Глава 2
ДЕНЬ ПОХОРОН

В день похорон Ди проснулась в кресле. Спать в кровати, на которой перерезали горло ее новоявленному мужу, она не могла. Да и в кресле уснуть получилось только под утро, когда отяжелевшие веки сами собой сомкнулись, а в голове, превращаясь в кошмары, одержимо прокручивались воспоминания той трагичной ночи. Самый страшный сон, однако, был не про убийство, а про то, как Эмма нескончаемо, до потери рассудка соскребала с пола и мебели постоянно пребывающую, лезущую из каждой щели кровь. Бедняжка с трудом боролась с позывами рвоты. Сдерживала их банальная мысль, что если Эмма не возьмет себя в руки, то убирать придется не только эту невыносимую кровь, но и содержимое собственного желудка. Ночь продлила ей эту кровавую медитацию. Проснулась Ди от стука в дверь. Тут же, не дожидаясь ответа, в контейнер уверенно зашел Грателли с упакованным в пленку платьем. Траурные наряды, как и подвенечные, выдавались всего на день. Ди со смирением, близким к отупению, натянула на себя платье, приладила на голове шляпку, которая скорее нужна была как крепление для вуали, чем сама по себе; обулась в черные полусапожки на два размера больше, чем надо, и, в сопровождении Грателли и солдат, отправилась на церемонию прощания.

На острове не было принято устраивать похороны. Рядовых покойников просто отправляли в перемолку ровно так же, как и тела пассажиров «Линкольна». Правило было продиктовано не только экономией времени и сил, но и санитарией – заводить холодильную установку для хранения тел представлялось непозволительной роскошью, а без нее покойники сразу начинали гнить, источать смрад и могли стать причиной инфекций. Хоронить в море (а больше негде) тоже было несподручно: для утопления тел требовался достаточный груз, а металл был гораздо нужнее в строительстве. И, главное, островитяне, пережившие несколько первых голодных лет, а время это было страшное, почитали за догму не пускать еду на ветер, пусть даже эта «еда» – человеческое мясо. Поэтому процедура прощания – даже для близких усопшего – часто сводилась к последнему взгляду на тело, которое уносили ровно с того места, где перестало биться сердце.

Но для знати и выдающихся островитян все-таки устраивались полноценные панихиды. Грэм, как один из лучших футболистов, был любимчиком публики, и на следующее после разбирательства утро Судья принял решение организовать похороны так, чтобы попрощаться с чемпионом могли все желающие. Грэм был удостоен величайших из возможных почестей: его лицо загримировали, тело нарядили в элегантный, лишь немного потертый, классический костюм-тройку, с рубашкой. Покойника разместили в многоразовом гробу, который для таких случаев специально отлили из твердого пластика в мастерской. Ящик задумывался универсальным, подходящим под усопшего любых габаритов, и «маленькие» тела в нем смотрелись диковинно – будто им для чего-то оставили много места.

Гроб с Грэмом выставили на центральной площади, где еще недавно футболист забивал голы, где угрожал Чепмену, где женился на Ди. Подходить к телу не разрешалось, Судья опасался непредвиденных реакций, но можно было смотреть на покойного с трибун. Привилегированным жителям дозволялось выразить свои соболезнования лично вдове, то есть Диане, которая стояла чуть в стороне от гроба. И они подходили, почтительно выдерживая дистанцию друг с другом, но не с Ди. Мужчины норовили чуть ли ни прижаться к девушке, поцеловать ручку, приобнять. Ди с ужасом осознала, что похороны плавно перетекают в очередную свадебную вакханалию, а сама Ди, несмотря на истерзанное тело мужа на расстоянии вытянутой руки, – воспринимается куском мяса. Некоторые из «скорбящих» не удостаивали Грэма даже дежурного упоминания, зато рассуждали о будущем бале невест. Не хватало только таймера, регламентирующего эти монологи… Когда подошел черед Эммы, Ди, отрешившись уже от всего, не сразу расслышала и поняла ее:

– Какая дикость. Господи, какая же дикость. Куда мы с тобой попали, – вполголоса проговорила накрашенная и тоже наряженная в настоящее тканое платье, Эмма.

Ди оглядела ее.

– Эмма, Эмма… на тебе платье… Вэлери… помнишь, той, которую убили за СПИД.

Эмма отшатнулась от Дианы; действительно, это платье казалось ей знакомым… но она и подумать не могла, что Крюгер принес ей вещи покойницы.

– О господи. Точно.

Эмма развернулась и заторопилась к выходу с площади, но ускользнуть ей не удалось – ее ловко взяла под руку и мгновенно, танцевальным движением, развернула к себе Мариэлла.

