечно сомневающимся в существовании Бога или, по крайней мере, в правильности Его законов и действий».

«Из всех людей искусства писатель особенно уязвим. Над ним всегда висит подозрение в шарлатанстве — если не со стороны читателей, то в собственных глазах. Художник умеет рисовать, скульптор умеет ваять, композитор тоже, слава Богу, консерваторию заканчивал — их профессионализм очевиден. А писатель владеет только словом, только знает буквы. Как и все остальные. В периоды депрессии писатель чувствует себя самозванцем, вжимает голову в плечи, боясь услышать торжествующее: «А король-то голый». Король и сам не уверен, что он одет. Отсюда уже упоминавшаяся болезненная чувствительность к критике».

«Опаснее всего то, что магическая сила художника зависит не от него самого, а от некоей внешней силы, перед которой он беззащитен. Не столь важно, как он эту силу называет — Богом, Демоном, Музой или Вдохновением. Когда она есть, творческий человек чувствует себя неуязвимым и всемогущим, ему кажется, что он небожитель и пребудет таким всегда. К несчастным собратьям но цеху, разуверившимся в себе и наложившим на себя руки, в такие минуты художник относится свысока».

Самоубийство как явление всегда меня интересовало, а самоубийцы обладали в моих глазах мрачным, но притягательным флером - что же должно быть в голове у человека, чтобы перешагнуть через фундаментальный инстинкт самосохранения? Этот вопрос не давал покоя и Григорию Чхартишвили (более известного под именем Борис Акунин). Я наткнулась на эту книгу, изучая биографию (в частности эпичное харакири) Юкио Мисимы, чьим основным переводчиком является опять-таки Чхартишвили. И конечно, книга меня сразу же заинтересовала.
По мнению автора, человечество делится на 5 категорий:
а) никогда не думали о самоубийстве
б) думали о самоубийстве
в) угрожали совершить
г) пытались совершить
д) совершили

Первых, по мнению автора и меня, на Земле меньшинство. Наверняка это безоблачно счастливые и абсолютно психически здоровые люди, и эта книга и рецензия не для них :) Только если они не готовы отказаться от безоговорочного осуждения сего отчаянного шага и взглянуть на него другим взглядом. Ну а остальным категориям читать в обязательном порядке. Не ради "вдохновения", упаси боже, а ради обширной пищи для размышлений.

Несмотря на название, далеко не весь труд посвящен именно писателям. Первая часть представляет собой различные точки зрения на суицид со стороны религии, философии, разных культур и т.д. Интересно было задуматься о том, что христианство чуть ли не единственная мировая религия, где добровольный уход из жизни это какой-то чудовищный грех, чуть ли не хуже убийства и узнать причины того, откуда, когда и почему взялось такое отношение. Авраамические "соседи" - ислам и иудаизм конечно тоже считают, что самоубийство "грешновато", но все-таки с множеством оговорок. Ну а в буддизме и индуизме к суициду (как и вообще к смерти) отношение максимально нейтральное, не последний раз живем, чего париться-то? Правда, смысла в таком уходе из жизни все равно нет, он лишь означает, что свой кармический урок ты не выучил, и придется еще раз повторить ту же ситуацию. А так - ну будет новая жизнь, будет новый шанс. О каком грехе вообще речь.
А в каких-то культурах суицид вообще считается достойным и красивым актом (ну вы уже поняли, что речь идет о Японии).
Из этого раздела меня только немного удивило, что автор рассказал о первых христианских мучениках с явными суицидальными наклонностями, о самосожжениях буддийских монахов и староверцев, о суицидальных сектах типа Народного храма, но ни словечком не упомянул о тех же шахидах (в том смысле, в каком это слово понимается сейчас). Без них религиозная часть аж какая-то неполная.

Мне понравилась глава об эвтаназии, и мысль о том, что чем более развита цивилизация, тем больше людей захотят прибегнуть к этому способу уйти из жизни. Комфортная жизнь- комфортная смерть, все логично. Я обеими руками за такую возможность выбора для тяжело больных людей.

