– И что? Помогли тебе в клане? Дали тебе работу? Дали тебе помогать людям? И не дадут! Потому что им плевать, им нужна их жалкая власть и ничтожные подачки, которые они распределяют между собой.
Альваро отрезвлялся с каждой фразой Паскаля и готовился к нужному, хоть, как ему казалось прежде, аморальному выбору.
– Но кому же мы будем продавать? Всем? Как яблоки на базаре?
– А ты можешь себе представить, чтоб мы могли иначе?
Паскаль убедил Альваро не привлекать клан врачей и самостоятельно подготовить «препарат» (называть его наркотиком Альваро отказывался) к рынку. Для этого предстояло провести дополнительные тесты. Хирург настоял, что испытания вещества на одном человеке – на нем самом – это еще не показатель отсутствия побочных эффектов у других пациентов. Проверить препарат было решено на бродягах. На этот раз Альваро не стал протестовать, ведь безопасная дозировка уже рассчитана, токсин может вызвать индивидуальную реакцию, но точно не является ядом. И вновь – нужно было сделать все под наблюдением – с фиксацией пульса и реакции на боль каждого испытуемого.
Конечно, бедолаги доверяли доктору – все-таки некоторых из них он спас от верной смерти. Но потреблять неизвестную жижу никто не горел желанием. Паскалю пришлось раскошелиться и заплатить по паре чипсов каждому добровольцу. Всего им требовался десяток таких «помощников», и в течение двух часов удалось сангажировать это количество.
Кабинет Мариэллы был выкрашен глянцевой белой краской. Колоссальная разница – между синим металлическим, уже местами покрытым ржавчиной контейнером снаружи и светлым интерьером, точно модная гостиная в только отстроенном жилом комплексе где-нибудь на средиземноморском берегу. В передней на стенах висели картины, и Эмме показалось, что они даже подобраны одна к другой по стилю: вот минималистичный пейзаж светлого южного города – по ровной сетке кварталов да по торчащим шпилям собора Саграда Фамилия угадывается Барселона. Вот – портрет в полный рост: девушка в ярко-красном купальнике читает книжку, лежа на шезлонге. Рядом – натюрморт: корзина с фруктами и парой бутылок вина, и еще один пейзаж – вертикальный, водопад в роще каких-то широколиственных деревьев с кронами, сквозь которые не пробивается солнце, и под плотными сводами не растет и травинки. Эмму никто не встретил, и, осмотревшись, она прошла в следующую комнату, где стояли два дивана друг против друга и между ними журнальный столик с заброшенными гадальными картами; Эмме пришлось углубиться дальше, и она оказалась в подобии столовой – широкий стол занимал почти все пространство; его окружали разномастные, но тоже, будто выдержанные в одном духе, выкрашенные в приятный желтый цвет стулья. Эмма прошла еще дальше – и это уже был следующий контейнер, который представлял собой одно неделимое пространство вроде гостиной – вдоль стен стояли буфеты, книжный шкаф, стеллажи с какими-то побрякушками: статуэтками, камнями, рамочками и небольшими картинами, а сама комната была заполнена креслами, всего около десятка. Пять из них были заняты женщинами, а на большом белом развалилась, вытянув ноги на подставку, сама Мариэлла. Ей красила ногти молодая девица; прочие гостьи Мариэллы, в том числе чернокожая красавица, на которую обратила внимание Эмма, отмачивали ногти рук и ног в тазиках.
– Привет, солнце! Девочки, это Эмма, но вы все, конечно, ее запомнили.
«Девочки» от 30 до 50 с лишним лет дружно закивали и прощебетали, что да, Эмму не только запомнили, но даже как-то успели зачислить в список своих подруг. Все поочередно представились, но Эмма не сумела удержать в памяти ни одного имени. Новенькую тут же усадили в одно из свободных кресел, и Мариэлла потребовала сделать ей маникюр и педикюр.
– Шеллака осталось меньше, чем на раз, – отметила мастерица.
– Девочки, подайте телефон, – отреагировала темнокожая, и, пока Мариэлла тянулась за трубкой, спросила, – как он называется.
– Чайна Глэйз, белый.
– Милый! Пришли кого-нибудь на плантацию, пусть принесет шеллак. Запиши, белый Чайна Глэйз… так открой новый контейнер! Нет, именно Чайна Глэйз, другой не подойдет. Спасибо, тигр, – темнокожая повесила трубку и обратилась к товаркам: – Сейчас принесут.