– Милочка. Приходите вечером ко мне, у нас что-то вроде женского клуба. Делаем маникюр, обсуждаем новости. Познакомитесь со всеми, – Мариэлла, как настоящий лидер, сразу решила взять Эмму в оборот, – приходите, приходите. Вы же не против, Крюгер? Не боитесь наших дамских разговоров?

Крюгер уже успел подойти, и Мариэлла задала вопрос, как это делают, чтоб обозначить чье-то присутствие.

– Мариэлла, Эмма еще не вполне привыкла к острову… ко мне…

– А мы над этим как раз и поработаем. Эмма, ничего не стесняйтесь, у нас принято общаться искренне, но не обязательно – откровенно. Крюгер, полагаю, вас к нам проводит.

– Спасибо, – сухо проговорила Эмма, – Крюгер, нам надо домой.

– Подожди, сейчас Судья скажет слово.

Судья как раз встал около Ди с усилителем звука в руках.

– Сожалею, что мы не можем проститься с Грэмом, как это принято на большой земле. Память о нем навеки останется в наших сердцах, потому что он был отличным футболистом, был краской в нашей серой жизни. Он был открытым и сильным, был хорошим примером для ребятишек. Мы все возмущены тем, что произошло. И у меня нет никаких сомнений в том, что убийца скоро будет пойман и казнен! Для этого мы привлекли к расследованию Чепмена, он – профессиональный криминалист, прибывший к нам на «Линкольне». Подвижки у дела уже есть, но в интересах следствия разглашать я ничего не буду, – Судья обратил свое лицо и мегафон к Грэму. – Дружище, ты будешь отомщен!

Диане на ум пришла странная мысль о том, как это дико выглядит со стороны: человек с мегафоном практически орет в лицо покойнику, и это считается актом скорби.

Грателли подал Судье маленький мешочек. Судья шагнул к гробу, и, высоко подняв мешочек над над грудью Грэма, высыпал из него землю. Грателли, стоящий рядом, поднес ко рту Судьи мегафон.

– Покойся с миром, друг наш! Скорбим, что ты не обретешь большую землю вместе с нами.

Восемь мусорщиков по сигналу Грателли подошли ко гробу и подняли его. Зазвучала незнакомая Диане музыка, какой-то католический гимн, и носильщики понесли тело по улице в сторону клана аграриев.

* * *

Лон стонал всю ночь. Он тяжело бредил, постоянно хотел пить. Девочка Айви и Энрике, которые остались при нем и уснули в обнимку рядом со своим кумиром, всякий раз пробуждались, подавали Лону напиться и не забыли дать ему лекарства, добытые Данитой по предписанию Альваро. Под утро пришел неловкий долговязый мальчик, четырнадцатилетка – Квинтус, и разбудил детей.

– Папка сказал, у Грэма горло перерезано вот так, дырка толщиной с палец.

– Ого! Это ему месть великого Седана, – с придыханием проговорил Энрике.

– Какая месть? Это же военные его побили! – Айви упрекнула друга в нелогичности.

– Все равно. Грэм был плохой! Это Седан! – заявил Энрике.

– Кто такой… Седан? – прошептал очнувшийся Лон.

– О-о-о! Вы проснулись! – обрадовалась Айви.

– Седан – это великий футболист.

– А! Зидан! – Лон попытался рассмеяться, но из рта вырвалось лишь хрипение, – А что стряслось с Грэмом?

Дети наперебой начали рассказывать о последнем дне, который Лон вынужденно выпустил из своей жизни. Спортсмен терпеливо выслушал новости, потратив на это все с трудом собранные силы, и, уже отключаясь, на выдохе спросил: «Где Данита?».

* * *

Паскаль и Альваро вываривали, выпаривали и собирали конденсат чернил моллюска, смешивали с реактивами и разделяли токсин на компоненты. По расчетам Альваро, они сумели получить с десяток доз, теперь предстояло проверить, насколько снадобье сгодится как обезболивающее средство.

– Ну что, нам нужны подопытные, – подытожил Паскаль.

– Кого ты имеешь в виду?

– Конечно, бродяг.

– Ну уж нет, я едва спас от верной смерти нескольких, как мне теперь их травить? – отказался Альваро.

– А что ты предлагаешь?

– Предлагаю поставить эксперимент на мне, как же иначе?

– Это излишнее благородство. Если мы потеряем тебя…

– Не потеряем. Начнем с половины дозы и посмотрим, как это сработает.

Альваро приблизился к столу, на котором были разложены инструменты и готовые пробирки с разными вариациями токсина.

– Прямо сейчас? – удивился Паскаль.

