Потом у него явилось желание узнать о покойном целый ряд интимных подробностей, о которых молодая женщина, смущаясь, отказывалась говорить. Но он настаивал, упорствовал:
– Ну-ка, расскажи мне об этом. Он, должно быть, имел дурацкий вид в этот момент. Да?
– О! Он всегда жил под страхом простуды. Ведь у него были слабые легкие…
Дю Руа злобно подхватил:
– Да, он это доказал. – Потом прибавил галантно – К счастью для
могла такая женщина прельститься, хоть минуту выносить подобное животное!»
Злоба его росла с каждым днем от тысячи мелочей, коловших его точно иголками, от беспрестанных напоминаний о другом, пробуждаемых каким-нибудь словом Мадлены, горничной, лакея.
Он мысленно прибавлял: «В сущности, ведь это был идиот; без сомнения, это-то меня и оскорбляет. Меня возмущает, как могла Мадлена выйти замуж за подобного дурака».
Он не мог больше дотронуться до какого-нибудь предмета, не представив себе сейчас же, что рука Шарля тоже прикасалась к нему. Все вещи, на которые он смотрел, которые он держал в руках, принадлежали раньше Шарлю, он их покупал, любил, обладал ими. И даже мысль о прежних отношениях его друга с женой начала раздражать Жоржа.
Он был уязвлен в своем самолюбии и тщеславии – в этих неотъемлемых свойствах литераторов, делающих их, будь то репортер или гениальный поэт, одинаково подозрительными, настороженными и обидчивыми.
Это имя – Форестье – резало ему слух; он боялся его услышать и чувствовал, что краснеет при одном звуке его.
Для него это имя сделалось язвительной насмешкой, более того, почти оскорблением. Ему слышалось в нем: «Твоя жена делает за тебя работу так же, как делала ее за другого. Без нее из тебя ничего бы не вышло».
– Ах, извини, пожалуйста, я хотел обратиться к тебе. Какая глупость, я тебя постоянно путаю с этим несчастным Шарлем. Это оттого, что твои статьи чертовски похожи на его. Все это находят.
Когда их статья была окончена, Жорж с чувством прочел ее вслух. Оба нашли ее превосходной и улыбались, удивленные и восхищенные, как будто они теперь только узнали и оценили друг друга.