– Еще бы, раз тигр обещал, – уколола темнокожую Мариэлла и разъяснила уже Эмме: – Знаешь, кто муж Таллулы? Страшный генерал Зилу, который сейчас сам пойдет на склад – я уверена, искать шеллак. И найдет Чайна Глэйз. И Крюгера тоже можно приручить, деточка. Не думай, что тебе одной тяжело, мы тут все привыкали и шлифовали этих горе-мужиков, что нам достались. Крюгер твой, конечно, тот еще фрукт, но раз уж человек был священником, то с ним можно иметь дело.
Эмма едва скрыла удивление, и это не осталось незамеченным от Мариэллы.
– Правда… Вам, деточка, придется разрешить непростое противоречие, – сочувственно обратилась она к Эмме, сверля ее глазами.
– Всем на острове непросто… – поторопилась ответить Эмма, словно не хотела слышать продолжение. Но Мариэлла продолжила:
– Да, но вы… потеряли семью в считанные дни, вам бы хоть немного покоя. Но это именно то, чего от Крюгера вы не дождетесь.
– О чем вы?
– Есть мнение, что Крюгер убил вашу предшественницу.
У Эммы перехватило дыхание – будто ей с размаху носком сапога врезали под дых. Вошел Зилу. Он принес шеллак.
Пуна Купалонга всерьез тревожила реакция соседей на отсутствие Даниты. В обычном мире даже у домохозяйки может найтись множество поводов не сидеть дома сутками. На острове же это казалось подозрительным и грозило катастрофическими последствиями. Пун всей душой желал, чтобы Лон поскорее умер, чтоб он не перенес инфекции и травмы. Отсутствие условий для лечения позволяло полагать, что на 99 % так оно в итоге и выйдет, поэтому Пун не видел причин не приблизить этот процесс. Все упиралось в способ: при сестре этого не сделаешь, к тому же футболиста постоянно опекали дети, так что без свидетелей было никак не обойтись. Но с каждым днем ожидания того, что ситуация разрешится сама собой, риски разоблачения возрастали. С еще большим ужасом Купалонг представлял себе воплощение в жизнь оставшегося процента. Если Лон выздоровеет, его связь с Данитой точно как-то да проявит себя, и тогда пиши пропало: сестру в бордель, Пуна – на плаху, а калека Лон окажется на берегу бродяг. Нормальной работы на острове для него не найдется никогда. Что же делать, если любой из предлагаемых сценариев не сулил ничего хорошего? Пун никогда не был интеллектуалом и не решал сложных многоходовых задач. Он умел подчиняться, и это пригождалось ему всегда: и на улицах, где он рос, и в партизанском подполье, где он играл вторые роли, верного и преданного бойца, готового исполнить приказ без раздумий. Пун не любил ничего усложнять и предпочитал делать ровно то, что говорят, а лавировать в лицемерии и манипуляциях – было попросту не его видом спорта. Пун закономерно опасался, что его упрямая, как осел, сестра и даже ее полуживой возлюбленный вполне могут его переиграть. Или взять вот этих дружелюбных идиотов – Маркуса и Джесси, соседей, которые с таким радушием втюхали ему, то есть им с Данитой, как супругам-новоселам, настоящее шерстяное одеяло? Что это, подарок от чистого сердца или какая-то проверка? А остальные, эти отвратительно-благостные люди, им действительно хочется дружить семьями и жарить тошнотворную имитацию барбекю во дворе, или это просто способ все про всех знать, чтобы строчить доносы?.. Было бы гораздо удобнее, если бы за стенкой жили угрюмые, необщительные, раздражительные сволочи. «Где же Данита? Гуляет по острову? Пун, я бы на твоем месте следила за ней в оба… Да это просто опасно… Грэма убили! Девушек, бывает, насилуют! Тут живет множество страшных людей, их будто с поводка спустили!» – Пун про себя передразнивал эту Джесси, обладательницу лошадиной улыбки, не сходящей с лица, будто кожу натянули на затылке. «Я все объясню тебе, парень. Я вижу, ты славный боец, парень. Ты напоминаешь мне Смиттерса, моего армейского дружка, парень. Это тебе не в пустыне песок в штаны загребать, парень. О, никогда не забуду тот мост под Фалуджей, парень» – Маркус не просто раздражал, он был из тех, кто берет «молодняк» под опеку, которая быстро превращается в назойливое преследование и навязывание своих идиотских правил. Пун видел, как Маркус реагирует на Зилу – вытягивается в струнку, но даже в эти моменты во всей его фигуре как бы читалось: «Да, братишка Зилу, у тебя звезд на погонах больше, но все мы, вояки всего мира, понимаем друг друга, и будь тут бар, мы бы вместе вечерами чесали там яйца и пересказывали тысячу раз уже слышанные анекдоты, мы бы пердели и гоняли шары, а потом каждый бы шел домой, чтобы уложить свою малышку на коленки и как следует отшлепать ее, стянув стринги с ее расползшейся с годами задницы». Пун ненавидел эту пару.