– А чего нам ждать? Я приму, а ты каждые десять минут записывай пульс, тыкай меня иглой в руку, лучше в здоровую, на сантиметр, сильно, не бойся. И записывай – как я реагирую – дергаюсь, вскрикиваю или нет.

Альваро поднес пробирку к губам и выпил.

– Ну как? – с ожиданием спросил Паскаль.

– Пока ничего не чувствую, – как только Альваро произнес это, он ощутил легкую дрожь, прошедшую, словно ветерок по полю, через все его тело.

Альваро встал, вышел из контейнера и увидел невероятной красоты рассвет. Лучи солнца как будто просачивались сквозь мощные тучи не только напрямую, но огибали их; свет бил сразу с многих сторон, заливал берег острова, хотя небо было затянуто. Альваро прошел с полсотни метров и внезапно почувствовал, что идет уже не по пластиковой поверхности, а по песку. Он опустил голову, осмотрел свои ноги, пошевелил пальцами, провел по песку всей ступней и ощутил тепло. Обернувшись, Альваро не обнаружил контейнеров, а увидел только ровный ряд пальм, растущих вдоль длинного, необозримого пляжа, на котором и находится доктор. Ему захотелось бежать – и он опрометью бросился вдоль линии воды. Чистая радость бега, свежий воздух и бесконечное пространство, бесконечная жизнь впереди, кровь – наполовину из эндорфина, наполовину из кислорода, и мужчина средних лет на бегу превратился в мальчишку. Впереди, в мареве тяжелого горячего воздуха, показались две фигуры, поначалу едва различимых. Альваро припустил еще быстрее, к своему удивлению, обнаружив в себе силы ускориться. Ему сделалось страшно интересно – что же это за фигуры. Альваро все бежал и бежал, но фигуры почему-то не становились ближе, и тем занятнее представлялся вопрос – кто же они и почему оказались в этом райском уголке вместе с ним? Доктор остановился, хотя в отдыхе не нуждался – можно было бежать вечность, так свежи и легки были ноги, так свободно дышалось. Он понял, что рука совсем не болит и даже не должна болеть, и если и болело что-то когда-то, то все это теперь ушло, и ушло совсем и навсегда. Альваро расхохотался самым жизнерадостным смехом и хохотал долго и упоенно. Но что же фигуры? Они приближались сами, и Альваро решил дождаться их, поняв, что все работает именно так – покуда стоишь на месте, все, что тебе хочется, придет само. Он нашел погнувшуюся от ветра пальму, нависшую над ручьем, и сел, болтая ногами. В ручье отражалось его веселое лицо с неглубокими красивыми морщинами у глаз – он любил эти морщины, и супруга тоже их любила. Альваро оторвался от отражения и взглянул на пляж. Две фигуры уже стали различимы… юноша и девушка, Орландо и Ева, шагали к нему, приветливо махая руками. Альваро не удержался и бросился навстречу, повалив обоих на песок.

– Папа! Знакомься, это мой муж, Орландо.

– Да знаю, знаю!

– Какие же мы идиоты, что не дождались тебя. Но я слишком люблю его, чтобы ждать.

– Плевать! Все хорошо!

– Папа, он научил меня кататься на серфинге! И тебя научит!

– Пойдем, пойдем! – закричал Альваро, схватил обоих за руки и потащил за собой, в свой бесконечный бег. Но обернувшись, не увидел их. В этот момент небо потемнело, сгустилось, солнце пропало совсем и горизонт начал осыпаться, как старая штукатурка, а за ней показалась текстура контейнера.

Альваро открыл глаза. Паскаль тревожно щупал его пульс.

– Долго?

– Четыре часа.

– Ого. А как реакция?

– Последние полчаса был отклик на боль – и сейчас ты проснулся, когда я ткнул иглой.

– Очень хороший результат. Думаю, можно полную дозу, как я рассчитывал. Я двигался?

– Лежал плашмя, свалился кулем на пол и лежал.

– Отлично. Вообще без двигательной активности?

– Вообще.

– Значит, все верно сделали.

– Что теперь?

– Дай-ка посмотреть график пульса.

Паскаль протянул листок. Альваро внимательно просмотрел все отметки.

– Больше 85 не поднимался? Да это сказка какая-то. Попробуем использовать в медицинских целях. Пойдешь со мной к врачам?

– Они все у нас отберут. Отберут лабораторию, заломят сумасшедшую цену и тебя же заставят платить! Это – крупнейшее открытие в истории острова, и его нельзя отдавать НИКОМУ, – возразил Паскаль.

– Пойдем к Судье?

– Я же сказал – никому.

– Так что же нам остается?

– Будем продавать сами и хранить все в секрете, сколько возможно.

– Я – не наркоторговец.

– А кто ты?

– Хирург!