Ну а во второй части Чхартишвили уже непосредственно переходит к самоубийствам писателей, пытаясь классифицировать их по странам и причинам. Больше всего мне понравилась глава "Жизнь как роман", про писателей, чья собственная жизнь была их главным произведением. Особенно меня позабавило противопоставление двух ярких личностей 20 века и моих любимчиков - Юкио Мисимы и Габриэле Д'Аннунцио. Оба слепили из себя легенду и жили как герои своих романов, оба были эстетами, одержимыми в своем творчестве темами эротизма, красоты и смерти - итальянский летчик и японский самурай. Но только Мисима собственноручно написал и последнюю, самую яркую главу своей недолгой жизни, ну а Д'Аннунцио...

...слишком долго прожил и неправильно умер. Если б сложил голову в воздушном бою или погиб во время авантюры с захватом Риеки, было бы совсем другое дело. А в 75 лет, от удара, президентом Академии, князем Монтеневозо и другом пошлого дуче - нет, некрасиво.

Почему это так смешно)) Вообще, стиль Акунина явно пришелся мне по вкусу - деликатный, ироничный, местами с вкраплениями легкого черного юмора, как на примере выше, что не дает впасть в депрессию во время чтения на такую непростую тему. Хотя перерыв в книге мне делать все-таки пришлось, отвлекаясь на куда более легкую литературу.
В целом, это очень интересная, полезная, местами печальная, местами трагикомическая книга, способная заставить задуматься и пробудить в себе эмпатию. Мои общие выводы после прочтения получились такими же, как и у автора:

К самоубийству нет и не может быть единого отношения. Иногда оно - малодушие, истерия, осквернение великих таинств жизни и смерти. Иногда - единственный достойный выход.

И я считаю, что стоит перестать табуировать эту тему и относиться к самоубийцам (удавшимся и неудавшимся) как к прокаженным. Зачастую им просто нужно внимание и чуткое отношение, а уж никак не насмешки и осуждение.

Пару лет назад мне попалась книжка под названием «Последние слова великих писателей». В ней рассказывалось о последних днях из жизни писателей и об их же сказанных словах перед смертью. Я тогда обратил внимание, что среди людей этой деятельности много самоубийц. Почти каждый третий литератор (писатель или поэт) наложил на себя руки. В этом плане Г. Чхартишвили (Борис Акунин) идет дальше. Он пишет книгу, в которой исследует только самоубийц.

Состоит она из трех частей. В первой части автор рассуждает о самоубийстве в историческом контексте, во второй подбирается уже к своему «брату по ремеслу», а заканчивает Чхартишвили книгу разделом «Энциклопедия литературицида». Этот раздел состоит из 370 статей, где каждому писателю посвящена отдельная статья. Интересно, что основной вал самоубийц среди них составляют древние греки (Антисфен, Диоген, Сократ), японцы (Акутагава, Кавабата, Мисима) и русские в советский период жизни (Есенин, Маяковский, Цветаева, Шпаликов). Впрочем, у каждого своя причина такого ухода, хотя закономерности найти всегда можно.

Книга, как исследование – это, безусловно, хороший и детальный труд. Много в ней информации, которую просто так не найти. Например, что в немецких концлагерях охранники заканчивали жизнь самоубийством чаще, чем заключенные. Что религии к такому исходу относятся сильно по разному. Что благополучие и успех не гарантирует счастливой жизни. Что безверие и бесцельность жизни является плохим мотиватором для продолжения этой самой жизни. В информативности книге не откажешь. В ней много статистики и разных данных.

Но для чего она точно не подойдет, это для подъема настроения. Представьте, перед вами более пятисот страниц и на каждой из них пишут о самоубийцах, каждая строчка в них кричит о суициде, о бренности жизни, о невыносимости бытия. Читать такое иногда совсем не весело. Да и суицид кажется уже обычным явлением, к которому привыкаешь.

Народ, состоящий из не нашедших себя людей, превращается в полчище крыс. Мы обитаем в аду, и этот ад — дело наших собственных рук, результат того, что людей никто не научил быть людьми.

Действие четвертой книги "Семейного альбома" разворачивается в феврале-марте 1945 года, место действия Бреслау ныне польский Вроцлав, вошедший в историю Второй Мировой как "немецкий Брест". Бои за город шли с февраля по май, были необычайно ожесточенными и продолжались даже после объявления капитуляции. Рэм, сын сквозного героя шестикнижия Антона Клобукова, попадает сюда сразу после десятилетки и ускоренных командных пехотных курсов, лейтенантом с шансами уцелеть стремящимися к нулю.