– Ты никуда сегодня не пойдешь, ты будешь изображать счастливую семейную жизнь.
– Я схожу к Лону. Я так решила.
– Что ты решила, ты вообще забыла, кто ты такая? Ты – женщина, я твой брат, и у нас дома тебя бы уже порвали на клочки, – громко твердил Пун.
В дверях показалась Джесси.
– Ну что за язык у вас! Просто музыка! Хотите вместе позавтракать? Думаю, мы вас удивим… потому что у нас – яичница!
Пун и Данита еще не настолько отвыкли от человеческой пищи, чтобы поразиться яичнице, хотя, конечно, на острове яйца были фантастической редкостью – всего два десятка кур на всех жителей. И больше птиц не становится, потому что они частенько дохли почти всем скопом. Как только начинался мор, куриц изолировали друг от друга, но все равно редкие из них выживали. Кроме того, кормить их было практически нечем – они упорно не ели водоросли и производные, поэтому аграрии решили держать ограниченное количество птиц, ровно как и свиней. Последние жрали практически все, но передохли с полгода до прихода «Линкольна» и больше на кораблях не попадались.
Филиппинцы были вынуждены отложить ссору, поскольку Джесси упорно стояла в дверях и ждала, когда соседи отправятся вслед за ней. «Супругов» усадили позавтракать за одним столом с соседями. Данита от души расхваливала еду и толкала локтем Пуна, чтоб он был подружелюбнее. По островным меркам хозяева проявили невероятную щедрость: у них было всего четыре яйца, и они ждали их в специальной очереди целый месяц, но поделились с новичками, чтобы показать, что же такое настоящие добрососедские отношения. После завтрака, выдержав дружеское похлопывание по плечу и с полдюжины дурацких анекдотов, Пун вывел Даниту якобы на рынок, а на деле – для разговора.
– Вот мы сейчас вышли вдвоем, у твоих соседей же не будет вопросов, куда мы делись? – спросила Данита.
Пун весь скривился: схема была, несомненно, простой и действенной, и теперь нужно было поломать голову, чтобы к ней при драться.
– Ладно. Мы можем… выходить вдвоем. Но куда деваться мне? Я же не буду смотреть, как ты нянчишься с этим инвалидом…
– Тогда отведи меня до антенны и займись чем-нибудь. Разве у тебя нет службы?
Служба не просто была, она шла постоянно. Но постоянной должности при базе Пун Купалонг не получил, строевая подготовка занимала не так много времени, а в патрули и часовые его ставили по весьма гибкому графику. Поэтому, преодолев пару узких улочек, которые вывели их к антенне, Пун проследил взглядом, как Данита уходит вверх по лестнице, а сам отправился на берег бродяг – подальше от посторонних глаз. Там он увидел большую, метров в двадцать длиной, сеть, и Альваро, ковыряющегося в ней вместе с бродягами.
– Что вы делаете, доктор? – спросил Пун от нечего делать.
– Ищу рачков, – ответил Альваро и вернулся к работе.
Пун, английский которого не позволял вести сложный разговор о рачках, сетях и прочем, остался на берегу, нашел себе удобное местечко, где можно было прилечь, и издалека наблюдал за Альваро, размышляя о том, зачем доктору эта несъедобная морская мелочь. На острове не употребляли в пищу этих гадов – считалось, что они ядовиты, но это – если не вдаваться в детали. При более пристальном рассмотрении некоторые виды действительно были ядовиты по своей природе, другие же, составлявшие большинство, были почти безвредны, но активно накапливали вредные вещества из мусора, и от постоянного их потребления начинали разрушаться внутренние органы.
Пун наблюдал за убаюкивающими действиями врача и бродяг. Он расслабился, решив на время задачку с соседями, и теперь отдался солдатской лени. Мельтешение фигур, их возня с ведрами усыпляли его, и он достал цигарку из водорослей, припасенную еще из «военного» пайка, и пластиковую линзу для прикуривания. Немного возни, и кислый дымок взвился над сухими потрескавшимися листьями. Запах цигарки полетел в сторону берега, и его учуял один из бродяг, который, как по команде, тут же направился к Пуну. Тот не сразу сообразил, в чем дело, и отчего бородач в пластиковых лохмотьях вдруг устремился к нему, а когда сообразил, уже было поздно.
– Эй, оставь немножко, а! – чуть ли не повелительно обратился нищий.
О проекте
О подписке