В книге болезненно точно схвачено это особое ощущение предчувствия неминуемой гибели: пехота пушечное мясо, а командиру поднимать бойцов в атаку, и значит, вставать под пули - в соединении с надеждой и вопреки всему верой, с мальчишеской жаждой жить, любить, с естественной для нормального человека потребностью сохранить себя в чистоте. Параллельно разворачивается история Тани Ленской, девушки, папа которой поляк, а мама еврейка из России, ее нисхождение по кругам ада: ожидание беды, время стыда, время страха, черный омут, оттолкнувшись от дна которого продолжила жить при эстернате.

Если вы знакомы с первой книгой фандоринского цикла "Азазель", то имеете представление о педагогической системе леди Маргарет Эстер. основанной на выявлении у всякого человека его особого таланта и развитии уникальных способностей - системы, апологетом которой последовательно выступает Акунин. В руки Рэма попадают записи на русском языке, которые начинаются как "письма далекому другу" и адресованы Антону Семеновечу Макаренко, чьим однокашником автор был когда-то. Адресат выбран не случайно, потому что эта часть Трактата посвящена педагогике.

Способ, каким добыты деньги на педагогический эксперимент, оставлю без комментариев, ограничусь тем, что с точки зрения меньшего из зол он вполне морален. Не буду комментировать и отношения автора (дневников или все-таки романа?) к Янушу Корчаку, выведенному здесь под именем Сказочника. Суть "Трезориума" ("сокровищницы") в том, чтобы по еврейским документам проникнуть в гетто с достаточным для организации приюта количеством средств. Каковой, устроенный по типу эстернатов, и открыть посреди этого ужаса.

Отвергая концепцию "Гармонично развитой личности" Песталоцци, на воспитании которой базировалась, в частности, советская педагогика, автор предполагает работу с пятилетними детьми, разбитую на семестры. Первый - наблюдаем, тестируем, выявляем способности, которые подразделяют на 5 категорий: Г (Голова), С (Сердце), Т (Тело), К (Креативность) и Н (Неопределившийся). Второй - переход от наблюдения к активной работе и типизация группы Н. Третий - разделение по группам, четыре дня в неделю, через день, ребенок занимается у профильного педагога, вторник. четверг и субботу - у наставников других групп, чтобы исключить ошибки тестирования и вовремя разглядеть склонность к иному типу деятельности, буде таковая проявится, и для общего развития.

Четвертый семестр делит каждую из групп на две подгруппы: Г"олова на теоретиков и практиков, С"ердце на позитивистов и негативистов, Т"ело на атлетов и мастеров, К"реатив на эстетиков и инвенторов (чья творческая активность тяготеет к нехудожественной стороне, изобретатели). Пятый снова делит каждую из подгрупп на две. В категории Г"олова на теоретиков и практиков естественников и гуманитариев; С"ердце на генераторов и эмиттеров; Т"ело подразделяет атлетов на спортсменов и актеров, а мастеров на макро и микро. К"реативисты - на практиков-теоретиков инвенторов, а кунстлеров (художников) -на акционистов и эстетиков. Шестой завершает типизацию и переходит к развитию конкретных знаний, умений и навыков, которые помогут наиболее полно развить заложенное в человеке природой, воспитав из ребенка гения.

В цикле "Семейный альбом" обрамляющая история служит именно, что рамой для трактатной части. И разумеется. ничем хорошим затея педагога-авантюриста в условиях войны не могла бы закончиться. Но вот что удивительно, когда я думаю о возможности воплощения ее, даже в нынешние темные времена отката, то все больше склоняюсь к мысли, что общий уровень прогресса, лишающий работы многих специалистов, которых проще и дешевле заменить машинами, может стать фактором, который заставит огромное количество специалистов направить взгляд в сторону педагогики. Потребность в иной воспитательной и образовательной системах давно есть и это актуально для всех стран, но до сих пор не было базы специалистов и внятного теоретического обоснования.

Но тут гадать бессмысленно. Поживем-увидим.